Андрей Дышев - Закон волка

— А кто должен был выбежать?

Я не стал вдаваться в подробности и побежал дальше, намереваясь обогнуть забор по периметру. Свернув за угол, я увидел в конце улицы человека в спортивной одежде, бегущего, как мне показалось, легкой трусцой. Голова его по-прежнему была закрыта черной маской. Обернувшись на мгновение, он сделал короткий взмах рукой, словно поддразнивал меня, и исчез за очередным поворотом.

Я рванул с такой скоростью, на какую вообще был способен, хотя понимал, что убийцу потерял из виду и вряд ли уже найду. Улочка, на которую он свернул, внезапно оборвалась, разбилась на множество тропинок, часть из которых вела к набережной, а другие бежали вверх по пыльному склону, поросшему выжженной травой, заваленному строительным материалом, исполосованному траншеями под фундамент будущих домов. Я взбежал наверх, откуда мог увидеть всю набережную, но среди людей, движущихся по ней, не было похожих на человека в спортивном костюме.

Уже без всякой надежды я побродил по стройке, спугнул сторожевого пса, который, захлебываясь слюной, лаял на меня до хрипоты и тыкался мокрой мордой мне в ногу, имитируя укус.

Убийца ушел. Он сработал почти профессионально, а затем быстро и без шума покинул дом. Ни я, ни какой-нибудь случайный свидетель не видели его лица. Не думаю, что на месте преступления этот человек оставил следы. Зато там было в изобилии моих отпечатков.

Я плюнул на заходящегося в истерике пса и спустился вниз. «Счет два—ноль, — подумал я. — Меня подставили во второй раз. Должен признать при всем своем неприятии противника, что это был сильный ход. Во-первых, он убрал свидетеля, во-вторых, сделал это так, что подозрение в первую очередь ляжет на меня».

Я брел по набережной, вяло махая рукой проезжающим мимо машинам. Возвращаться на дачу и стирать свои отпечатки я посчитал глупым и бессмысленным делом — лишь в очередной раз засвечусь, а попытка убрать следы добавит мне улик. Надо немедленно рассказать Кнышу обо всем, что произошло. Чем быстрее, тем лучше.

Ведомственный автобус довез меня до пансионата львовских железнодорожников. Я пошел домой напрямик, через танцплощадку, где уже толпился народ, выплескивали пучки света прожекторы, гремела музыка и содрогались от усердия старые колонки. Какая-то сумасшедшая, потная, как регбистка, дева схватила меня за руку и попыталась увлечь в толпу танцующих.

— Ну куда вы? Ну куда вы? — скороговоркой зачастила она, когда я отцепился от ее влажной руки и кинулся в плотную тень кипарисов. Там, впрочем, уединиться не удалось, так как я налетел на двух подростков, занимающихся наполнением стакана какой-то темной жидкостью. Пришлось снова круто менять направление, и, протиснувшись сквозь хвойные заросли, я едва не выпал на аллею, освещенную фонариками. Меня тошнило от людей. Я не мог избавиться от чувства, что убийца старика ходит где-то рядом, что под мерный рев рока он прыгает вместе с толпой, заливается потом, неистово хохочет и все люди вокруг него знают, что он совершил час назад, но никто не возмущается, не осуждает его, и связанная круговой порукой немая хмельная толпа, которую свет прожектора высвечивал обрывочными фрагментами, безмолвствовала и хранила в себе страшную тайну.

По аллее чинно прогуливались парочки зрелого и юного возраста, и я, к своему величайшему изумлению, вдруг увидел фланирующую впереди меня Анну в коротком платье, едва прикрывающем неглиже, с обнаженными округлыми плечами, покрытыми белым налетом шелушащейся кожи. Она держала под руку Лешу, одетого в излишне претенциозные белые брюки и белую рубашку, оттеняющую его загорелые до черноты руки.

Я как вкопанный застыл посреди аллеи, мешая людям, и меня начали толкать со всех сторон. Подавив в себе желание догнать Анну и Лешу и выяснить у них, по какому такому праву они шляются здесь по ночам, я вовремя понял нелепость этого поступка. Незнакомое мне чувство, казалось, стремительно заполняло мою плоть, словно вода впитывалась в губку. Я судорожно сглотнул комок, вставший в горле, зачем-то провел ладонями по карманам, словно хотел убедиться, что меня не обокрали, хотя красть было нечего.

«Так вот почему Леша интересовался нашими отношениями с Анной, — подумал я. — Надо же, какой он оказался шустрый. Стоило выпустить бабу из-под крыла, как он тотчас пригрел ее под своим».

Ревность душила меня, и я, уже боясь попасть на глаза Анне и Леше, но тем не менее умирая от любопытства, снова скрылся в кустах, пошел по газону параллельно им, между освещенной аллеей и черной каймой крепостной стены, застывшей на фоне темно-синего неба. «Значит, она не уехала, — то ли вслух, то ли в уме бормотал я. — Она осталась на побережье и завела шашни с моим другом. Прекрасно! Прекрасно! Ничто так ярко не характеризует ее, как этот поступок. Господи, какой же я был наивный дурак, когда верил в искренность ее чувств ко мне, да еще и мучился от угрызений совести, что не могу ответить ей взаимностью! Анне же, оказывается, нужен был только повод, чтобы уйти от меня, разорвать затянувшийся со мной союз. И что же? Повод был замечательный, редкостный. Как же, дамская накидочка, да еще и с любовным письмецом. За такой повод держаться надо зубами, что Анна и делала, не принимая от меня ни объяснений, ни оправданий, которые могли бы свести на нет такой удачный случай».

Леша и Анна, неслышно переговариваясь, спустились по ступенькам на шоссе и свернули на улочку Морскую, где Леша снимал комнату. Асфальт кончился, под их ногами зашуршал гравий, и они стали разговаривать громче. Я, стараясь держаться в тени заборов, шел за ними на расстоянии метров тридцати и не мог расслышать все достаточно отчетливо.

— Это комплексы, — говорил Леша. — Забудь об этом… Каждый волен поступать так, как…

— Ты извини, что я… — тихо отвечала Анна. — Надо было поплакаться… Все, что угодно, я готова простить…

— Вот здесь, — ответил Леша. Они остановились под широкой темной ветвью абрикоса. — Очень уютно. Тебе понравится.

Они стали говорить тише, и я снова не мог разобрать слов. Негромкое бормотание продолжалось недолго. Кажется, Леша пытался затащить Анну к себе в комнату, но она сопротивлялась. Я, затаив дыхание, прижался к теплой каменной кладке, чувствуя нестерпимый запах свинарника. Похоже, я встал ногой в сливную лужу, но менять позицию сейчас было рискованно — они могли меня заметить.

Анна отступила на шаг, но Леша достаточно профессионально привлек ее к себе и поцеловал. «Сволочь! — подумал я. — Неужели на побережье мало девочек?»

Мне нестерпимо захотелось выйти к ним из своего укрытия с каким-нибудь идиотским вопросом вроде: «А что это вы тут делаете?» — и прервать их стремительно развивающуюся любовную игру. Интересно, а как бы на это отреагировала Анна? Захлопала бы глазками, прикинулась дурочкой и стала бы лепетать, что Леша совершенно случайно встретил ее на танцплощадке и решил проводить домой, но нечаянно получилось так, что это она проводила Лешу? А может быть, она едко процедила бы: «Шпионишь, Вацура?.. Ну что ж, хорошо, что ты уже все знаешь. Да, мы с Лешей давно любим друг друга. Он в отличие от тебя не такой зануда… »?

Я едва не застонал от боли, которая пламенем разрасталась в груди. Чувство злости к Анне и Леше дополнялось ощущением какой-то невосполнимой утраты. Мне казалось, что я не сентиментален, но почему-то вдруг на глаза накатила тяжесть и в голову совсем некстати полезли воспоминания о тех безвозвратно ушедших временах, когда мы с Анной были близки. «Что имеем — не храним, — подумал я чужой мыслью, — а теряем — горько плачем».

Если бы Леша все-таки затащил Анну к себе, то я, наверное, проторчал бы под фанерными стенами летнего флигеля до утра, а потом умер бы от ревности. Но Анна, к счастью, распрощалась с Лешей, отклонила его ненавязчивую просьбу проводить ее и быстро пошла по Морской дальше, в сторону крепостного барбакана. Леша недолго смотрел ей вслед, после чего исчез за калиткой.

Я плелся за Анной, уже не соблюдая правил конспирации. «Пусть она увидит меня, — думал я, нарочно шаркая ногами. — Я выскажу ей все, что о ней думаю, я припомню всех ее ухажеров, я устрою ей разбор полетов по всем правилам».

До разбора, однако, дело не дошло. Анна не оборачивалась на покашливание, кряхтение и вздохи, которые я издавал, и зашла в один из домов на Рыбачьей, где почти в каждом дворе сдавали комнаты.

12

Я позвонил Кнышу домой рано утром. Кажется, он, как и я, еще лежал в постели, потому как голос его был сонным и безрадостным.

— Я вышел на Караева, — сказал я.

— Это хорошо, — отозвался Кныш.

— Его убили вчера вечером, Володя.

— Это плохо.

В трубке невнятно забурчало. Наверное, Кныш прикрыл микрофон ладонью и что-то сказал жене. А может быть, выругался матом. Наверное, мне не надо было вдаваться сейчас в подробности, но я не удержался.