Андрей Дышев - Ненужное зачеркнуть
Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул и невольно сжал кулаки. Передо мной стоял юноша в белой рубашке, похожий на выпускника средней школы. Несколько мгновений я мучительно пытался вспомнить, где его видел. Ага! Это бармен из паба, в котором мы с Ириной как-то пили пиво. Он еще попросил нас расписаться на афише с моим именем, висевшей на двери в посудомоечную.
– Я вам машу, машу, а вы на меня смотрите и не узнаете! – радостно объявил бармен, светлыми глазами рассматривая мое лицо. – Как поживаете? Нравится у нас отдыхать? Концерты еще будут?
Юноша задавал слишком много вопросов, причем все они были пустыми; молодого человека не интересовали мои ответы, ему доставляло удовольствие само общение со мной.
– Извини, я тороплюсь…
– Да, да, понимаю! Съемки, концерты… Надеюсь, режиссер вас разыскал?
– Какой режиссер? – насторожился я.
– Режиссер кино! – радостно пояснил бармен. – Станислав Говорухин! Он увидел афишу с вашим автографом и говорит: «Этого человека я ищу. Хочу снять о нем документальный фильм…»
Я схватил бармена за руку и отвел к краю дороги, чтобы не мешать прохожим.
– Кто?! Станислав Говорухин?! А как он выглядел?
– Как? – произнес бармен не без удивления, мол, странно, что я, весь из себя известный, не знаю, как выглядит не менее известный кинорежиссер. – Представительный такой, сухощавый. Очки, сигарета… Все, как положено.
– И что ты ему ответил?
– Что вы часто гуляете по набережной. Если бы у меня был ваш телефон, я бы обязательно дал ему.
– Больше он ничего не спрашивал?
– Как же! Спрашивал, что это за Ирина Гончарова расписалась на афише.
– Когда это было?
– Вчера вечером… Жаль, что он вас не нашел! Это будет клево, если он снимет про вас фильм! Хотел бы я этот фильм посмотреть!
Я быстро смешался с толпой. Ситуация еще хуже, чем я думал. Этот человек, который говорил с барменом, заинтересовался Ириной. Через адресный стол ему ничего не стоит узнать, где она живет.
Я на ходу набрал номер телефона Ирины. Она ответила сразу. Голос ее был весел.
– Ирина, у меня к тебе просьба, – сказал я, стараясь подобрать нужный тон: не пугать слишком, но в то же время дать знать, что дело очень серьезное. – Не выходи из дома и никому не открывай дверь. Ты меня поняла? Никому!
– Хорошо, мой дорогой врачеватель и спаситель! Больше никому не открою. Клянусь!
Что-то резануло мой слух.
– Что значит «больше никому»? Ты уже кому-то открывала?
– А как иначе я получила бы от тебя такой калорийный и легкоусвояемый гостинец?
– Ты о чем, Ирина?! – закричал я.
– Как о чем? – голос Ирины надломился. Мой крик испугал ее. – О пицце, которую ты для меня заказал.
У меня все похолодело внутри.
– Какая еще пицца, Ира?! Я не заказывал для тебя никакой пиццы!
– Да? – растерялась Ирина. – А кто же тогда заказал? Приехал мужик в фирменном комбинезоне, вручил коробку, попросил расписаться на чеке, пожелал приятного аппетита…
– Надеюсь, ты ее не пробовала? – спросил я, чувствуя, как слабеют ноги.
– Пробовала, – почти шепотом ответила Ирина. – Четвертинку съела… Грибы, ветчина, сыр. Очень вкусно… А что случилось, Кирилл?
– Я еду к тебе! – проговорил я. – Немедленно промой желудок! Ты меня поняла?
– Поняла, поняла… Что ж ты меня так пугаешь?
«Это просто ошибка, – успокаивал я себя, отчаянно размахивая руками, чтобы остановить попутку. – Доставщики пиццы часто путают адреса. Кто не заказывал, те отказываются. А Ирина не отказалась, потому что решила, что пиццу я ей прислал!»
У машины, которая везла меня к дому Ирины, были проблемы с глушителем, и она ревела, как реактивный двигатель в форсажном режиме. Мне пришлось заткнуть одно ухо пальцем, чтобы услышать голос Ирины.
– Ну, как ты? – спрашивал я.
– Как, как… Делаю, что ты мне сказал.
– Чувствуешь себя нормально?
– Ага, нормально! Мне от этой процедуры жить уже не хочется!
– Держись, я уже скоро!
Так скоро, как мне того хотелось, не получилось. На пересечении Куйбышева и Ословского рабочие укладывали асфальт, и движение было открыто только по одной полосе. Нам пришлось ждать своей очереди минут десять. Я снова позвонил Ирине.
– Все о’кей, – ответила она на мой вопрос о самочувствии, но мне послышалось хриплое и частое дыхание.
Я позвонил в «Скорую», назвал адрес Ирины и диагноз: острое пищевое отравление.
– Чем отравилась? – уточнила диспетчер.
– Должно быть, пиццей.
– Температура, головокружение, судороги наблюдаются?
Я не знал, что ответить, но на всякий случай подтвердил, что да, наблюдаются.
