Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Сахалин
— Тимка! Иди работать! — позвал Сенька.
Медведь неохотно встал. Поплелся за Мухой. Другие лесорубы тоже пошли на деляну.
Аркадий удивился. Ведь наступили сумерки. Что можно сделать до темноты? И пошел понаблюдать.
Сенька валил березу. Вот она упала. Мужик подошел обработать дерево. Тимка ждал.
Муха повернулся, увидел зверя. Заглушил пилу. Подошел к медведю:
— На леденцы позарился? С-сука! — и ударил медведя ногой в живот. Тимка отскочил. Сенька нагнал его, бил пинками по животу, по спине, по морде. Зверь кричал, отмахивался лапами. Но слабо. Но вот он затих. Угнул голову.
— Прекрати, сволочь! — вышел из-за дерева Аркадий.
— А, и ты тут! Сыщик проклятый! — Муха пошел на Ярового, злой, хуже зверя. Кулаки в пудовые гири сжал.
— Ну, попался! Я знал, что ты придешь! — наступал Сенька.
Следователь понял, надо защищаться.
Поселенец подскочил. Короткий замах и… страшный удар в челюсть чуть не лишил сознания. Яровой стиснул зубы от боли. Резко, ребром ладони ударил по шее. Но Муха устоял. Он схватил Ярового за плечи, сдавил и ударил головой о ствол дерева.
— Кретин! — потемнело в глазах Аркадия. Он вывернулся. И изо всех сил ткнул Сеньку головой в сплетение. Потом — удар в челюсть. Неожиданный, резкий. Снова — по шее. Затем — по печени. Сенька бледнел. Яровой ловкий, подвижный, лишал его возможности двигаться.
Но вот Муха схватил топор. И тут же, получив удар в челюсть, отлетел на несколько шагов. Но снова вскочил.
— Убью!
Яровой резко ударил в висок. Сенька пошатнулся. И вдруг на него сзади навалился Тимка. Подмял поселенца. Не выпускает. Лапой по голове скребет. И только тут Аркадий заметил, что когти у зверя спилены. Он не мог сам себе вырыть берлогу, а потому пользовался жильем человека. Конечно, это было сделано не случайно. А зверь рычал, открывал пасть. Но и клыков не было. Их обломали у него, когда Тимка был еще медвежонком. Обломали не случайно. Он не мог грызть кости. И — даже поймай себе добычу в тайге— не смог бы ею воспользоваться. Вот и ел суп и кашу. От этой не звериной еды болели зубы.
Пасть Тимки раззявлена. Слюна на лицо Сеньки течет. Но что толку! В пасти — злость. Но проучить, наказать поселенца за свои обиды зверь в полной мере не мог.
— И ты, курва, на меня? — вырывался Сенька. Но медведь держал крепко. Не выпускал. Он валял бригадира по траве. Мял его, рычал в лицо, норовил прихватить зубами за горло.
Сенька ударил его коленом в живот. Тимка отскочил. Повалился на траву. И Яровой заметил, что медведь кастрирован. Вот почему он не ушел от людей, вот почему не манит его тайга.
У Тимки не будет медвежат. Никогда! У него отнято все, отнято человеком.
Сенька, корчась от боли, вставал трудно. Тимка уже зализывал живот. И вдруг, глянув в сторону Ярового, рявкнул. Кинулся. Яровой вскочил. И вовремя. Громадная, старая, сырая береза повалилась с шумом. Еще немного промедли — и она раздавила бы следователя.
Дерево было подпилено и едва держалось. Аркадий заметил тонкий трос, уползающий в кусты. Его натянули от дерева. И вот оно рухнуло. Но мимо.
«Снова пронесло», — вздохнул следователь. Лицо Мухи белело в сгущающихся сумерках то ли от боли, то ли от злости.
Тимку задело ветками, но слегка. И медведь, почесывая ушибленные места, досадливо косился в сторону Сеньки.
Поселенец, тяжело ступая, подошел к следователю:
— Отвяжись ты от меня. Отступись.
— Если не виновен, тогда — да.
— Много ты понимаешь в этом: виновен, не виновен. Жизнь-то меня кругом виноватым сделала. Каждая козявка укусить норовит. Нигде покоя нет. Сюда забился, так и то дергаешь.
— Сам виноват, — прервал Яровой.
— В чем?
— Если бы не был виновен, не травил бы на меня зверя, не подпиливал бы дерево. Убивают лишь из мести или из страха! Мстить тебе мне не за что. А вот страх!..
— Ненавижу слежку. Что ты овчаркой здесь около меня крутишься? Что вынюхиваешь?
— Выбирай выражения!
— Выбрал бы я! Не навидался я вашего брата?! Мусора проклятые! Терпенья с вами нет.
— Ничего, потерпишь.
— Ладно. Посмотрим, чья возьмет, — процедил Сенька сквозь зубы. И, подойдя чуть ли не вплотную к Яровому, сказал:
— Хорошо ты меня отделал. Повезло тебе. Я ведь и убить тебя мог вгорячах!
— Я не волк. Не задушишь.
— Смотри-ка! И об этом знаешь! Силен ты, мужик. Все узнал. И драться умеешь. Но… смотри, не путайся у меня под ногами. Сегодня — повезло. А завтра, как знать, что с тобой может случиться. Не попадайся мне на глаза. И близ меня не шастай! Понял?
— Я ведь не в бригаде у тебя. И приказы твои— смешны. Иди, занимайся своим делом. И не забывайся. Думай, кому, и что ты говоришь. Ты битый, но и на тебя есть управа.
— Ну, зови лягашей! Испугался я их, говнюков! Они ко мне только кодлой ездят. Только ты такой один идиот выискался! Или жизнь не мила?
— Почему же? Но дороже своей те, какие ты безвинно погубить можешь.
— А тебе какое до них дело?
— Ты никого не щадил. Ни тайгу, ни зверя. А уж человека — и подавно. Руки у тебя злые. Жестокие.
— С чего им добрыми быть? Они мне помогают за себя стоять. Защищаться. От вас. На кого теперь сетовать? Вы мне жизнь сломали!
— А ты мстишь? Но кто виноват? Ты сам знаешь, за что был осужден. Так при чем тут я? Или любой другой? Ты и на свободе убивал.
— Я не о том.
— О чем же?
— Второй раз ни за что упрятали. Червонец ни за хрен собачий получил.
— А при чем я?!
— Ты? Из их кодлы. Все вы одинаковы. Глаза б мои на вас не смотрели.
—Ладно, обиженный, не тебе— говорить, не мне— слушать. Да и ты сейчас, еще на свободу не вышел, а что делаешь?
— Не выводи! У меня тоже нервы есть и самолюбие.
— В руках себя держать не умеешь.
— Ладно. Забудем. Ты ж мужик, в конце концов. Чего не бывает! Ну, погорячился я! Случается со всяким.
— Я не о себе. Тут бы черт с тобой. За себя я всегда постоять сумею.
— А, этого прохвоста Скальпа имеешь в виду. Так его, падлу, давно пришить нужно было. Много грехов за ним водилось. Но не я его грохнул. А жаль!
— Ладно. Разберусь. Не ты, так расстанемся.
— Скорее бы, — вздохнул Сенька. И, повернувшись, пошел к будке. Окликнул Тимку:
— Топай, падла косматая! Кент кастрированный, дармоед проклятый! Чтоб ты сдох!
Яровой пошел следом, но поселенец повернулся к нему:
— А ты куда? Ежель в будку, то не моги и думать. Нет свободного плацкарта. Все места заняты. Да и не приглашали. Ночуй где хочешь. А в будку не пущу. Духу лягавьего не переношу.
Аркадий остановился. Подумал. Встала проблема ночлега. Он столько дней не высыпался. Спал где попало. На бревнах или в катере. И вот снова. Негде. Даже зверю нашлось место в будке. Медведю. Его позвали. А Яровой остался один на один с тайгой.
«Ладно же! Еще как знать, что лучше», — решил он для себя. И, побродив немного, нашел два дерева. Они стояли рядом. Яровой обломал нижнюю ветку ольхи, положил перекладину. Потом наломал еловых лап. Загородил с обоих сторон подход к деревьям. Получался неплохой шалаш. Аркадий заложил хвойными лапами третью сторону. Потом наломал веток, положил их на траву. Получилось отменное жилье. Без удобств особых. Зато свое. Сам хозяин. Яровой влез в шалаш. Что ни говори, от будки далеко, можно спать спокойно. Рядом с шалашом журчал ручей. Яровой развел костерок. Открыл банку говяжьей тушенки. Достал хлеб. Потом вымыл банку. Вскипятил чай. И пил, улыбаясь в темноту, оттаивая душой.
Впервые в жизни привелось вот так ночевать. Одному. В тайге. Один на один с ночью и костром.
«Совсем неплохо», — подумал он. Ведь все годы работы он и мечтать об этом не мог. А неувязка с ночлегом обернулась в радость.
Сухие ветки горели ровно, обдавали теплом. Дым от костерка выгонял из шалаша назойливое комарье. Яровой блаженствовал, впервые за эти дни. Он постелил плащ и собрался гасить костер. Как вдруг услышал за спиной осторожные шаги. Яровой резко встал.
В нескольких шагах от него стоял напарник Сеньки. Воровато озирался.
— Как видишь. А что тебе нужно?
