Валерий Горшков - В рясе смертника
В моей груди что-то ворохнулось. Примерно такое же ощущение я испытал несколько лет назад, когда генерал Корнач пришел сюда в пасмурный, дождливый день и предложил мне, в прошлом офицеру ВДВ, стать протоиереем церкви на острове Каменном…
– Обязательно, – ответил я на вопрос бабы Маши и направился через весь храм к высокому широкоплечему незнакомцу лет сорока пяти, неподвижно застывшему перед иконой предводителя небесного воинства. К ее окладу кто-то из прихожан прикрепил, желая освятить, фотографию двадцатилетнего юноши, о котором рассказал в день моего приезда отец Сергий. Этот паренек погиб в Чечне – погиб за веру, приняв мученическую смерть от боевиков-наемников. Он отказался добровольно снять с себя православный крест, отречься от Бога и принять мусульманство. «Воины ислама», озверевшие от такой стойкости русского солдата-разведчика, поочередно отстрелили ему все пальцы на руках, выкололи глаза, после чего прибили к кресту и с еще живого сняли кожу. Распятый мученик умирал несколько часов…
Мне почему-то сразу показалось не случайным, что пришедший на исповедь мужчина стоит именно у этой иконы.
– Здравствуйте. – Я остановился рядом и с интересом разглядывал этого странного человека, задаваясь вопросом, почему он пожелал исповедаться у священника, который давно не служит в этом храме и приехал в Петербург всего на несколько дней. – Мне передали, что вы хотели исповедаться в грехах своих и получить прощение господне?
– Мне трудно рассчитывать на прощение, – не отрывая взгляда от фотографии, надломленным голосом произнес мужчина. – Я-то не могу простить тех, кто лишил меня моей прошлой жизни… Хотя все они уже давно мертвы и убил их я вот этими руками… Знаете, отец Павел, а ведь мой сын воевал вместе с этим парнем в Чечне, – глухо проговорил незнакомец.
– Ваш сын военный? Он… погиб?
– К счастью, нет. – Тонкие бескровные губы мужчины чуть заметно дрогнули. – Он жив, как и мы с вами… И завтра у него свадьба… Вас, отец Павел, наверное, больше всего интересует, почему я хотел поговорить именно с вами? – Незнакомец наконец обернулся и пристально посмотрел мне в глаза. И у меня в груди снова что-то шевельнулось, хотя я был совершенно уверен, что прежде мы никогда не встречались.
– Я знаю, кто вы, – четко произнес мужчина. – А точнее – кем вы были до тех пор, как стали священником… Откуда знаю – не скажу, это не суть важно. Главное, что вам… только вам одному я доверяю полностью и хочу рассказать историю своей жизни. Сейчас у меня такое чувство, что я дошел до глухой кирпичной стены, за которой ничего нет…
– Многие приходят в храм, чтобы вновь обрести себя, впустить в сердце истинную веру и начать жить заново. Я готов выслушать вас, – кивнул я, выдержав его тяжелый испытующий взгляд. Это был скорее взгляд дикого зверя, хищника, а не раскаявшегося грешника! В глубине этих некогда голубых, а ныне словно выцветших глаз, окруженных сетью мелких морщин, я видел лишь пустоту и холод. От них веяло смертью.
Я провел незнакомца в ту часть храма, где нам никто не мог помешать, и спросил:
– Как ваше имя?
– У меня было много имен, – будничным тоном ответил незнакомец. – Когда-то крестили Сергеем.
– Каждому есть в чем покаяться перед господом нашим. Вы должны быть искренни, Сергей, и помнить, что тайна исповеди священна и ни под каким предлогом не будет оглашена. – Понимая, что рассказ незнакомца будет длинным, я предложил ему присесть, и мы сели на скамью, стоявшую у стены.