– Ждите, врач будет.
Я отключил телефон и сжал его так, что скрипнула пластиковая крышка.
– В такую жару пиццей немудрено отравиться, – влез в мои дела водитель.
– Твой ревущий пылесос может ехать быстрее?!! – крикнул я и так взмахнул рукой, что водитель втянул голову в плечи.
– Так… пробка ж… – попытался оправдаться он, не понимая, почему я вдруг вспылил.
С раскаленным, как доменная печь, мотором, оглашая окрестные дворы леденящим душу ревом, машина наконец подъехала к дому Ирины. По лестнице я бежал так, что на каждом пролете спотыкался, и неминуемо расквасил бы себе лицо, если бы вовремя не хватался за перила. «Все обойдется! Все будет хорошо!» – внушал я себе.
На кнопку звонка я давил до тех пор, пока Ирина не открыла. Уже с порога я обратил внимание, что девушка необыкновенно бледна. Я схватил ее в охапку.
Она часто дышала. На лбу выступила испарина.
– Не знаю, – тихо ответила она, пытаясь отстраниться от меня. – Сначала было нормально, а как промыла желудок, то стало плохо. Может, я зря соду добавила.
Я усадил ее в кресло, пощупал запястье. Пульс был частым и слабым.
– Говори что-нибудь, не молчи! – умолял я ее.
– Наверное, ты зря так беспокоишься, – произнесла она и с трудом улыбнулась.
Я кинулся к телефону и набрал 03.
– Девушка! Уже полчаса, как я вызвал «Скорую»! Где врач? Почему до сих пор нет?
Мне ответили, что машина уже выехала. Я принес из спальни плед и накрыл Ирину. Ее знобило, словно она только что пришла с сильного мороза и никак не могла согреться. Я ходил по квартире, заламывая руки.
– Ира, говори! Говори что-нибудь!
– Что случилось? – спросила она, но без любопытства, и даже ее глаза оставались усталыми и безразличными ко всему. – Почему я не должна была открывать?
Не время рассказывать ей о том, что со мной произошло. Это все чепуха. Мои глупые, общественно-вредные дела. Нет ничего важнее, чем здоровье Ирины.
Я опустился перед ней на колени, взял ее руку, слабую, холодную, невесомую, на которой отчетливо проступили голубые вены, и, не удержавшись, прижал ладонь к своему лицу. Слезы хлынули, как из прохудившейся водяной трубы.
– Ну что ты, Кирилл! – забеспокоилась Ирина, высвободила руку и погладила меня по голове. – Я ведь еще не умираю… И пока не собираюсь… Ну-ка перестань!
Шутила она через силу.
– Прости меня… – бормотал я, не в состоянии управлять своими эмоциями. – Прости меня, дурака… Все плохое, что было у тебя, случалось из-за меня…
– Вот еще! – Ирина попыталась рассердиться и прижала пальцы к моим губам. – С тобой связано только все самое хорошее в моей жизни. Не было бы тебя, не было бы ничего… Прекрати! Нельзя так малодушничать! Подумаешь, съела не вполне свежую пиццу. Посижу на диете пару дней, попью травку, и все пройдет…
В квартиру позвонили. Я выбежал в прихожую открывать. Ирина не знала, что я вызвал «Скорую», и заметно испугалась, когда в комнату вошли двое мужчин в белых халатах. Меня попросили выйти. Я ходил по коридору и бил кулаками по стене. «Господи, господи! – молил я. – Спаси эту девочку! Не губи ее! Пусть меня расстреляют, взорвут или утопят, но только сохрани ее!»
– Молодой человек! – позвал меня доктор, высунув голову из-за двери. – Спуститесь к машине и возьмите носилки.
Носилки! Значит, ее будут госпитализировать! Но что тут удивительного? Здесь врачи не смогут поставить точный диагноз. В больнице – другое дело. Там лаборатория, аппаратура. Наверное, Ирине нужна капельница, очистка крови. Может, введут какую-нибудь сыворотку или противоядие. Теперь остается уповать только на профессионализм медиков.
Я на лифте спустился вниз, попросил у водителя «Скорой» носилки и с ними вернулся в квартиру. Мне разрешили зайти в комнату. Ирина лежала на диване, лицо ее было мучнисто-белым.
– Собери, пожалуйста, в пакетик зубную щетку, пасту, мыло, – едва слышно попросила она и, стыдясь, совсем тихо добавила: – И бельишко какое-нибудь… Там, в шкафу, найдешь…
Едва сдерживая новый подкат слез, я зашел в спальню, открыл комод, вынул стопку разноцветных трусиков… Руки мои дрожали, от жалости трудно было дышать. «Все будет хорошо! Нельзя распускаться! Надо взять себя в руки!» – призывал я свое мужество, которого, как оказалось, у меня почти не осталось. Потом я уложил в мешочек зубную щетку и наполовину использованный тюбик с пастой. Мыльницу не нашел, пришлось завернуть кусочек мыла в бумагу… Ничего, вечером я принесу все необходимое… Доктор тронул меня за плечо. Я всматривался в его глаза, но они ничего не выражали.
