Андрей Негривода - Филин – ночной хищник
— Андрюха, слышь? — Слон подполз к тёзке. — Как выбираться-то будем? Кажется моим «колёсам» пришёл полный пиздец.
Боли Слон не чувствовал совсем, видимо, стоявший мороз, помогал в этом. Разодрав зубами несколько «Индивидуальных пакетов», он перевязал Филина, потом себя.
— Ты, братан, давай держись. — Говорил Слон, привязывал Филина, к себе на спину, размотанной чалмой. — Мы ещё с тобой по девкам сходим в Одессе. Слышь, тёзка?
Невероятно, но Филин слышал абсолютно всё…
Улёгшись животом на снятый «бронник», Слон сказал Филину:
— Ну, вот и саночки у нас есть братан. Поползли, что ли? А вот, знаешь, песню одну вспомнил, с того концерта, — прошептал Слон и запел тихонько:
А не спеши, ты, нас хоронить,А у нас еще здесь дела —У нас дома детей мал-мала,Да и просто — хотелось пожить.
А не спеши, ты, нам в спину стрелять,А это никогда не поздно успеть,А лучше дай нам дотанцевать,Лучше дай нам песню допеть.
… Конечно-же бронежилет не санки, но под горку — Слону была огромная помощь…
А не спеши закрыть нам глаза,Мы и так любим все темноту —По щекам хлещет лоза,Возбуждаясь на наготу.
… Силы были на исходе, и Андрей это чувствовал, но он полз и полз…
А не спеши, ты, нас не любить,Да не считай победы по дням —Если нам, с тобою, сейчас не прожить,То кто же завтра полюбит меня?
А не спеши, ты, нас хоронить…
… Как сломанный патефон, Слон повторял песню, бесконечное количество раз, стараясь не потерять сознание от потери крови.
«… Только не отрубайся, Слонёнок, иначе подохнем тут. Давай, давай!..» — Уговаривал себя Андрей, полз всё дальше и дальше. Но, сил больше не было. Слон и так сделал больше, чем мог бы сделать человек…
Пришёл в себя, Слон от яркого солнечного света. А перед глазами было родное лицо Медведя. Игорь улыбался. Где-то рядом орал бешеным голосом Джо:
— Ты, Карлсон, сажай, давай, свою тарахтелку! — Джо матерился в рацию. — Да не епёт меня, что места нет, давай, вали сюда!
— Слонёнок. — Смеялся Медведь, но с глаз его капали слёзы. — Мы вас ищем с самого рассвета, а вон ты куда уполз, бродяга.
Это было последнее, что слышал Слон, перед тем как потерять сознание…
* * *Январь 1989 г. Кабул.
«…Прожектора. Почему они зажгли прожектора? Да и откуда у „духов“ такие мощные прожектора в горах? Нужно отвернуться и переждать несколько секунд, тогда ослеплёнными глазами можно будет увидеть хоть что-нибудь, иначе смерть…» Филин с протяжным стоном повернул голову. Сначала в истерзанное сознание ворвался равномерный гул турбин и, едва ощутимая, вибрация. Мало что понимая, он моргнул несколько раз и различил перед собой два пятна — белое и зеленое. Сознание не торопилось дать подсказку, но всё же, эти кляксы стали приобретать контуры фигур. Человеческих фигур. Моргая, и как бы наводя резкость, Филин всё же добился результата и облегченно вздохнул. «… Нет, не „духи“! И на том спасибо…» Склоняясь, и напряженно наблюдая его возвращение к жизни, рядом находились родные и, до боли, знакомые лица — медсестричка Машенька и прапорщик Игорёк Барзов, он же «Медведь».
— Ну, вот и, Слава Богу! — Пропел Машенькин голосок. — Смотрите, товарищ прапорщик, очнулся ваш командир, наконец-то.
Машенька, медсестричка. Её знали или слышали о ней, практически все, кто, начиная с весны 1988 года, бывал в Кабульском аэропорту. Тогда в начале 1988 в Кандагаре погиб её родной брат — старший лейтенант Мезенцев из легендарной группы «Каскад». Получив «похоронку» с «цинком», студентка 4 курса 2-го Ленинградского «Медина», Машенька Мезенцева решила быть там, где служил её брат. Юная, хрупкая девочка добилась своего. Она сопровождала искалеченные, истерзанные тела на «тюльпанах» из Кабула в Москву, в госпиталь им. Бурденко. О доброте и нежности её рук ходили легенды и многие, за это время, вояки были обязаны ей своей жизнью.
«… Стоп! Почему рядом со мной Машенька? А этот звук турбин? Странно. Я-то тут при чем? Головой что ли ёб. лся?..» Ворочать в голове мысли было ужасно трудно.
— Та не, не ёб. лся, — Зарокотал над ухом такой родной басок Игоря. — То тебе трошки пришибло, «духовским» миномётом, родной ты мой товарищ старший лейтенант.
