Грэм Грин - Наемный убийца
Такие мысли леденили хуже, чем град, заставляли ежиться и дрожать сильнее, чем от холода. Он привык, что все те, с кем он сталкивался в жизни, оставляют привкус горечи. Ворон был порождением ненависти; ненависть создала эту тощую, словно бесплотную, смертоносную фигуру, бредущую сквозь дождь, уродливую и загнанную. Мать Ворона родила его, когда отец был в тюрьме, а шестью годами позже, когда мужа повесили за новое преступление, она перерезала себе горло кухонным ножом; потом был приют. Ворон никогда ни к кому не испытывал нежности; таким он был создан, таким представлял себя и по-своему гордился – хоть и странная то была гордость – полученным результатом: иным он быть не желал. Он вдруг испуганно подумал, что должен, как никогда раньше должен оставаться самим собой, иначе ему не спастись. От нежности ведь за пистолет не схватишься.
В одном из домов побольше кто-то оставил открытым гараж; видно было, что машину туда не ставят. Там хранились детская коляска и манеж, валялись пыльные куклы и кубики. Там Ворон и укрылся, он промерз до костей, насквозь; и только кусок льда, который он всю жизнь носил в сердце, вдруг стал оттаивать. Этот острый ледяной осколок оттаивал, причиняя невыносимую боль. Ворон приоткрыл дверь гаража чуть шире: пусть те, кто патрулирует прибрежный район, не думают, что он залез в гараж украдкой; любой прохожий мог спрятаться в чужом гараже в такую погоду; любой – только не тот, за кем охотится полиция, не обладатель заячьей губы.
Дома по прибрежной улице были не отдельные, а на две семьи: каждый дом делился гаражом на две половины. Ворон чувствовал себя стиснутым стенами из красного кирпича. И с той и с другой стороны дома доносились звуки радио. Из-за одной стены он мог слышать, как нетерпеливая рука то и дело меняет настройку, переключает станции, переходя с одних волн на другие; риторический пассаж из Берлина сменялся оперной музыкой из Стокгольма. В другой части дома по Британской национальной программе какой-то пожилой критик читал стихи. Ворон не мог не слышать, стоя там, между коляской и манежем, глядя из гаража в ночь, на черный град:
Тень является и тает, Предо мной она витает, Зрю небесные черты… Это ты?
Увы, не ты.
О Боже, если б мы могли На краткий миг, единый час, любимые, увидеть вас, Спросить, где вы, куда ушли?
Он сжал кулаки так, что ногти вонзились в ладони, вспоминая об отце, которого повесили; о матери, перерезавшей себе горло в кухне подвального этажа; о нескончаемой череде людей, причинивших ему боль или вред. Пожилой, хорошо поставленный официальный голос читал:
И страшусь я взглядов глаз чужих, И бегу я улиц городских, И сердец, в которых нет любви.
Ворон подумал: все равно через некоторое время она пойдет в полицию; поживем – увидим. С бабами всегда так.
Всей душой зову: О, где же ты?
Он пытался снова заморозить оттаивающий кусок льда на месте сердца, чтобы оно снова стало надежным и твердым и не причиняло боли.
«Брюс Уинтон читал избранные места из поэмы Альфреда Теннисона „Мод“. На этом Национальная служба Британского радио свою программу заканчивает. Доброй вам ночи, дорогие радиослушатели».
Глава III
1Матер прибыл в Ноттвич в тот же вечер, одиннадцатичасовым, и вместе с Сондерсом сразу же поехал в Управление полиции. Улицы были почти пусты: Ноттвич укладывался спать рано. Кинотеатры закрывались в половине одиннадцатого, и через четверть часа центр города пустел, люди разъезжались
– кто трамваем, кто автобусом. Единственная ноттвичская проститутка все еще бродила по рыночной площади, посинев от холода под своим промокшим зонтом, да пара-другая бизнесменов задержалась в холле «Метрополя», чтобы выкурить по сигаре напоследок. Машину заносило на обледеневшей мостовой. Совсем рядом с Управлением полиции, у входа в театр Матер заметил афиши «Аладдина» и сказал Сондерсу: «Моя девушка играет в этом спектакле». Он был горд и счастлив.
Начальник полиции специально приехал в Управление, чтобы встретить Матера. Информация о том, что Ворон вооружен и доведен до отчаяния, придавала розыску более серьезный характер, чем в иных случаях. Начальник полиции был толст и взволнован. Когда-то, еще до войны, он составил состояние, занимаясь торговлей; во время войны получил офицерское звание и был назначен начальником военного трибунала в Ноттвиче. Он гордился, что заработал репутацию грозы пацифистов. Это несколько сглаживало неудачи в семейной жизни, отношения с женой, которая его откровенно презирала. Поэтому он и приехал в Управление встретить Матера: будет чем похвастаться дома. Матер сказал:
– Разумеется, у нас нет уверенности, что Ворон здесь, сэр. Но он ехал ноттвичским поездом и его билет был сдан контролеру. Женщиной.
