Вирус «Мона Лиза» - Роде Тибор
– Его еще называют золотым сечением. Это когда два отрезка соотносятся друг с другом в определенной пропорции, которую мы, люди, воспринимаем как особенно удачную.
Миллнер беспомощно посмотрел на Жу, однако тот даже не пытался вмешаться.
– Возьмите отрезок от пола до своей макушки и разделите его на отрезок, равный длине от пола до пупа. Вы получите число, примерно равное шести десятым; его еще называют «фи». Если я сделаю то же самое, я тоже получу число, примерно равное шести десятым. Хотя вы на две головы выше меня. Пупок у человека всегда находится на уровне золотого сечения относительно его роста. То же самое можно проделать с длиной от плеча до кончиков пальцев и от локтя до кончиков пальцев. Или от пола до бедра и до колена. Соотношение всегда будет составлять ноль целых шесть десятых…
– И как это касается пчел? – поинтересовался Миллнер. В Сан-Паулу стояла такая жара, что ему было не до занятий математикой.
– Пчелы тоже созданы в соответствии с золотым сечением. Расстояния от их головы до груди и от груди до конца туловища строго подчиняются этому правилу. Если разделить оба отрезка, то всякий раз будем получать шесть десятых. Мало того… – Нальдо глубоко вздохнул, словно собираясь делать продолжительный доклад. – Возьмем, к примеру, фамильное древо пчелы-трутня. Самцы получаются из неоплодотворенных яиц матки, поэтому у пчел-самцов есть только мать и нет отца. Однако у матки есть и мать, и отец, можно сказать, что они являются бабушкой и дедушкой нашего трутня. У бабушки опять же есть мать и отец, однако у отца, поскольку он самец, есть лишь мать. Если продолжать эту мысль, у предка-женщины всегда есть два родителя, а у предка-мужчины – только мать, а если это записать, то на каждого трутня-самца приходится одна мать, бабушка и дедушка, трое прародителей, пять прапрародителей, восемь прапрапрародителей и так далее. Один, два, три, пять, восемь – все это так называемые числа Фибоначчи, для которых сумма двух чисел в ряду составляет следующее за ними число. А частное двух чисел Фибоначчи всегда равно шести десятым. Вот, посчитайте сами! Если два разделить на три, получится ноль целых шесть десятых. И три на пять – тоже!
Нальдо на минутку умолк, перевел дух и вдруг принялся издавать булькающие звуки. Миллнер уже начал было волноваться за него, когда тот продолжил так же взволнованно, как и прежде:
– Или подсчитайте самок-пчел в улье и разделите это число на число самцов-трутней. Угадайте, что получится? Шесть десятых! Посмотрите на цветы, к которым прилетают пчелы. Почти у всех вы найдете золотое сечение, поскольку цветы созданы по тем же самым правилам…
Нальдо наклонился вперед и закашлялся. Казалось, теперь он окончательно выдохся.
– И что все это значит? – Миллнер решил воспользоваться передышкой собеседника. Внезапно у него возникло ощущение, что он беседует не с пасечником, а с математиком.
Нальдо придвинулся настолько близко, что лицо его оказалось на расстоянии пяди от лица Миллнера. От него пахло медом и перебродившим соком.
– Кто-то убивает самых идеальных и трудолюбивых помощников Господа на этой планете, – прошептал он, обращаясь к Миллнеру. Затем он откинулся назад и поднял вверх теперь уже четыре пальца правой руки. – Четыре года, – прохрипел пасечник. – Четыре года – и человечеству придет конец.
Миллнеру захотелось рассмеяться, чтобы снять напряжение. Пошутить, чтобы все ответили смехом и вздохнули с облегчением. Но он не сумел сказать ни слова. Миллнер медленно откинулся назад, чтобы оказаться подальше от пасечника. Жу неподвижно сидел рядом, напуганный мрачным прогнозом их собеседника, казалось, еще больше, чем он сам.
В это мгновение зазвонил мобильный телефон Миллнера. «Есть Бог на свете», – подумал он и схватил мобильник так энергично, словно ждал самого важного звонка в своей жизни.
– Да, – произнес он в трубку, наблюдая, как Нальдо так же медленно откидывается на спинку своего стула.
