Эльмира Нетесова - Закон Тайга

—    Я тебя отвезу. На коне. В телеге. К обеду доедем. Зачем пёхом? Так подмог и сам пойдешь? Нет! Утром, до солнца вы­едем. Большую работу ты сделал, друг мой Кузя. Возьми-ка вот от меня, - протянул сотню рублей.

Печник рассмеялся:

—  Не возьму, дед! Что я с ними делать буду? Не за деньги ложил ее. По просьбе. Сам когда-то старым буду. Не надо. Спрячьте, вам они трудно даются. Не возьму! - наотрез отка­зался Кузьма.

—  Не обижай меня. Больше нет ничего. А то бы дал...

—  Не надо, отец. Деньги не заменят того, что дадено мне здесь. Как о кровном была обо мне забота. И харчи от пуза, и место лучшее мне было отведено. Вот это дорого, что по-чело­вечьи ко мне. Такое любых денег дороже.

—    Э-э, мил человек! Да ведь я сам из каторжников. Цар­ских. С чего ж тобой требовать буду? Коль мы одной породы.

—  И много отсидеть пришлось, отец?

—  Ой, дружочек, до хрена и больше. Семнадцать зим. Одна в одну.

—  И за что ж так много?

— За убийство. Какое по пьяному делу приключилось. Весь век грех свой отмаливаю. А Господь никак не прощает.

—  Почем знаете?

—  Как отпустится мое, так и приберет Бог меня. На покой. А покуда - маюсь, - вздыхал хозяин.

—  И кого же зашиб?

—  Ох-х, и не спрашивай! Купца прибил. Он, головушка горемычная, приехал свататься к моей Катерине. А мы с ней три весны любились. Но он почем знал? Мне б, дураку, об­сказать ему по-людски, так ни ума, ни смелости не хватило. Нажрался. От того дурь взыграла. Не стрясись того, нынче ссред внуков, как путний, жил бы. Вместо того, что пень, догниваю.

— А чё в свои места не вернулся?                                                           

—  Кому нужон? Да и срамно. В моем возрасте тогдашнем у людей - детва взрослая. Сыны женихаются. А я - как векову­ха. Все в несватанных. Тут вот к одной бабе хотел было с пред­ложением. А ее внук на крыльцо вышел, увидел меня, да как заголосил, заколотился. И кричит: «Бабуль, я боле ссаться не буду, прогони старика. Он детей крадет». Баба на меня с кочер­гой и поперла. Не состоялось сватовство. Так и остался в пере­старках нецелованных.

Хозяин полез в подпол, достал запыленную, в паутине бу­тылку.

—  Настойка вот, рябиновая. Я ею от хвори себя выхаживаю. Давай по стаканчику, душу согреем, - предложил лесник.

На столе соленые грибы, жареная рыба, картошка, сыр, сало - все свое. А хлеб, душистый и мягкий, сосед-лесник привез. Этот хлеб и через месяц не черствел. Словно вчера из печи взяли.

—  Ешь, дружок, что Бог послал, - угощал хозяин, радуясь теплу, подаренному человеком.

Когда совсем стемнело, хозяин сел у открытой топки, под­кинул несколько поленьев. Те вмиг схватились пламенем.

Старик смотрел на огонь то сурово, то улыбчиво. И тогда собравшиеся в рубцы морщины разглаживались, как сугробы в весну от тепла.

Кузьма глядел на пламя, стиснув кулаки: и слезы навора­чивались у него на глазах, и простодушная улыбка приот­крывала рот. Виделась печнику его деревенька, самая краси­вая, самая дорогая на земле. Виделись дети. Взрослыми не мог представить. Ведь вот, кажется, только вчера спустил с рук старшего сынишку. Тепло его помнил сердцем. А как смешно он картавил...

Деревня. Кружевные ставни, цветущие сады. Какими они стали после войны? Жена писала - едва дожили до Победы. Кузьму даже на фронт не взяли. Не поверили. И только? жена, одна на всем свете, верит ему. Избедовалась, намучилась, за­ждалась.

— Ты слышь, Кузьма, куда собираешься опосля Трудового? - внезапно спросил Трофимыч.

— Домой. К своим, на материк...

—  А то ко мне давай. Помру, возьмешь мой участок и живи, в потолок поплевывая. Сам себе слуга и хозяин. И никого над тобой, окромя Бога. А ему - всяк обязан животом своим. Ты мозгуй. Дельное тебе предлагаю. Вдвух мы споро обживемся, - предложил лесник.

—  Нет, отец. У меня семья имеется. Да и что печнику в тайге делать? Я к лесу неспособный. К нему сердце иметь надо. Сызмальства. Мне такое не дано. У вся­ кого свое дело в руки отпущено. Творцом. Не за свое не сто­ит браться.

Поняв, что не уговорить Кузьму, Трофимыч завздыхал. Даже ставни на окнах забыл закрыть. И выглянувший наружу печник увидел в кромешной ночи светящееся окно в дедовской баньке. Сказавшись до ветру, подошел почти вплотную.

Зачем он сюда притащился, и сам не знал. Вероятно, любо­пытство оказалось сильнее разума.

