Слепой. Тропою белого дьявола - Андрей Воронин
Машину немилосердно швыряло и подбрасывало на неровностях разбитой тяжелой техникой дороги. Глеб цеплялся за приделанную к передней панели скобу и стоически молчал, следя лишь за тем, чтобы не напороться на ствол поставленного между колен автомата. Жаловаться было бесполезно, он и сам прекрасно знал, что в «уазике», как и в любом другом вездеходе, даже самом дорогом и комфортабельном, во время езды по плохой дороге относительно комфортно может чувствовать себя только один человек – тот, кто сидит за рулем. У пассажиров выбор невелик: либо терпеть и помалкивать, чтобы ненароком не откусить себе язык, либо идти пешком.
Потом дорога стала чуточку ровнее, и Сиверов отважился открыть рот.
– Так что произошло с нашим уважаемым Мамедом?
Шестаков дернул уголком рта, изобразив саркастическую ухмылку.
– С нашим уважаемым Мамедом произошло то, что рано или поздно должно произойти с любым из этих козлов, – сказал он. – Ты так напугал нашего уважаемого Мамеда, что он кинулся бежать, не разбирая дороги, куда глаза глядят. А когда быстро бежишь, по сторонам смотреть некогда. Словом, Аскеров впопыхах сунулся туда, куда ему соваться не стоило, и не менее уважаемый Виссарион Агжба взял его за штаны.
– Вот черт, – отозвался Глеб Сиверов. – Ну, что ты тащишься, как вошь по мокрому месту? Гони, Боря, гони!
Майор прибавил газу, хотя это казалось невозможным. Сиверов откинулся на спинку сиденья, выудил из нашитого над коленом вместительного кармана плоскую, удобно изогнутую по форме бедра металлическую фляжку, свинтил колпачок, примерился и сделал пару глотков, ухитрившись не выбить себе передние зубы. Смачно крякнув, он сплюнул за окно и убрал фляжку на место. Шестаков промолчал: война – дело нелегкое, и в этих условиях каждый укрепляет свои душевные и физические силы, как умеет.
Глава 5
Мишка подобрал с насыпи очередной кусок щебенки – не слишком большой, но и не маленький, почти правильной формы, – взвесил его на ладони, примерился, щуря зеленый, опушенный рыжими, как у шкодливого кота, ресницами глаз, а потом, выставив вперед левую ногу, резко метнул камень в цель. Он опять промазал – камень пролетел на добрых полметра левее установленной на верхушке беленого бетонного столбика пивной бутылки и беззвучно канул в зарослях сорной травы под насыпью – только стебли качнулись да испуганно вспорхнула какая-то серенькая пичуга.
– Мазила, – сказал Витька Страхов, по прозвищу Страшила, и наклонился, перебирая щебень под ногами в поисках подходящего снаряда. – Гляди, как надо. На огневой рубеж выходит мастер спорта международного класса, чемпион мира…
Витька прицелился и бросил камень.
Бутылка осталась стоять, где стояла.
– Заговоренная, что ли? – сконфуженно пробормотал Страшила.
Он обхватил левой рукой правое запястье и с озабоченным видом повертел кистью, как будто сделать точный бросок ему помешала старая спортивная травма.
– Это не она, это ты заговоренный, – сказал Мишка. – Твою мамашу, когда она беременная была, ведьма сглазила, вот у нее ты и родился: вместо рук ноги, вместо ног руки, а вместо башки…
– Сам ты рыжий урод, – огрызнулся Витька.
Мишка почесал плоский живот под линялой, расползающейся от ветхости майкой и выпустил сквозь зубы длинный, как торпеда, плевок.
– Короче, смотри, как это делают нормальные пацаны, у которых руки растут откуда надо.
Он подобрал камень и сделал бросок. Раздался глухой звон, задетая бутылка неуверенно качнулась на своей ненадежной подставке, наклонилась и упала, еще раз глухо звякнув о присыпанную щебнем, поросшую жесткой травой землю.
– Ура! – прыгая по насыпи, дурашливо завопил Мишка. – Россия – чемпион! Страшила – урод криворукий! Ур-р-ра-ааа!!!
– Это не считается! – так же громко завопил задетый за живое Витька. – Не считается, понял? Ты же ее только задел!
– Да пошел ты!.. – со свойственной всем подросткам мгновенно пробудившейся агрессией выкрикнул Мишка. – Я ее сбил? Сбил! Так какого хрена тебе надо?
– Это не считается! – скатываясь с насыпи и подбирая с земли нисколько не пострадавшую бутылку, гнул свое Витька. – Гляди – целенькая!
Их голоса далеко разносились над прилегавшей к железной дороге плоской, уже принявшей рыжевато-бурую осеннюю окраску, кое-где ощетинившейся зарослями ивняка, скучной равниной. На приличном удалении от них виднелись серые шиферные крыши и торчащая кверху, как указательный палец, труба котельной, уже которое десятилетие подряд безуспешно пытавшаяся поцарапать нависший над ней купол неба. Сейчас, когда небо было затянуто низкими серыми тучами, эта задача казалась выполнимой, но – увы. Пейзаж – в особенности та его часть, что была отмечена печатью человеческой деятельности, – навевал чугунную тоску и беспросветную, безысходную скуку. По счастью, приятели, устроившие на железнодорожной насыпи подобие стрелкового тира, пока находились в том счастливом возрасте, когда тоска и скука посещают людей крайне редко и очень ненадолго. Обоим было по четырнадцать лет; они жили в одном дворе, учились в одном классе и с раннего детства были неразлучны.
– Так нечестно, – уже немного тише и спокойнее заявил Витька, снова пристраивая бутылку на верхушке придорожного столбика.
Рыжий Мишка стоял, балансируя на гладком, отполированном колесами тяжелых составов рельсе, и равнодушно смотрел на решетчатые фермы железнодорожного моста. Он достал из кармана куртки мятую, затертую пачку «Примы», выудил из-под неаккуратно надорванного клапана кривую морщинистую сигарету и, сунув ее в уголок рта, ловко, по-солдатски, прикурил от спички.
– Покурим? – быстро спросил снизу Витька.
– Хрен, завернутый в газету, заменяет сигарету, – лениво сообщил ему Мишка. – Айда к мосту!
– А чего мы там не видали?
– А тут ты чего не видал? – все так же лениво парировал Мишка. – А под мостом, может, рыбаки. Поглядим, чего поймали.
– А, – с легким разочарованием бросил Витька, карабкаясь на насыпь. – Чего на них глядеть? Если б самим порыбачить… Надо было удочки взять!
– Угу, – сплевывая едкую табачную слюну, саркастически промычал рыжий, – надо было. Мои старики охренели бы от счастья, если б увидели, как я с удочками в школу ухожу. Типа у нас лабораторная работа по биологии. Про рыб…