– Вам я верю, отец Павел. В чем-то наши с вами судьбы очень похожи. Я много знаю о вас, так получилось… В прошлой жизни и вы, и я были кадровыми военными, офицерами. Держали в руках оружие, убивали врагов и при этом искренне верили в то, что выполняем свой долг перед Родиной. А потом вдруг поняли, что многие наши святыни на самом деле не более чем химеры… Отчасти по стечению обстоятельств, отчасти из-за ранений мы оба перестали носить погоны и вернулись на гражданку. Мы и не подозревали, что в так называемом мирном тылу уже давно идет своя война. Необъявленная, беспощадная и не менее кровопролитная. Когда сын ради денег вдруг стреляет в отца, брат – в брата, а близкий друг в любой момент может продать тебя куда дешевле, чем за тридцать сребреников… Мы вернулись с войны домой и увидели, что за те годы, пока мы воевали за интересы Родины, дома многое изменилось… Не только в политике, но и в людях…
Сергей замолчал. Некоторое время он глядел на меня в упор, словно ждал подтверждения своим словам, а потом опустил глаза, вздохнул, покачал головой и, понизив голос почти до шепота, продолжал:
– Вот здесь-то наши с вами судьбы и разошлись. Вы, хватив лиха через край, обратились к богу, приняли сан, а я… Я уже не мог жить без войны. Подлечившись, прошел медкомиссию и поступил на службу в милицию, очень быстро стал командиром спецподразделения. Теперь у меня снова была война. Только я уже не думал об интересах Родины, а бил всякую уголовную бандитскую нечисть ради своей жены, своей дочурки, своего почти взрослого сына. Как оказалось, на этой войне куда труднее, опаснее, страшнее… Там, за горами, все было понятно: вот мы, вот они. Ошибиться невозможно. А здесь врагом мог оказаться любой из твоих бывших приятелей, однокашников, великовозрастных балбесов – друзей сына, служащего в армии, а то и кто-нибудь из милых старичков-соседей, с которыми каждое утро выгуливаешь собаку в парке возле дома. – Бескровные губы Сергея вытянулись в прямую линию. – Одним словом, я был ментом, командиром боеспособного подразделения, которое запросто могло бы совершить государственный переворот в какой-нибудь банановой республике. Я захватывал бандитов, убийц, насильников и воров в законе, вытаскивал их за шиворот из ресторанов и притонов, крошил зубы, бросал мордой об асфальт. Но, как выяснилось вскоре, только для того, чтобы спустя сутки-другие продажная прокуратура отпустила их на свободу! Я видел, как эти фиксатые ухмыляющиеся рожи, победители, хозяева жизни, окруженные челядью и телохранителями, с торжествующе наглым видом неспешно выходили из КПЗ, садились в дорогие автомобили и прямо с нар отправлялись смывать пот в сауны!
В тишине опустевшего храма было отчетливо слышно, как скрипнули зубы Сергея, как участилось его дыхание.
– В мой адрес десятки раз поступали угрозы, на которые я мало обращал внимания. Погибнуть в перестрелке, в рукопашной схватке во время очередной операции по освобождению заложников или взятию наркоцеха я не боялся. Это могло случиться в любой день с любым из нас, и это была наша работа. – На небритом лице Сергея перекатывались желваки. – По-другому они не могли достать меня, только лицом к лицу. Взяток я не брал, с крестными отцами водку не пил, любовниц не имел, кокаин не нюхал, а все телефоны, адреса и имена сотрудников спецназа засекречены. Доступ к базе данных имеет очень ограниченный круг лиц, и каждого из них ведет служба собственной безопасности МВД. Моим единственным слабым местом была семья, но я верил, что режим секретности надежно защищает семью командира отряда от возможной мести бандитов… Как оказалось, ошибался. Они раскрутили одного из посвященных кадровиков, вычислили мой адрес и нанесли ответный удар! Это произошло в день двенадцатилетия дочурки. Сына, недавно вернувшегося со срочной службы, не было дома. Он неожиданно для меня поступил на службу в транспортную милицию и в тот день «прописывался» в кругу коллег… Трое бандитов во главе с одним известным питерским авторитетом, которому мой отряд едва не сломал хребет, уничтожив десятки килограммов героина, ворвались в квартиру, захватили жену с дочкой, дождались, когда я вернусь с дежурства домой, и под пушкой заставили жену открыть дверь. Любая женщина на ее месте… она не могла допустить, чтобы дочку… Я не вправе винить ее. Хотя дай она знак, крикни – и расклад мог быть совсем другим! С седьмого этажа не убежишь!.. Ослепленные жаждой мести, уверенные в удаче, эти козлы сами загнали себя в ловушку…
Судорога исказила скуластое лицо Сергея. Я понимал, как тяжело ему вспоминать об этом кошмаре.
Единственное, что я мог для него сделать, – это спокойно выслушать исповедь до конца.
– Когда я вошел в прихожую, меня сзади оглушили рукояткой пистолета, пристегнули наручниками к батарее и заставили смотреть, как насилуют, а потом и убивают двух самых близких мне людей… Братки не скрывали своих лиц – зачем?! Ведь покойники, даже бывшие офицеры спецназа, не умеют разговаривать… Я был от жены и дочурки на расстоянии чуть больше вытянутой руки, но ничем не мог им помочь! Даже согласившись на любое условие этих скотов, я не спас бы их. Даже начни я ползать на коленях, пускать слюни и молить о пощаде. Они пришли не для вербовки, а только чтобы всласть поглумиться. Завершив расправу, бросили к моим ногам истерзанные тела, открыли на кухне краны газовой плиты и водрузили на стол в комнате, где я находился, подсвечник с тремя горящими свечами. А потом ушли, заперев дверь на ключ… Я как мог боролся с угарным сном, сначала пробовал освободиться от наручников, затем решился зубами перегрызть себе руку, но тут стал стремительно терять сознание. Меня спас сын… Иван вернулся домой, когда до взрыва оставались считаные минуты. Увидел страшную картину, понял, что произошло, сумел перебороть шок и, выключив газ, распахнул все окна в квартире. Только после этого упал на колени перед изуродованными телами матери и сестренки, закрыл ладонями лицо и зарыдал…
