Богдан Сушинский - Гнев Цезаря

– Очевидно, на линкоре не осталось ничего такого, что вызывало бы у Рассеро обеспокоенность его техническим состоянием.

– Тем не менее… Комиссия оговорила уровни технического состояния линкора, степень готовности его ходовой и прочих частей, – старался Ставинский использовать выражения, запомнившиеся ему по русскому экземпляру договора. – Потому и спрашиваю: почему встречаемся не на «Цезаре»?

Командующий базой слегка замялся; ему явно не хотелось повторять слова, которые совсем недавно произнес итальянский адмирал. Только поэтому он сначала посмотрел вслед английской эскадре, неспешно, чопорно уходящей в сторону итальянского порта Бриндизи, заставив туда же перевести взгляды Ставинского и Гайдука, затем натужно прокашлялся и только тогда объяснил:

– Видите ли, этот старый пират объявил, что не желает находиться на палубе бывшего флагмана итальянского флота вместе с русским адмиралом, вообще с кем бы то ни было из русских, к которым пока что не способен питать никаких иных чувств, кроме ненависти и презрения. И что «легкость, с которой нынешние власти страны отреклись от линкора „Джулио Чезаре“ и с которой предали этот гордый корабль, – приводит его в ярость. Именно так – в ярость». Пардон, господа, всего лишь передаю слова итальянца, которые возмутили меня точно так же, как только что – вас.

– Он, Рассеро этот, что, совсем обнаглел? – уставился контр-адмирал на своего флотского чекиста.

– Предложите пустить его на дно вместе с «преданным властями линкором»?

– Если бы мог, то не предложил бы, а приказал.

– Но поскольку позволить себе этого мы не можем, то пока что… ориентируемся по ситуации, – невозмутимо отреагировал подполковник, настроившийся на любые мыслимые провокации с итальянской стороны.

Декабрь 1948 года. Сицилия.

Вилла «Центурион»

Еще несколько минут они посидели за «гостевым столиком», однако посвящены были эти минуты воспоминаниям двух бывших боевых пловцов. Все это время фон Шмидт оставался безучастным, хотя воспоминания диверсантов касались службы обоих в Крыму, захват которого итальянцы, как, впрочем, и румыны, считали одной из самых блестящих операций своих «непобедимых» вооруженных сил.

Порой барон вообще чувствовал себя лишним на этом «высоком диверсионном собрании». Сам он к племени диверсантов никогда себя не причислял, в Крыму побывать не успел, на Восточном фронте ни одного дня не воевал…

Шмидт и в самом деле считал, что само его появление на вилле «Центурион» привлечет внимание к сокровищам Роммеля. И если он и проявлял хоть какой-то интерес к истории с линкором «Джулио Чезаре», то лишь потому, что на волне патриотического гнева по поводу «акта национального унижения», как римские журналисты называли теперь передачу русским бывшего флагмана, ему удастся сформировать группу поиска из прославленных боевых пловцов «Децимы».

Причем оберштурмбаннфюрер прекрасно понимал, что формирование этой группы, ее базирование, экипировка и финансирование, как и сами поисковые работы, должны вестись узким кругом людей, в полной секретности, без какой-либо, даже завуалированной, утечки информации. «Если верно, что деньги любят тишину, – изрек фон Шмидт собственный афоризм, – то верно и то, что сокровища фельдмаршала Роммеля требуют гробового молчания». И кто, как не диверсанты Черного Князя, могли бы такое молчание обеспечить? Тем более что работы придется вести неподалеку от Корсики, во французских территориальных водах, а значит, нелегально, пиратским образом.

Поиски сокровищ Роммеля – вот та благородная цель, которой фон Шмидт готов был посвятить остаток своей жизни. К тому же барон ревниво заботился о том, чтобы именно он оказался во главе команды поисковиков.

«Уникальный все-таки случай, – подумалось барону уже здесь, на вилле „Центурион“, – возглавлять поиски морского клада вознамерился человек, который сам же этот клад в пучину морскую и погрузил. Хотелось бы знать, известно ли историкам всех времен и народов нечто подобное в мировой практике?»

Барон подлил себе в бокал вина и только теперь вновь обратил внимание на боевых пловцов Черного Князя. Гонец как раз начал прощаться, когда Сантароне неожиданно поинтересовался:

– И все же… Вы, лично вы, как опытный боевой пловец, как диверсант, служивший в Крыму, верите в осуществимость подобной операции?

– В осуществимость верю, – четко, без какой-либо заминки, ответил унтер-офицер. – Но только в осуществимость.

– Но не в успех?

– В успех – с очень небольшой долей вероятности. Крайне небольшой. Но вот во что я совершенно не верю – что хотя бы одному из диверсантов удастся вырваться из Севастопольской бухты живым.

Корвет-капитан вздохнул, и молчание его теперь уже показалось до безысходности угрюмым.

– Какими бы мрачными ни были наши с вами пророчества, унтер-офицер, – с трудом пробивался он сквозь собственное неверие, – не думаю, что найдется хотя бы один боец «Децимы», который откажется войти в отряд добровольцев.

– Что ж, «отряд смертников» – это похвально, – со свойственной ему вальяжностью провел перед собой опустошенным бокалом фон Шмидт.

– Вы забыли, оберштурмбаннфюрер СС, – отчеканил гонец уже из проема двери, – что имеете дело с боевыми пловцами «Децимы МАС», которых и готовили-то по программе «человекоторпед», а значит, смертников. Причем каждый из нас избирал свою стезю смертника добровольно и осознанно.

– Он прав, господин фон Шмидт, – задумчиво потупив глаза, подтвердил слова Ливио корвет-капитан. – Это была необычная флотилия. Кстати, в свое время Скорцени, вместе с князем Боргезе, инспектировал базу подготовки наших подводных диверсантов, так что он поймет, что я имею в виду.

Все еще высоко поднимая бокал, барон артистично склонил голову, отдавая дань мужеству всех тех парней, которые составляли штурмовую диверсионную флотилию.

– Еще фюрер как-то высказался по поводу того, что всякое самопожертвование во имя родины следует воспринимать не просто как ту или иную акцию, а как пример для подражания. Дословно не помню, но общий смысл именно таков. Мне приходилось встречаться со многими итальянскими ветеранами; все они удручены не столько поражением Италии в этой войне, сколько той бездарностью, которую их армия проявила на полях сражений.

– И это следует признать, – хрипловато пробормотал Сантароне. – Хотя осознавать слабость и небоеспособность своей нынешней армии нам, потомкам римских легионеров, очень тягостно. Тем более – на фоне сразу нескольких могучих европейских армий и держав.

– Тогда в чем дело? – с явно провокационной иронией спросил барон. – Теперь у итальянских диверсантов есть возможность повлиять на эти пораженческие настроения.

– Вам, германцам, не мешало бы позаботиться о пораженческих настроениях на своей собственной земле, – неожиданно взъярился унтер-офицер. – Хотя бы на той части, которая все еще считается германской и пока еще оккупирована не коммунистами, а войсками союзников.

Возможно, фон Шмидт и сумел бы каким-то образом парировать этот выпад, если бы хлопнувший дверью гонец Черного Князя позволил ему сделать это.

– Вот и я считаю, – примиряюще произнес Сантароне, когда унтер-офицер, в сопровождении дворецкого, оказался за пределами здания, – что, независимо от ее исхода, операция «Гнев Цезаря» преподнесет итальянцам истинный образец для подражания.

Январь 1949 года. Албания.

Военно-морская база во Влёре

Разместиться в сравнительно небольшой акватории порта весь конвой не мог, да Ставинский и не стремился к этому. Приказав своим кораблям веером охватить вход во Влёрский залив, он назначил начальником этого дозорного отряда командира эсминца «Удалой» капитана третьего ранга Филонова. И только командиру субмарины Горовому велено было «неусыпно рейдировать» между островом Сазани и входом в акваторию порта, подстраховываясь на случай подводной атаки итальянских боевых пловцов.

Что же касается эсминца «Бойкого», расположившегося напротив «Санта-Апполинари», то адмирал – как выяснилось, заядлый болельщик – возложил на него задачу: «жестко опекать итальянца, как бомбардира противника – на его же половине футбольного поля».

Сам «преданный властями линкор» находился у края военной бухты, прямо у входа, так что корма его стала открываться советским морякам сразу же, как только «Краснодон» достиг скального припортового выступа.

Внешний вид корабля впечатлял. Даже внушительный русский крейсер казался рядом с ним каботажной шхуной.

– Получить такой мощный корабль… – прищелкнул языком Карганов, – который сам Муссолини назвал в свое время «плавающим фортом»… Ради этого стоило выигрывать войну.

– За победу в такой войне мы должны были получать все корабли «макаронников», вместе с их базами и прочими портами, – как всегда, эмоционально взорвался командир «Краснодона».