Михаил Нестеров - Агент ливийского полковника
– Паттерсон повторяется. Фактически одну и ту же ориентировку он намерен разослать по второму разу.
– Полагаете, он загружает вас работой?
– Я так не думаю, мэм. Я пытался рассмотреть, но так и не увидел...
– Чего же вы не увидели, Арчер?
– Целесообразности в действиях Паттерсона. Обратная сторона этого вопроса – Паттерсон знает больше, чем говорит, и меня это настораживает. Почему, потому что, по сути, он скрывает часть информации. Мы расследуем не кражу кружевных трусиков. Мэм.
– Выполняйте все распоряжения Паттерсона – это все, что я вам могу рекомендовать. Это не игра в поло...
«Я оказался прав. Стул, а может быть, муж ржет под ней».
– ...а дело национальной безопасности. Нам брошен вызов.
«Поднимите перчатку».
– Я понял, мэм. Спокойной ночи!
– До свидания, Билл.
«А ведь она, черт его возьми, не очень-то и взволнованна», – сделал вывод Арчер. Во всяком случае, голос министра звучал бесстрастно. И если это так, не значило ли это, что она – холодный профессионал? Вселила ли она уверенность в Арчера? Так прямо сам Арчер сказать не мог. Пришла пора «писать комментарии» к ориентировкам уже на двух человек. Веры в успех придал и тот факт, что двух человек поймать легче, чем одного.
К своему вопросу, адресованному Натану Паттерсону, Арчер добавил второй, и слитно это прозвучало так: «Почему террорист не убил вашего человека и почему он не убил свидетеля своего преступления?»
* * *Рочестер
Андрей Рахманов и его спутница сошли с поезда в Рочестере, хотя до конечной станции (в билете Руби Уоллес значился Дувр) им оставалось проехать еще столько же. На северной стороне вокзала их дожидался человек двадцати восьми лет, с широким рябоватым лицом и сальными волосами, закрывающими уши. Он нервно подергивал вниз-вверх «молнию» на своей кожаной куртке.
– Привет, Джонни! – приветствовал его Рахманов. – Сколько же мы не виделись с тобой?
– Четыре дня, – напомнил Гюнтер, бросив пристальный взгляд на спутницу Андрея. – Помнится, ты торопился в Белфаст.
– Какая память! Об этом твоем безусловном качестве я уши своей подружке прожужжал. Познакомься: это Руби.
Гюнтер кивнул, назвав свое имя. Он, можно сказать, заочно познакомился с Руби Уоллес, приковав себя к телевизору. Эта баба – черт с ней, свидетель она или исполнитель теракта, а вот ар-Рахман сильно удивил Гюнтера, сразу же перейдя от слов к делу.
– Ты принес, о чем я тебя просил?
– Угу, – кивнул Гюнтер. – Вещички в моей тачке. Кстати, я нарыл у младшей сестры переводную тату размером с кулак.
– И что на ней изображено? – спросил Андрей, вышагивая по платформе рядом с Джонни и поддерживая Руби за талию.
– Свастика.
– Отлично! Переведу ее на шею.
Сторонник правого реакционного движения мысленно одел Рахмана в кожаную куртку, высокие, с ребристой подошвой ботинки, сине-белый шарф с символикой рейнджеров, натянул на глаза фуражку-восьмиуголку, перевел на боковую поверхность шеи сочную свастику. Нарисованный им образ навевал мысли о членстве в нацистской группировке, футбольном фанатизме, наркотиках – но отводил всякие подозрения о связях с ливийскими спецслужбами. И Гюнтер прикинул в спортивном ключе: «Тренер угадал с заменой». Куда бы ни направил свои стопы переодетый до неузнаваемости террорист, на всех дорогах его ждал приветливо помаргивающий зеленый свет. И он не сменится на красный, пока не пополнится новыми деталями ориентировка.
– Ты уезжаешь из страны? – не удержался от вопроса Гюнтер, открывая дверцу со стороны пассажира.
Рахманов помог Руби занять место впереди, сам сел сзади.
– Нет, друг мой, я только в начале пути. Ты уже помог мне, и дальше я надеюсь на тесное сотрудничество.
– Ясно. Куда вас отвезти?
– В Лондон.
– В Лондон? Да ты спятил, брат!
– Да, да, обратно в Лондон, – подтвердил свои намерения Рахманов. – Высадишь нас на окраине. В центр мы доберемся самостоятельно.
– На такси?
– Там посмотрим.
Гюнтер, прикинув расстояние до Лондона – около пятидесяти километров, рассчитал, что время в пути займет полчаса, это с учетом, что он не превысит ограничения в скорости, установленные до 86 километров в час. Штраф штрафом, но ему нельзя привлекать внимание полицейских. Собственно, его об этом попросил сам Рахманов. Интересно, прикинул Гюнтер, какую роль играет в этой игре Руби Уоллес? Если эта смазливая телка – свидетель преступления, то почему она рядом с исполнителем; если заложница – почему не пытается бежать? Больше всего она похожа на соучастницу преступления. Тогда выходит, что во все новостные сводки вкралась ошибка? Джонни не знал, что и подумать.