— Не пизди прапор — лейтенант я…
— О, узнаю Филина, уже и характер проявился, хоть на вид — «Филин табака». — Заржал Игорь, и смех этот долбанул по ушам, как выстрел из РПГ-7. — Всё проспал! Ты уже «старлей», Андрюха, досрочно, за Хайзуллу, и звездочки твои у меня, все три!!!
И раскрыл лопатообразную ладонь, на которой поблёскивали, казавшиеся ещё меньше, две латунные звёздочки.
— У тебя всегда было хреново с математикой, Игорёк. — Простонал Филин.
— Та всё у полном порядке с той наукой. — Улыбнулся Игорь, и разжал вторую «лопату», на которой блестел кроваво-красной эмалью новенький орден Красной Звезды. — А прапорщик Барзов, откомандирован сопровождать командира в Москву. Ну, врубился, Филин, или всё ещё черти перед глазами?
Разговор этот отобрал, ещё не появившиеся, силы и Филин стал проваливаться в забытье. И Игорёк, и Машенька медленно завертелись в водовороте уплывающего сознания, мерный звук турбин превратился в вой падающей мины. Все стало с ног на голову, и Филин вывалился из реальности в какой-то, калейдоскоп разрозненных воспоминаний…
* * *Февраль 1989 г. Госпиталь.
В палате Филина было жарко, хоть за окном, судя по узорам на стекле, трещал мороз. Ну вот, и опять Москва, только теперь госпиталь… Да, отапливали воинов хорошо… Видимо боялись застудить израненные тела. А может, боялись начальства? Чуть ли не каждый день сюда, в госпиталь им. Бурденко, приезжали мужики с лампасами да при больших звездах, чтобы вручить кому-то из здешних постояльцев награду. Кто, что заслужил… Да только соответствовала ли та благодарность, обличенная в кусочек металла, той боли телесной и мукам душевным? Кто знает? Всему своя цена…
Филин, мало помалу, начинал оживать. Ранения, в ногу и в бок — всё бы ничего, но контузия давала о себе знать внезапными вспышками головной боли, а иногда и потерей сознания. Уже около месяца Филин находился здесь. В одноместной палате. Не рядовой офицер — «краповый», засекреченный сплошь.
Но, всё же жизнь возвращалась в измученное болью тело. Андрей даже начинал засматриваться на милых сестричек, которые тоже не оставались перед Филином в долгу. А что? Личная карта Андрея висела тут же, а в ней черным по белому: 21 год от рождения, старший лейтенант, спецназ, орден Красной Звезды. Ну, конечно же кроме анализов крови, мочи, изменений температуры и давления, и назначенных процедур… Выздоровление наступало, глядишь, и вернётся в армию. А там, пройдёт годков 5–7 и в майоры — полковники сиганёт, такими-то темпами. Вот и кокетничали с Андреем: то, нагибаясь к нему, грудью по ближе, то якобы, ненароком прижимая ножкой, свисающую с кровати руку. Ну а что же Андрей? Сердце его было свободно от томлений любовных, поэтому эту игру он принимал. С благодарностью. И душе и рукам приятно.
Но, вот, как-то особенно, запала в душу медсестра Оленька. Ей бы за границей, на подиуме, модели от Армани да Версаче демонстрировать. Эдакая жгучая брюнетка с мальчуковой стрижкой, с ростом под 180 да фигурой, что и Клава Шиффер позавидует, 19-ти лет от роду. А она ворочала — обхаживала огрызки солдатских тел. Филин засматривался на эти идеальные формы, красивые малиново-алые губы и, когда они, ненароком встречались взглядом, тонул в удивительно зеленых глазах. «…Ух, ведьма! Хороша красавица. А грудь размера третьего, если не больше…» — мечтал об Оленьке Филин. И чувствовал, как в районе бедер приподнималась простыня, не иначе как от повышенного кровяного давления…
2 часа ночи. Февраль. Госпиталь. Жарко…
Филину было жарко. Жарко так, что абсолютно мокрая простыня уже валялась на полу, а сам он в каком-то, полузабытьи метался по постели. Пот, ручьями катился по лицу. Толи сон, толи не сон? Какие-то видения, полубред. Горы, палящее солнце, ползущие, за камнями, оскаленные рожи «духов». Тело Филина страдало от боли, вызванной жарой. Он валялся абсолютно голый на насквозь промокшей простыне и бредил. В который раз…
И привиделась ему девушка-амазонка, да такая изящно-хрупкая, что страшно дотронуться. Сами собой вспомнились строки любимого Серёжки Есенина:
Милая не бойся, я не груб,Я не стал развратником вдали.Дай коснуться твоих нежных губ,Дай прижаться к девичьей груди…
— О, да ты из гусар, Андрей свет-Ляксеич? — Амазонка не исчезала, а превратилась в медсестричку Оленьку. — И бабник, конечно же, как все гусары.
