Багровая параллель - Сергей Кольцов
Мы недоуменно переглянулись. Заметив это, немец улыбнулся:
— Понятно. Вы просто ничего об этом не знаете. В 1725 году все балтийское побережье отошло к России, — начал свой рассказ корветтен-капитан. — К тому времени там уже несколько веков жили мои предки — потомки рыцарей Тевтонского ордена. Так вот, господа, после ухода шведов они добровольно присягнули России. И последние два века все мои предки служили в русской армии и на флоте. Поверьте, господа, своей крови за Россию они пролили не меньше ваших дедов и прадедов. Мой отец, русский офицер, погиб в Первую мировую уже после моего рождения. Сам я родился в городе Рига и крещен в православной церкви в пятнадцатом году. По отцовской линии я отношусь к роду Редигеров. Генерал Редигер был непосредственным начальником капитана Мосина, когда тот создавал свою трехлинейку. А в начале века генерал Редигер [81] стал военным министром Российской империи. По материнской линии это род Фелькерзам. Мой дед адмирал фон Фелькерзам участвовал в Цусимском сражении. А другой мой предок, поручик Фелькерзам, в начале прошлого века добивался отмены телесных наказаний для солдат в своем полку. Моя семья, уехав из фашистской Латвии в тридцать третьем году после прихода Гитлера к власти, оказалась в нацистской Германии. Я ведь и сам числюсь фольксдойче [82]. Нацистскую идеологию не разделяю, хотя и служу, вернее, служил до сего момента в кригсмарине. Всю войну ходил на подводной лодке в Атлантику. А год назад в Северном море мою лодку уничтожил британский торпедоносец. Из экипажа спаслись только трое. В это же время в Дрездене под английскими и американскими бомбами погибли мои родные. Можете мне не верить, господа, но к нацизму я не испытываю никаких симпатий… Уже служа в морской пехоте, я узнал, что творили мои соотечественники в России, на родине моих предков, — горько добавил он. — И если бы не события семнадцатого года в России, то я вполне бы мог сейчас высаживаться здесь, во главе вашей роты, господин капитан, — с горечью сказал немец, глядя Славе прямо в глаза. — А сейчас я не желаю, чтобы немцы продолжали воевать с русскими, но уже под английским командованием.
Мы ошеломленно молчали, слушая эту исповедь.
Но корветтен-капитан не дал нам времени на раздумье:
— А теперь, господин капитан, вам нужно быстро принять решение. В рыбацком поселке расквартирован наш морской батальон. Немцы с вами воевать не рвутся. Но на господствующей высоте вдоль дороги перед поселком оборудован ротный опорный пункт. Это латышская рота СС. Именно они сейчас охраняют побережье. Живут они в блиндажах на позициях. Время у вас еще есть. — Он взглянул на часы. — До подъема осталось двадцать две минуты, надо торопиться. На батарее есть грузовая машина с тентом. Латыши ее хорошо знают и знают меня в лицо. Ну а дальше не мне вас учить. Как у вас говорят, эсэсовцев в плен не брать, — добавил этот русский немец, посмотрев уже мне в глаза.
А я вспомнил знак «За борьбу с партизанами» на груди убитого. Я хорошо знал, что такое борьба с партизанами в нацистском исполнении. Его хозяин вряд ли участвовал в лесных боях с омсбоновцами. Там, где счет потерь шел один к семнадцати [83] и вовсе не в пользу шуцманшафт-батальонов. Этот знак означал, что его хозяин сжег минимум одну деревню вместе с жителями где-нибудь на Псковщине.
Хотя бывает, что и крыса, загнанная в угол, бросается на человека. Именно латыши неделю назад в Берлине отчаянно защищали Рейхстаг [84].
— Командира первого и минометного взвода ко мне, — быстро сориентировался капитан.
Матрос, его вестовой, побежал, придерживая рукой ППШ. Корветтен-капитан, повернувшись к строю, что-то скомандовал. Из строя выскочили два солдата в камуфлированных куртках и подбежали к нам.
Немецкий офицер что-то сказал одному из них.
— Яволь, — ответил тот и побежал к капониру, накрытому маскировочной сетью.
Скомандовал второму солдату, и тот начал расстегивать пуговицы на своей куртке.
В этот момент к нам подоспели два офицера. Один — молодой лейтенант с ножом НР-40 на поясе, другой — пожилой крепкий дядька в морской пилотке, из-под которой выбивался черно-смоляной чуб. На смуглом лице живописно смотрелись буденновские усы.
