Клайв Касслер - Средиземноморский пират
Сначала Питт подумал, что собака промахнулась. Затем он ощутил острую боль в области груди. Он лежал неподвижно, прислушиваясь к агонии животного в темноте. Прошло несколько бесконечных минут, прежде чем в тоннель снова возвратилась призрачная тишина, он оставался неподвижным на шероховатом полу. Напряжение, наконец, прошло, его мускулы начали расслабляться, и боль в груди резко усилилась, проясняя его мозг.
Питт с трудом поднялся на ноги и, ослабев, прислонился к невидимой стене, залитой кровью. Дрожь сотрясала его тело, и он подождал, пока нервы успокоятся, прежде чем шагнуть вперед в темноту. Он пошарил ногой взад и вперед, пока не натолкнулся на зажигалку. Он поднял металлическую коробочку и осмотрел свои раны.
Кровь сочилась из четырех равномерно расположенных царапин, которые начинались чуть выше левого соска и тянулись вдоль груди к правому плечу. Следы от когтей глубоко вонзились в кожу, но мышцы не были задеты. Рубашка Питта свисала вниз, как разорванный флаг цвета крови и хаки. Все, что он мог сделать в этот момент, — оторвать свисавшие полосы разодранной одежды и перевязать раны. Самым легким было бы упасть на землю и позволить волне удобного забвения унести себя. Соблазн был велик, но он устоял. Вместо этого он продолжал прочно держаться на ногах, разум был ясен, и он уже планировал следующий свой шаг.
Через минуту Питт подошел к собаке, держа в руке небольшой огонек зажигалки, он посмотрел на мертвое животное. Собака лежала на боку, внутренности вывалились из живота. Струйки крови заливали пол, они стекали отдельными маленькими ручейками к невидимому углублению где-то в том направлении, откуда он выбрался. Слабость и боль отступили от Питта при виде этого отвратительного зрелища. Гнев и злость заполнили все его существо и поднялись от состояния страха, чувства самосохранения к состоянию полного безразличия к опасности и смерти. Только одна мысль не давала ему покоя: убить фон Тилля.
Его следующий шаг определялся просто, абсурдно просто; он должен найти выход из лабиринта. Шансы были неравными, почти безнадежными, однако мысль о провале не приходила ему в голову. Слова фон Тилля о следующем полете желтого Альбатроса не оставляли никаких сомнений. Все мысли Питта были заняты расчетами, анализом фактов и возможностей.
Теперь, когда этот старый немец-махинатор знал, что Первая Попытка остается около Тасоса, он наверняка обстреляет корабль с Альбатроса. Конечно, слишком рискованно будет для старого самолета предпринимать еще одну дневную атаку, подумал Питт. Фон Тилль, без сомнения, пошлет его на задание как можно быстрее, возможно, на рассвете. Ганн и его команда должны быть предупреждены вовремя. Он посмотрел на светящийся циферблат своих наручных часов. Они показывали 9.55. Светать начнет около 4.40. подсчитал он, или минут на пять раньше или позже. Ему остается шесть часов и сорок пять минут, чтобы найти выход из этого лабиринта и привести корабль в состояние боевой готовности!
Питт засунул нож за ремень, потушил огонек зажигалки, чтобы сэкономить бензин, и пошел по левому туннелю навстречу очень слабому потоку свежего воздуха. Идти теперь было легче, Питт не собирался больше ползти. Он без колебаний спешил вперед. Коридор сузился до одного метра, но потолок находился высоко над его головой.
Неожиданно его вытянутая рука натолкнулась на прочную стену. Коридор закончился; это был тупик. Он щелкнул зажигалкой и увидел свою ошибку. Поток воздуха шел из небольшой трещины между скал. Внятный гудящий шум также доносился из трещины. Это был звук электрического двигателя, скрытый где-то за стеной, в недрах горы. Питт прислушивался какое-то время, но потом звук прекратился.
— Если тебе не повезло вначале, — задумчиво произнес он вслух, — попытайся в другом тоннеле. — Он развернулся и быстро добрался до пересечения, в этот раз он пошел по тоннелю, прямо противоположному тому, по которому он так осторожно полз.
Он ускорил шаг и погрузился в непроницаемую темноту; от холодных сырых камней его босые ноги закоченели. Он невольно предположил, сколько же мужчин, а может, и женщин фон Тилль буквально бросил на съедение своей собаке. Несмотря на прохладный воздух, пот градом стекал с него. Боль в груди казалась отдаленной, слишком отдаленной, чтобы принадлежать ему. Он чувствовал, как кровь смешивалась с каплями пота и стекала вниз по его брюкам. Он продолжал идти и идти. В его мозгу промелькнула мысль присесть и отдохнуть, но он отбросил, ее и ускорил шаг.