– Так у него есть сообщница? – спросил начальник полиции.
– Возможно. Нужно отыскать эту женщину, тогда и Ворона сможем найти.
Начальник полиции рыгнул, прикрыв рот рукой. Перед тем как отправиться сюда, он выпил бутылочного пива, а оно всегда потом давало о себе знать. Старший инспектор сказал:
– Как только из Скотленд-Ярда сообщили, мы разослали информацию о номерах банкнот во все магазины, гостиницы и пансионы.
– Это карта с разметкой патрульных участков, сэр? – спросил Матер.
Они подошли к висевшей на стене карте, и старший инспектор карандашом указал на важнейшие точки города: вокзал, река, Управление полиции.
– А Королевский театр, это примерно здесь? – спросил Матер.
– Точно.
– Что привело его в Ноттвич? – спросил начальник полиции.
– Хотел бы я знать, сэр. Так. А эти дома за товарной станцией, это что, гостиницы?
– Нет, пансионы. Плохо вот что, – сказал старший инспектор, в рассеянности поворачиваясь к своему начальству спиной, – многие из них дают приют на ночь случайным людям.
– Тогда лучше сообщить и во все пансионы.
– Некоторые и внимания не обратят на запросы полиции. Дома свиданий или вроде того. Заходят минут на десять, двери всем открыты.
– Что за ерунда, – возмутился начальник полиции, – у нас в Ноттвиче ничего подобного нет и быть не может.
– Если вы не возражаете, сэр, я бы предложил удвоить число полицейских при патрульных обходах таких участков. Пошлите самых сообразительных. Надеюсь, в газетах уже опубликованы сведения о его внешности? Он – один из самых ловких медвежатников в Англии.
– Не думаю, что сегодня можно еще что-то сделать, – сказал старший инспектор. – Жаль мне этого чертяку, если он себе пристанища на ночь не смог найти.
– А нет ли у вас тут бутылочки виски, старшой? – спросил начальник полиции. – Всем нам не повредило бы хватануть по глоточку. А то я выпил слишком много пива. Дает знать. Виски, конечно, лучше, только жена не терпит запаха.
Он откинулся на спинку стула и скрестил жирные ноги. На старшего инспектора он глядел с каким-то детским удовольствием, словно хотел сказать: что за радость, ребята, мы снова вместе и можем выпить по стаканчику. Но старший инспектор прекрасно знал, как этот старый черт гоняет любого, кто послабей и пониже чином.
– Плесните совсем капельку, – сказал начальник полиции и взглянул на старшего инспектора поверх стакана, – вы здорово тогда сделали этого старого жулика, как его – Бэйнса. – И объяснил Матеру: – Наперсточник. Водил нас за нос месяцами.
– Да нет, он сам сразу признался. Я не люблю людей слишком прижимать. Потом, он ведь работал на Макферсона и деньги от него получал.
– Ну, – сказал начальник полиции, – у Макферсона все законно. У него контора и телефон зарегистрированный. У него расходы, налоги… Ура, мальчики. За дам. – Он расправил плечи и выпятил грудь. – Не подбросить ли нам еще уголька в камин? Давайте располагаться поуютнее. Сегодня ночью нам все равно не работать.
Матер чувствовал себя не в своей тарелке. Действительно, в эту ночь они мало что могли сделать, но он терпеть не мог бездействовать. Он остался у карты. Не слишком большой город этот Ноттвич. Было бы нетрудно отыскать здесь Ворона, но Матер в этом городе чужой. Он не знал, на какие забегаловки и притоны следовало бы устроить облаву, какие клубы и танцзалы осмотреть. Он сказал:
– Мы полагаем, он кого-то преследовал. Я предложил бы, сэр, утром первым делом снова опросить контролера. Посмотреть, кого из местных, сошедших с поезда, он вспомнит. Может, нам повезет.
– А вы знаете анекдот про архиепископа Йоркского? – спросил начальник полиции. – Да, да. Мы это сделаем. Но ведь ничего срочного нет, правда? Чувствуйте себя как дома, дружище, выпейте виски. Вы приехали в Мидлендс. Медлительный Мидлендс (а, старшой?). Мы не больно поспешаем, а на место поспеваем.
Он был, несомненно, прав. Ничего срочного не было, и не было ничего, что они могли бы сделать в этот поздний час; но, пока Матер стоял у карты, ему словно кто-то шептал в самое ухо: «Скорее, скорее, скорее, не то будет поздно!»
Матер обвел пальцем главные улицы города; ему хотелось бы знать их так же хорошо, как он знал центр Лондона. Здесь был Главпочтамт, рынок, «Метрополь», Хай-стрит; а это что – Дубильни?