— Через пять минут на трофейной машине убываете со своими подразделениями. Задача: введя противника в заблуждение, захватить его опорный пункт. Блиндажи с личным составом забросать гранатами. Пленных не брать — это латыши. Далее. На этих позициях разворачиваете свои минометы и будьте в готовности к открытию огня. В поселке немецкий гарнизон. Они воевать уже не хотят, но все же…
— Ты старший, Иван Степаныч.
Минометчик кивнул в ответ.
— Вопросы? — подытожил капитан.
— А хде та машина? — спокойно спросил дядька с погонами младшего лейтенанта.
По его говору и казацкому чубу вижу, что он с Дона или с Кубани. Перевожу взгляд на его стоптанные сапоги. Из левого голенища высовывается навершие пластунского ножа.
— А куда ехать, товарищ капитан? — спросил лейтенант.
В это время младший лейтенант дал команду своему посыльному, и тот быстро побежал к минометам.
Ротный не ответил на вопрос лейтенанта, а когда минуты через три к нам подъехал тяжелый «Бюсинг», коротко бросил, указав на немца:
— Он все покажет.
В этот момент к машине уже спешили минометчики. На их плечах покоились минометные стволы, опорные плиты и лотки с минами. Их командир уже был одет в немецкую камуфлированную куртку и пилотку. Немец-водитель, выскочив из машины, быстро откинул задний борт. Со стороны орудийных двориков бежали матросы первого взвода. Не сбавляя темпа, в кузов первыми влетели пулеметчик и снайпер.
Я, повинуясь какой-то воле, сорвал с плеча автомат и протянул корветтен-капитану. Тот схватил оружие и, благодарно кивнув, побежал к открытой кабине. За ним запрыгнул младший лейтенант с пистолетом в правой и ножом в левой руке. Машина сорвалась с места, когда последний боец еще переваливался через борт.
Через тринадцать минут мы услышали гранатный разрыв. А потом еще пять взрывов и короткие очереди наших ППШ. Потом еще несколько пистолетных выстрелов. Короткая очередь «штурмгевера».
Еще семь минут, и в воздух взлетели три зеленые ракеты.
— Опорный пункт захвачен, раненых и убитых нет, — радостно сообщил Слава.
— Товарищ капитан, к берегу подходит транспорт со вторым эшелоном, — доложил радист.
Да, тогда все прошло как по маслу. А вот как звали того немца, я так и не узнал. Через час, получив команду по радио, мы на катере ушли в уже захваченный нашим десантом порт Рене. Там я первый раз увидел англичан. Тех, кого еще две недели назад мы считали союзниками…
* * *
Эти события пятилетней давности с кинематографической точностью промелькнули в моей памяти за время, пока Иван стучал молотком, поправляя чуть покосившуюся оградку. Я смотрел на дюралевую табличку на памятнике. Майор Подкидышев Егор Иванович. Погиб при исполнении воинского долга. Чуть ниже цифры — 1900–1945.
Закончив работу, Иван подошел ко мне:
— Мне табличку и крест в позапрошлом году гравер из Москвы сделал. Мой однополчанин. И деньги брать отказался, он ведь тоже Егор Иваныча знал. Я ведь покойнику всем обязан. Это он меня учиться заставил.
Поймав мой недоуменный взгляд, Иван пояснил:
— В сорок третьем, после ранения, меня сюда служить направили. Тут мы опять с ним и встретились… Он за год до этого к нам на фронт приезжал, когда комплектовали батальоны гвардейских минеров[85]. Он меня самолично из дивизионной разведки отобрал. А потом еще нас, сержантов и офицеров, два месяца учил. Так вот… Он меня здесь учиться заставил в вечерней школе. У меня до службы только семилетка была. И то, что я за эти два года три класса прошел, это Егору Иванычу спасибо. Он со мной, как с малым дитем, занимался. А уже после его смерти я экстерном за курс военного училища сдал. А еще раньше Егор Иваныч добился, чтобы меня, сержанта, на офицерскую должность поставили. Это когда мы морячков с Северного флота готовили. А уже потом я узнал, что перед смертью он за меня к начальнику политотдела просить ходил. Комнату я тогда получил в общежитии. Жена у меня в то время на сносях была, а жилье мы снимали в полуподвале… Да чего говорить… Душевный он человек был.
Иван замолчал.
Я не ответил. Чего тут говорить? Да, сейчас я узнал много нового. Получается, что, если бы не казачья