Кузьма всматривался, вслушивался, затаив дыхание, в каж­дое слово, донесшееся до него.

Он, кажется, начал понимать...

—  Кузьма! - послышалось из зимовья, печник спешно от­скочил от окна бани. Вернулся в избу.

Глава 4

Когда печник вернулся в село, условники успели поставить три новых сруба. Спешили. В готовых домах подсыхала краска. Внутрь даже глянуть было страшно. Забытый уют... Вноси скарб. И живи. Отдыхай сердцем от пережитого.

Обживать эти дома условникам не позволили. Село ждало своих первых новоселов - свободных людей. Без них жизнь здесь невыносима. Ждали пекарей, поваров, врачей и парикма­херов, нового директора леспромхоза. Ждали завклубом. Уж этого все ждут - киношки крутить станет. Про жизнь, про вой­ну, про любовь мечтали условники. И торопили сами себя.

Пятнадцать домов. Как игрушки. С крыльцом для хозяина, с калиткой для всех, со скамейками для стариков. Всех уважи­ли. И загадывали: кто приедет первым, чья семья? Сколько душ в ней?

Равнодушными к этим событиям оставались лишь фартовые.

Кузьма тоже торопился. Попросил двух подручных - ему и одного не дали. Сам управляйся как хочешь. И снова на по­мощь печнику пришел участковый.

Выложив селедку и тройку картох, заставил поесть, а сам, засучив рукава, за раствор взялся.

Печнику еда не лезла в горло. Он, подойдя к участковому, попросил:

—  Послушай меня, Семен. Может, чего и не так ляпну. Да только пойми, не могу молчать.

Дегтярев насторожился. Присел.

-   Ты помнишь, зимой фартовых искали, что Тихона зашибли. Так и не нашли их?

—   Висячка у следователя в активе. Не нашел он их. Как сквозь землю провалились. И мне выговор влепили, - сознал­ся Дегтярев.

—  Они на дно залегли. Спрятались, так по-фартовому это зовется. Но я знаю, где прилепились. У деда Трофимыча, на участке. В баньке его живут. Трое. Своими глазами видел и слы­шал их.

—  Кузьма! Да ты что? Если так, то мы их сегодня накроем! - подскочил Дегтярев.

—  Ночью их брать надо. Глубокой ночью. И со всех сторон обложить, - волновался Кузьма.

—   Если мы их накроем, я тебе век обязан буду! - надел Дегтярев китель и добавил: - Пришлю к тебе кого-нибудь из мужиков на подмогу. А мне, сам понимаешь, время дорого...

Тут же выскочил в дверь пулей. А к Кузьме вместо него прислали двоих условников.

Печник весь этот день был сам не свой. Как-то там, в Тро- фимычевой глухомани, сложится сегодняшняя ночь?

Допоздна не возвращался в барак. Работал остервенело. Словно не для кого-то, для себя, в своем доме печь клал. От­влечься бы... Но перед глазами мелькали тени в окне баньки...

Лишь в полночь выехала милицейская машина из Трудово­го. На задание отправились самые ловкие и сильные парни.

Никто из условников не увидел, не услышал ничего по­дозрительного. Даже дотошные фартовые, что успевали про­нюхивать первыми каждую новость, спали безмятежно в сво­их бараках.

А машина уже миновала Трудовое и, проехав пару километ­ров, свернула в тайгу, на тележную, не укатанную шинами до­рогу, ползла по ней, вздрагивая всей требухой, тряся на каждой кочке боевой наряд.

Тьма была такая, что дерево в двух шагах не разглядеть. А ведь доехать надо было тихо, без шума и треска, без единого слова. Запрещено было курить, чихать и кашлять. Любой по­сторонний, даже -самый безобидный, звук мог сорвать захват банды.

Машину вел участковый. Он наизусть знал здесь каждый пенек и корягу. Потому чужим рукам не доверял. Слишком ве­лик был риск, слишком дорогой могла стать потеря. Машина шла на цыпочках, не дыша, как и люди в ней.

Когда до зимовья осталось метров пятьсот, участковый за­вел машину под куст бузины. И вышел в тайгу. За ним осталь­ные. Шли крадучись, прижимаясь к деревьям.

Вот и зимовье. Разбились на группы, как было оговорено заранее. А вдруг на чердак дома перебрались после ухода Кузьмы? Все предусмотреть надо.

Потому у избы троих оставили, пятеро к бане пошли. Все должно начаться одновременно, по сигналу. Важно не спугнуть раньше времени, не поторопиться.

И вдруг за спиной, там, где осталась машина, крик раздался.

—  На помощь! - кричал оставленный водитель.

—  Смирнов! Бегом! - отправил участковый одного из ре­бят. И увидел, как в ту же секунду открылась дверь на чердаке бани. Луч фонаря скользнул по лохматой голове, скуластому лицу. Дверь с силой захлопнулась. - Выходите! Вы окружены! - крикнул Дегтярев.

В ответ ни слова, ни звука. Залегли ребята в метре от бань­ки. Глаза попривыкли к темноте. Каждое движение караулят. Но вокруг тихо. Лишь топот ног торопящегося к машине слы­шен отчетливо.