Снова и снова его ощупывающие руки и редкий, но такой желанный огонек зажигалки обнаруживали новые ходы, которые вели в бесконечную пустоту и тупики. Некоторые были завалены горной породой, закупоренные, возможно, навсегда.
Огонек был на своем последнем дыхании, горючее было на исходе. Питт пользовался им как можно меньше, все больше и больше полагаясь на свои исцарапанные и поврежденные пальцы. Прошел час, потом другой. Он продолжал идти, волоча свое усталое и израненное тело, по древним коридорам.
Вдруг Питт споткнулся обо что-то твердое и упал на нижние ступени каменной лестницы. Он ударился носом о край четвертой ступеньки, сильно поранив переносицу. Кровь стекала по щекам, заливала губы. Все разом: изнеможение, эмоциональное истощение, отчаяние — навалились на его истерзанное тело, и он безвольно растянулся на ступенях. Он лежал и слушал, как кровь капала на ступеньку под его головой. Мягкое белое облако возникло из черного мрака и нежно окутало его.
Питт с силой потряс пораненной и затуманенной головой, пытаясь прояснить сознание. Медленно, очень медленно, как человек, поднимающий непомерную тяжесть, он приподнял голову и плечи и начал судорожно ползти вверх по лестнице. Он преодолевал с трудом каждую ступеньку, пока, наконец, не добрался до верха.
Ограда из тяжелых каменных столбов окружала верхнюю часть лестницы. Решетка была очень старой, местами разрушенной, но оставалась еще крепкой и достаточно прочной, чтобы задержать слона.
Питт еле-еле дотащился до площадки. Поток свежего воздуха охватил его кожу, вытеснив заплесневелый запах лабиринта. Он выглянул через прогалы в ограде, и его дух воспрянул при виде звезд, сверкавших в небе. Там, в извилистом лабиринте, он чувствовал себя как мертвец в гробу. Казалось, прошла целая вечность с того момента, как он в последний раз видел внешний мир. Он поднялся на ноги и потряс ограду. Она не шелохнулась. Щеколда на массивной калитке была недавно наглухо приварена.
Он проверил расстояние между каждой полосой, пытаясь отыскать самое большое отверстие. Третий промежуток слева был самым большим — почти двадцать сантиметров. Он аккуратно снял всю свою одежду и перебросил ее на другую сторону барьера. Следующее, что он сделал, размазал липкую кровь по телу вместе с потом и начал глубоко вдыхать, пока не заболели легкие. Затем, просунув голову между решетками, он постарался протащить свои девяносто килограммов во внешний мир. Куски ограды сыпались на его скользкую кожу и прилипали к клейкой крови. Глухой стон боли вырвался у него, когда его мошонка оцарапалась об острый край ограды. Он отчаянно уцепился за землю и предпринял последний рывок. Его тело оказалось на свободе.
Питт ухватился обеими руками за ободранную мошонку и уселся, не обращая внимания на острую боль, он никак не мог поверить в успех. Он вырвался наружу, но был ли он на свободе? Его глаза, уже привыкшие к темноте, внимательно осмотрели все вокруг.
Полукруглая ограда лабиринта выходила на сцену огромного амфитеатра. Внушительное сооружение отражало смутный неземной отблеск от белого света звезд и луны; его поврежденный купол поднимался к затемненной горной вершине. Архитектура была греческой, но массивность сооружения говорила о римских строителях. Край круглой сцены был отделен от верхней границы театра почти сорока рядами высоко поставленных скамеек. Весь амфитеатр был пуст, за исключением невидимого полета ночных насекомых.
Питт с трудом натянул остатки формы. Разорвав на лоскуты то, что осталось от его рубашки, он наложил тугую повязку на грудь.
Сама возможность идти и дышать теплым ночным воздухом придала ему новые силы. Он подвергался огромному риску там, в лабиринте, и, не имея путеводной нити, как Тезей, смог преодолеть невероятные трудности и победить. Хохот вырвался из его груди, громкое эхо донесло ею до последнего ряда амфитеатра и вернуло назад. Боль и изнеможение были забыты, когда он представил себе выражение лица фон Тилля при их следующей встрече.
— Как насчет билетов на это представление? — кричал Питт своей отсутствующей публике. Он стоял, потрясенный этим мрачным и захватывающим зрелищем. Не было ни ответа, ни аплодисментов, только тишина теплой ночи Тасоса. В какое-то мгновение ему показалось, что он увидел призраки римских зрителей, приветствующих его, но одетые в тогу фигуры безмолвно растворились среди белого мрамора, оставив Питта без ответа на его одинокое приглашение.