– Обнаружена еще одна девушка, – услышал он голос Барака. – Мисс Алабама. – Но радости в его голосе не было.
– С ней все в порядке? – с тревогой спросил Миллнер.
– В порядке? – Казалось, Барак подыскивал слова. – Посмотри на фотографию, которую я только что тебе отправил.
Что-то в звучании его голоса крайне обеспокоило Миллнера.
– Она жива?
– Посмотри. А потом перезвони!
Миллнер проверил телефон. Только теперь он заметил, что получил эсэмэс. Бросив на Нальдо и Жу извиняющийся взгляд, он открыл его. Сообщение было от Барака. А вот еще одно сообщение – фотография. Прошло мгновение, прежде чем картинка открылась. И Миллнера едва не стошнило.
24. Варшава
Теперь Хелен поняла, что имел в виду Патрик Вейш, когда говорил, что, возможно, его отец сошел с ума. Она с удивлением оглядывалась по сторонам. Они вышли из большой комнаты и оказались в маленькой, расположенной за деревянной дверью. На ум Хелен тут же пришло понятие «инь и ян». Если первая комната была поразительно светлой и роскошно обставленной, то здесь глазам нужно было еще привыкнуть к тусклому освещению. Потолок оказался значительно ниже. Однако главный контраст заключался в экспонатах. Если Вейш-младший только что говорил о коллекции красоты, то девизом этой части экспозиции должно было стать слово «уродство».
Как и на верхних этажах дома, стены комнаты украшали картины, посвященные исключительно жестоким, безобразным или отвратительным мотивам.
– «Голова Медузы». Рубенс. Она долгое время висела в Музее искусствоведения Вены как экспонат, предоставленный во временное пользование, – прокомментировал стоящий рядом Патрик Вейш. – А картина рядом, на которой старик словно кусает младенца, – это тоже Рубенс. Здесь изображен Сатурн, пожирающий своих детей.
Хелен испуганно отпрянула и наткнулась на что-то твердое – оно тут же резко вскрикнуло и принялось отчаянно махать руками у нее за спиной. Обернувшись, она увидела лицо черта с вывалившимся языком, выпученные глаза которого двигались в деревянных глазницах. Грубо выструганное туловище, хаотически раскачивающееся из стороны в сторону, стояло на ящике с шестеренками внутри.
Вейш рассмеялся.
– «Прикованный раб». Автомат легендарного Манфредо Сетталы[7], датируемый XVII веком. Жутко, правда?
Хелен поспешно отодвинула статуэтку, по-прежнему издававшую жалобные звуки, подальше от себя.
– Как я уже говорил, мой отец сошел с ума, – извинился перед ней Патрик Вейш, когда она снова повернулась к нему. – Экспонаты в этой комнате могут напугать вас. Вон там, позади, в стеклянном саркофаге даже лежат настоящие останки доисторического человека.
– Спасибо, я видела достаточно, – отозвалась Хелен, поднимая руки, словно сдаваясь. – Вы упоминали, что нашли здесь указание на меня… и Мэйделин.
Постепенно ей начинало надоедать это путешествие по загадочной стране чудес Вейша. Пожалуй, у нее есть заботы и поважнее.
– Вот здесь лежал блокнот с вашим именем и номером телефона. – Патрик Вейш показал на стоящий у стены небольшой секретер, взял бумагу со стола и протянул ей.
Это был самый обыкновенный лист белой бумаги, на котором корявым почерком было выведено ее имя. Она не сразу узнала номер своего мобильного телефона, поскольку к нему был добавлен международный код Соединенных Штатов. В животе у Хелен все судорожно сжалось, когда рядом она прочла имя Мэйделин. Оно действительно было обведено сердечком. Судя по толщине линий, кто-то сделал это несколько раз. Так, как обычно рисуют, болтая по телефону, при этом ни о чем особенно не думая. Под ним она разобрала несколько слов, судя по всему, на польском языке.
– «Красавица и чудовище», – сказал Вейш-младший. – Я еще раз спросил у слуги. Я перевел правильно.
– Странно, – вырвалось у нее.
– Что странно?
– Номер моего мобильного телефона почти никто не знает.
– Может быть, моему отцу дали его в институте?