* * *Лондон
Ахмед Джемаль открыл дверь своего дома, когда его шеф провалился в глубокий, без сновидений сон. Первым делом он осмотрел себя в зеркале. Разбитая бровь для него – дело привычное. В юности Джемаль посещал боксерский клуб, о спортивной карьере не подумывал, а боксировал в собственное удовольствие. Он мог пересчитать по пальцам, сколько раз он оказывался в нокдауне. Но никто и никогда не отправлял его в нокаут. Полукровка, этот полуливиец-полурусский стал первым, кто нанес ему такой сокрушительный удар, после которого Ахмед не смог подняться с пола, и последним. Ахмед очень надеялся на это. И с той самой минуты, когда он очухался и оказался в компании одного раненого и одного убитого констебля, в его груди родилась месть. Даже если представить невероятное – что Паттерсон своим телом заслоняет Рахманова, – Ахмед убивает сначала шефа, чтобы тот не торчал у него на пути, а потом своего обидчика.
В душе Ахмеда назрела необходимость еще и еще раз пережить позор, чтобы притупить эту острую боль, а лучше сказать – привыкнуть к ней, чтобы она стала хронической – но ровно до той минуты, когда свершится возмездие. И для достижения цели ему предстояло пережить оперативную рутинную работу.
Ахмед Джемаль жил один в своем просторном доме. Его не раз пытались взять женщины, но любая осада длилась не больше пары месяцев, и Ахмед обзаводился новой подружкой. Он не собирался жениться, слово «потомство» для него не имело смысла. Его мать (ливанка по происхождению) не покидала уверенность в том, что жизнь для Ахмеда началась с его первого крика, с первого глотка стерильного больничного воздуха, а мир – когда он впервые произнес «мама». Повзрослев, Ахмед пришел к выводу – насколько глубоко ошибалась его мать. Жизнь для него началась, когда он произнес: «Я».
Мать умерла накануне его 14-летия. Отец женился на другой; его судьба перестала интересовать Ахмеда, когда на свет появился его сводный брат; его он ни разу не видел. И если бы ему однажды сказали: «У тебя есть брат, хочешь взглянуть на него?» – он бы пожал плечами: «Зачем?»
Интересная и ответственная работа, занимавшая большую часть дня, – большего он, зацикленный на творчестве, от жизни не требовал. Наступит другой день, вырастут его потребности, сама жизнь сменит приоритеты – что же, чему быть, того не миновать. Но это будет завтра, все ответы лежат в будущем, о котором мы ничего не знаем; завтрашний день – это и есть потусторонний мир; завтра переходит в завтра и тянется вечно...
Ахмед приготовил себе грог по собственному рецепту: крепкий горячий чай с мятой, коньяк, сок лимона. Устроившись перед телевизором и не включая его, Джемаль мелкими глотками выпил горячительный напиток. И каждый глоток его – стук хмельного колокольчика в его голове.
Натан Паттерсон отпустил его до обеда завтрашнего дня; странный график, но это выбор шефа. Завтра утром не вставать, можно выпить еще. И Ахмед приготовил новую порцию грога.
* * *«Эта Руби Уоллес стала звездой экрана», – не без зависти подумала Клу Картер. Сосредоточив свое внимание на мониторах системы видеонаблюдения, она тем не менее бросала короткий взгляд на широкоформатный телевизор, настроенный лишь на один – новостной канал. Новости не отвлекали внимания операторов, а, как показала практика, делали работу наблюдателей, по сути, более насыщенной. Телевизор стал подобием успокаивающего зрение источником света. Попробуйте смотреть на монитор компьютера в полной темноте и при зажженной настольной лампе – результат будет очевиден: во втором случае ваше зрение «разгрузится», а напряжение уйдет. В равной степени это относилось и к информационной составляющей. В таком ключе представил свое ноу-хау администратор службы безопасности этого железнодорожного вокзала.
О Руби Уоллес по ТВ прошла уже вторая официальная волна; на гребне первой она пронеслась как главный свидетель подготовки кентерберийского теракта; на гребень второй она поднялась уже как заложница. «Столько счастья в одни руки», – продолжала злопыхать Клу. Она еще больше возненавидела Руби (господи, она пошла снять парня, а сняла пенки), когда начальник усадил ее за просмотр записи трехчасовой давности. Она едва не вспылила: «Да не могла я ничего пропустить!» – но вовремя одумалась. Это даже несмотря на то, что начальник отнял у нее свободное, отведенное для отдыха время, невнятно и невпечатлительно объяснив: «Период с 21.00 и до этой минуты очень важен». Отснятого материала скопилось немало, и Клу поставила режим 8-кратного ускорения. Она нажимала на кнопку «пауза», когда взгляд ее фиксировал мужчину с приметами ар-Рахмана или женщину, похожую на Руби Уоллес. Эта игра с собственным воображением так увлекла ее, что Клу не могла пропустить Руби в любом случае. Прошло двадцать минут, и она, нажав в очередной раз на «паузу», воскликнула:
