Сергей Зверев - Властелин неба
— Но откуда он может знать, я не понимаю.
— А зачем тебе понимать? Тебе надо ждать и не промахнуться.
— Разве от меня зависит, промахнуться или не промахнуться? «Стингер» сам знает, куда лететь, — возразил любопытный стрелок-оператор. — Ты сам знаешь: если ракета видит цель, она начинает пищать, и тогда мое дело маленькое — успеть нажать пуск.
— Вот и думай, как успеть, а не забивай себе голову глупостями, — все с той же строгостью в голосе посоветовал Вахид, заросший иссиня-черной щетиной почти до самых глаз и потому очень похожий на гориллу.
— Как не забивать, как не забивать, послушай! Интересно мне, откуда все-таки Абдалла знает, где вертолет лететь будет? — не унимался стрелок.
— Слушай, но я знаю, что он знает! Тебе этого недостаточно? — не на шутку рассердился Вахид.
Стрелок поправил транспортно-пусковой контейнер ракеты, который уже успел здорово натереть ему плечо, и обиженно замолчал. Но не надолго.
— Я думаю, среди русских обязательно кто-то есть, кто помогает Абдалле. Среди них ведь и правоверные встречаются, я слышал, — задумчиво сказал стрелок как будто сам себе, но поскольку они с Вахидом были на некотором отдалении от остальной группы, то, конечно, они были адресованы прежде всего Вахиду.
— Среди них много правоверных, — согласился командир, не изменяя своему строгому тону. — Мой старший брат учился в Москве, он мне сам говорил, что половина жителей этого города — мусульмане.
— Да? — оживился стрелок, радуясь тому, что Вахид поддержал его. — Тогда мне все понятно.
Однако долгого молчания стрелок не выдержал и нашел другую тему для обсуждения:
— Вахид, Абдалла говорил, что это непростой вертолет, он может быть невидимым. С помощью шайтана, должно быть. Как думаешь?
— Я не знаю, — признался Вахид, не отрываясь от бинокля.
— И еще Абдалла говорил, что этот вертолет может защищаться от «стингера». Наверное, он все время тепловые ловушки отстреливает. Если все время отстреливать, тогда точно «стингер» не попадет. Но это сколько ловушек надо? А?
— Не знаю. Знаю, если промажешь, то тебе не поздоровится.
— Я не могу промазать — сколько раз тебе говорить? — искренне возмутился стрелок. — Это ракета может промазать, если ее обмануть. Я не могу промазать.
— Можешь. Если твоя ракета промажет, значит, это ты промазал. Когда я стреляю из «калаша», я не говорю: автомат не попал, — я говорю: Вахид не попал!
— Тоже мне: сравнил «калашникова» со «стингером». Это разные вещи. Совсем разные.
— Если промажешь, тогда только одна надежда останется — на то оружие, что добыл Абдалла, — словно не слыша аргументов стрелка, продолжал Вахид и, на мгновение оторвавшись от бинокля, кивнул на странный агрегат на невысокой треноге.
Стрелок, опустив голову, подумал, обижаться ему или нет, и решил не обижаться.
— А если мы этот вертолет собьем, что делать с ним будем? Он же большой.
— Слушай, если собьем, он уже не будет большой, понял? Соберем, что останется, и вывезем. Хватит болтать, а?!
Стрелок все-таки обиделся и замолчал, и это было очень уместно, потому что практически тотчас же необычные, негромкие, но выразительные ритмические звуки послышались в воздухе с южной стороны, почти со стороны солнца. Однако в огромном голубом небе, кое-где запятнанном редкой ватой перистых облаков, не было видно источников звука.
— Вертолет? Слушай, это вертолет русских! Шайтан! Его не видно! — заверещал стрелок.
— Тихо! — грозно крикнул Вахид, замахнувшись рукой на стрелка, который был значительно меньше его ростом. Отвернув голову, левым ухом, поросшим черным волосом, гориллоподобный командир расчета, словно локатором, слушал небо.
— Аллах всемогущий, я вижу его тень, а самого не вижу, — вновь подал голос стрелок, несмотря на приказание.
Вахид тоже заметил темное пятно, быстро перемещавшееся по серой каменистой равнине. Сопоставив движение пятна с легким стрекотом в небе, наблюдатель решительно положил правую руку на плечо, а левой показал направление.
Подчиняясь этому жесту, стрелок навел контейнер в указанный сектор небесного купола. И тотчас начала подавать звуковые сигналы головка самонаведения «Стингера» и задрожало вибрационное устройство оптического прицела. Стрелок прижался к нему щекой и нажал сначала на кнопку, приводящую в действие гироскоп ракетного комплекса, а затем на пусковую скобу.
Громко хлопнул пиропатрон и полутораметровая стальная игла, пробив оболочку транспортно-пускового контейнера, с леденящим душу шелестом ушла в небо.
— Аллах акбар! — восторженно выкрикнул стрелок ей вослед…
15
Белая однообразная равнина с редкими пучками сухой травы, видимая из кабины «Громобоя», стремительно летела назад, исчезая под ногами вертолетчиков. Этот скупой библейский пейзаж должен был бы навевать тоску и уж, во всяком случае, вызывать мысли о бренности земного существования перед лицом вечности. Однако душа старшего лейтенанта Петра Романчука пребывала в эйфории, иными словами — просто пела.
Повод для этого, казалось, был совсем незначительный: Петруха услышал в наушниках шлемофона голос Людмилы, просто голос, который сообщил кое-какие цифры, определившие теперешний курс «Громобоя». Только цифры, но произнесенные, как показалось и как хотелось думать Петрухе, с особой задушевностью и даже лаской, предназначенной только ему.
Они не виделись всего несколько дней, но для оператора «Громобоя» они были вечностью. Петька влюбился, осознавал это, и такое состояние, чего греха таить, ему очень нравилось. Да и то сказать, невозможно было устоять перед чарами этой очень красивой, озорной и временами просто бесшабашной девчонки, за белозубую улыбку которой Петруха, совсем одичавший в мужском обществе небольшого гарнизона в Таджикистане, готов был отдать и сделать все, что угодно.
Только вот Людмила ничего не просила, хотя старший лейтенант голову готов был на отсечение дать — голубоглазая блондинка, словно сошедшая с обертки шоколада «Аленка», знала о том, что запала на сердце холостого офицера, но ничем этого не выдавала, расточая свои драгоценные улыбки налево и направо, в общем, кому ни попадя. И сердце Петрухи обливалось кровью.
Но сейчас, после короткого радиоразговора, Романчук не помнил о своих терзаниях и пребывал в наилучшем состоянии духа, что проявлялось в том, что он гундосил под нос песню своего детства, в меру сил и музыкальных способностей стараясь следовать мелодическому рисунку:
— «Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна…»
Командир экипажа несколько раз покосился на своего «правого», некоторое время терпел, но потом все-таки не выдержал:
— У нас что? Концерт по заявкам? Так я вроде ничего не заказывал.
— Извини, Жора, — повинился Петруха и объяснил: — Радостно как-то, вот и песня просится.
— И чего это тебе радостно, хотелось бы знать? — поинтересовался Иванисов, хотя очень даже догадывался о причинах, подвинувших подчиненного на лирические мелодии.
— Ну, мне всегда радостно, когда мы на «Громобое» летим, — слукавил Петруха. — А тут еще дело настоящее.
— А что говорит в таких случаях генерал?
— Знаю, — вздохнул Петька. — Не говори гоп, пока не перескочишь. Так и не говорю. Просто запел. А что, нельзя?
— Ну ты ж не Киркоров.
— Нет, конечно.
— И слава Богу! Ты классный оператор, и мне этого достаточно, чтобы относиться к тебе как к достойному, серьезному и уравновешенному человеку, — не без иронии сказал Иванисов. — А песни, так и быть, оставь Киркорову. И этому, как его? Галкину. Да, ему. Договорились?
— Договорились, — согласился Петруха и умолк на некоторое время, хотя песня про стюардессу Жанну вертелась у него на языке, и он незаметно для себя стал легонько притоптывать в такт ей по слегка подрагивающему полу вертолетной кабины. Мысли оператора витали где-то возле Людмилы, и скрыть этого, как ни старался, он не мог.
— Нам с тобой хорошо, Жора, — очень скоро нарушил молчание Петруха.
Командир вновь покосился на него:
— Ты о чем, парень?
— Ну, вдвоем все-таки. А она там одна.
— Кто? — сделал вид, что не понимает, Иванисов, хотя все прекрасно понимал.
— Я про Людку.
— А… Но не переживай. Не пропадет. Не должна.
— Да, она, конечно, боевая. И языки знает, и вообще.
— Не переживай.
— А все-таки она такая привлекательная, а вокруг одни арабы, а она одна.
— Так ты об этом! — не сдержал улыбки майор. — Об этом уж точно можешь не беспокоиться. Грех! Большой грех для правоверного посягать на чужую женщину. А мусульмане не то что мы: когда плохо — тогда до Бога. Мусульмане сильно верят.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Жена рассказывала.
— Жена? Ты никогда не говорил, что у тебя есть жена.
