Андрей Костин - Канатные плясуны
— С десяток мужиков… И наверняка есть ружья. А ей… ей и не через такое проходить приходилось, наверняка.
— Дерьмо.
— И я говорю, девка — дерьмо. Стоит из-за такой рисковать?
Мужик с топором примеривался, какой ствол рубить, не заметив, что у корней приникли к земле два тела.
— Ты — дерьмо, — одними губами пояснил ему Дима.
Но в этот момент «Робин Гуд» змеей скользнул вперед.
Дело в том, что «дровосек» опрометчиво наклонился, намереваясь срубить ствол ольхи пониже, а «Робин Гуд» тут же на мгновение накрыл ладонью ему затылок, словно погладил домашнее животное.
Зрелище все же в большей степени было похоже на нападение змеи. Как гадюка, рука его взметнулась из кустарника, а мужик вдруг побледнел, беззвучно несколько раз схватил губами воздух и упал ничком.
— Я думал, ты застрелишь его из рогатки, — шепотом удивился Дима, подбирая выроненный топор.
— Какой рогатки? — так же тихо поинтересовался «Робин Гуд».
Ползком, среди жесткой травы, они подкрадывались к «пиратам». Дима не отставал от него. В качестве оружия он захватил топор, который выронил мужик, и теперь, так как руки должны быть свободны, если пробираешься по-пластунски, зажал топорище зубами.
От топорища несло сырой рыбой.
Трава кончилась. Впереди из проморенных веток и всякого хлама, выброшенного на берег при разливе, природой был создан некий «бруствер». А дальше — голая поверхность отмели.
— Если дождаться темноты… — предложил «Робин Гуд».
— До темноты они успеют с ней такое навытворять…
— Или хотя бы подманить их по одному, — без всякой надежды на успех предложил он.
— А это идея! Ты мог бы отвлечь внимание этих типов?
— Ох… — вздохнул «Робин Гуд». — Попытаюсь. Но зачем?
— Я кое-что придумал.
— Ладно. Минуты две я тебе гарантирую.
— Сойдет.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — пожелал ему «Робин Гуд» и поднялся во весь рост.
Поначалу его не заметили.
Он принялся быстро скидывать одежду, а потом, черпая пригорошнями пыль и глину, натирать этой грязью тело.
Тем временем один из мужиков схватил девицу за волосы и, запрокинув ей голову, смачно, так, что чмокающий звук пронесся по всей реке, поцеловал в губы.
— Сука! — вдруг заорал он, отпрянув, — Гнида! — и прижал ладонь к лицу. — Она мне губу прокусила!
С оттяжкой пнул ногой сжавшееся в комок женское тело. Девушка не издала ни звука, только завалилась на бок. Он продолжал еще некоторое время наносить удары тяжелыми сапогами, пока компаньоны его не оттащили.
— Ты нам товарный вид испортишь, — смеясь, попытался утихомирить его белобрысый с крючковатым носом, похожим на крюк биндюжника, которым цепляют джутовые мешки.
— Не все ли равно, что на крючки насаживать, — отпарировал возмущенный насильник, и белобрысый побледнел от гнева, так как уловил намек на свою внешность..
* * *— ЛЮДИ, ЗВЕРИ И ПЕРЕПЕЛКИ… — вдруг прозвучал глухой, надтреснутый голос. — Муравьи, и комары, и прочие гады. Слушайте. УСТА МОИ, — крик надавил на барабанные перепонки, — уста природы. Как КОРНИ ДЕРЕВА, стремятся они добраться до сути, которая скрыта для живущих, прыгающих и алкающих, но не в смысле алкашей, а просто выпивающих, и только тем, кто навеки слился с природой, она ведома…
Все, как по команде, повернулись в сторону, откуда звучал этот безумный голос. Даже избитая девица подняла голову.
«Робин Гуд» предстал перед зрителями совершенно голый, только прикрывал причинное место пучком сорванной жесткой прибрежной травы. Он был темен от природы и грязи и смахивал на папуаса.
В спутанных волосах его торчал цветок лютика, или «куриной слепоты», как его почему-то называют.
— О, е! — только и сказал белобрысый с крючковатым носом, выражая коллективное мнение.
— РУКА МОЯ, — продолжал «Робин Гуд», — КРЫЛО ветряной мельницы, машет, да зерна не мелет, а пахарь пашет, да не разумеет.
— Псих, — предположил кто-то. — Сбежал из дурдома. Тут в километрах пятидесяти есть психушка для неизлечимых.
— НОГА МОЯ — коровье КОПЫТО, ею семеню я через камень и песок, в поле вдоль и поперек, — продолжил «Робин Гуд».
— Слышал я, тут в лесах целые поля конопли есть. Может, он знает туда дорогу? — задумчиво предположил крючконосый. — Это выгодное дело, мужики. А белорыбица подождет. Наскребем «плана»…
— Да дурик он, дурик… Может, даже заразный…
— ДУША МОЯ стремится ввысь — разве я немножко не ПЕРЕПЕЛКА? — и «Робин Гуд» для наглядности помахал свободной рукой в воздухе.
— Догадалась! — девица словно забыла про побои и радостно всплеснула руками, — Я знаю, кто это!
— Кто?
Спросили несколько голосов с боязливой интонацией.
— Хемувин… Нет, херу… Ну, вспомнила, точно, блин, химера!
— Пристрелить эту химеру, мать ее! — заорал тот, что только что пинал ее ногами. — Заразный, гнида. Бомжевал, небось, и подцепил, мать его, херу… хему…
Он обернулся в сторону берега, намериваясь взять из лодки ружье.
Но к этому времени одна из лодок с перерубленной веревкой, прежде удерживавшей ее, уносилась течением… Еще мгновение, и она скрылась за поворотом.
А в другой, покачивающейся на волнах в нескольких метрах от берега, сидел Дима. На коленях у него лежало то самое ружье.
— Подходи ближе, — предложил он. — А то вдруг промахнусь.
Мужики так и замерли.
* * *«Робин Гуд» отбросил пучок уже ненужной осоки, подобрал свою одежду и двинулся к берегу, решив добраться вплавь до лодки.
— Не ожидал, что у интеллигента получится, — пробормотал он сам себе под нос. — С сюрпризом паренек.
Поднялась с колен и девица.
— Они на понт берут, мужики! — вдруг заорал тот самый белобрысый и крючконосый, схватив девицу за руку и притянув к себе. — Попробуй, выстрели! Бросай, падла, ружье на дно лодки и причаливай к берегу. Вот повеселимся! — обратился он к своим спутникам. — И тебе — стоять! — обратился он к «Робин Гуду». — Наркоша, падла, изображать вздумал. Почти поверил… — весело признался он.
— Отпусти девушку, — предложил Дима, не шевельнувшись. — Лодку мы у вас временно позаимствуем, но жить оставим.
— Ха, ха, ха, — придуриваясь, засмеялся белобрысый. — Счас я этой цыпочке шею сверну. Ну-ка бросай ружьишко, гондончик штопаный. Так и быть, мы тебя небольно…
— Кажется, влипли, — признался «Робин Гуд». — А я уже понадеялся. Связался, дурак…
— А вдруг и вправду выстрелит? — осторожно предположил тот, который прежде пинал девушку ногами.
— Кто? Он? — белобрысый явно веселился. — Да это же интеллигент, на моего учителя физики похож, Пашу-морехода, только у того плечи пошире. Он у нас в школе еще физкультуру на полставки вел. Это же интеллигенты, они — человека, — тут он похлопал сам себя по груди, — ЧЕЛОВЕКА, понимаешь, по морде зазорным ударить считают. Когда он мне «пару» вывел в аттестате, я нажрался водки с расстройства, споткнулся, упал, сотрясение мозга получил. А на Пашу заяву ментам накатал, что это он меня ударил. Так что думаешь, братва? Паша и защищаться в суде не стал, пошел на зону, как бронепоезд. Философия, блин, мораль. Да мне и девка не нужна, — он оттолкнул девушку, которой прикрывался. — Слышь, ты, борода? — окликнул он Диму. — Если у тебя еще был шанс, вроде выстрелить, как будто бабу спасти хочешь, то теперь — никакого. Я вот, безоруженный, и иду к тебе, — он двинулся к берегу, и уже зашел в воду по колено. Мы же культурные люди, верно? Вопрос снят…
Дима неторопливо вскинул стволы и выстрелил. Мелкая дробь, которой был снаряжен патрон, попала белобрысому в ляжку.
— С чего ты решил, что я интеллигент? — Дима пожал плечами, выкинул еще дымящуюся гильзу за борт и снова зарядил ружье. — Если кто соус на мою скатерть прольет, так я его в это пятно — мордой, мордой…
Тот, который пинал, первым упал на песок, закрыв голову руками. Остальные, словно боясь остаться последним, повалились рядом. Белобрысый ворочался в воде, глаза его стали белыми от боли, а по течению струилась узенькая дорожка крови.
«Робин Гуд» вплавь добрался до лодки и забрался в нее, дрожа. То ли от холода, то ли от пережитого.
Джессика-Евгения зашла уже в воду по пояс, когда вдруг решительно повернула обратно к берегу.
— Ты куда? — окликнул Дима.
— Кто-то сомневался, что я не могла вырубить того типа с автоматом, который повел меня в кусты? Тогда, на шоссе?
— Да ладно тебе, давай быстрее в лодку.
— Нет, — она подошла к лежавшему мужчине, который бил ее ногами, и взяв его за плечо, заставила встать. — Ты ведь меня только поцеловать хотел, верно?
— Я… Да ты… Ты ведь сама меня укусила, — принялся оправдываться тот.
— Тогда не по согласию было. А теперь — разрешаю.
