Высокие отношения - Михаил Рагимов
— И ты еще жив с такими продуманными и проработанными стратагемами? — покачал головой Хото.
— Мои планы трезво учитывают возможности всех сторон и трезвый взгляд на ситуацию. — Бьярн подшагнул, схватился за ножны, стал вытирать рукавом те места, которых могли касаться пальцы проклятого сопляка.
— Так бы и сказал, старик, что выпить хочешь! Дюссак, будь другом, озадачь кухарей на еще одну порцию! И себе возьми, заслужил!
* * *
'Судьбой рыцаря была война. И он принял ее с радостью. Рыцарь сражался всю жизнь. Дюжина битв и многие сотни боев. Погибшие друзья и убитые враги. Кровь на лице, своя и чужая.
А потом пришла старость. Она подарила седину, но забрала прежнюю силу рук и ясность взора. И рыцарь вспомнил, что родился он не из звона мечей и треска пожарищ.
И дорога его повернула к дому. Рыцарь не помнил, какой он, этот родной дом — очень уж давно судьба вывела на дорогу войны…
И был его доспех избит безжалостными ударами, и меч его был выщерблен, и одежда вся в засохшей крови.
Но узнали. Да и как не узнать такого героя? Особенно, когда едет он не с пустыми руками.
И отец вышел к воротам замка, и обнял крепко. И дивились люди — стоят два старика, один другому ровня морщинами да сединой — так иссушила рыцаря долгая дорога.
И несли ему сестры вино и прочее угощение, и омыли уставшие ноги. И с братом выпили, и с каждым из соседей. И спросил рыцарь: «Где мать моя? Где та, что родила на свет?»
И пропала радость в словах окружавших его, и пропало счастье в глазах их.
«Умерла она. Год назад. Ты на войне был! А она вспоминала, встречи просила! Не дождалась!»
И вскричал рыцарь в горе:
«Мама! Мама! Прости меня! Прости!»
И седина его волос стала белой, будто первый снег. И заплакал рыцарь, и сказал, что нет места ему среди людей мира, а дорога его — на войну.
И сел он на сивого коня своего, да и уехал. И ложились в скорби цветы под копыта его коня. И пропал рыцарь в безвестности. Говорят люди, что ходит Белый Рыцарь дорогами войны, ищет успокоения, да прощения.
Но не сбежать от самого себя, как ни старайся…'
Так звучала история Бьярна, когда за беловолосым закрывалась дверь.
Он же, слыша ее в пересказах редких смельчаков, смеялся. Потому что не так все было. Совсем не так!
Но как — никогда не рассказывал. А кто знал — тот умер давно.
Глава 6
Молилась ли ты на ночь, Бертольдина?
Марселин стояла за спиной, и тут же нет ее. Исчезла, испарилась. Мелькнула тень в далеком переулке…
Лукас потер спину в том месте, куда упиралось острие «чинкуэды». Так и не ткнула. Пожалела? Или что?.. И исчезла. Будто стерли ее таинственным волшебством.
Изморозь в который раз подивился быстроте ее движений. Ведь не человек, молния! Или все-таки магия? Правильно говорят, что все бабы ведьмы! Отводит глаза по-хитрому, вроде на нее смотришь, а на самом деле, в другую сторону. Помнится, нечто такое было в «Собрании преумностей земных и небесных господина Адольфио». Впрочем, не время и не место размышлять!
Лукас еще постоял несколько минут, облокотившись на угол. Выщербленный песчаник холодил бок.
Стражники, отчаянно ругаясь, выволокли очередные носилки. Убитый был изрядно тяжел — двое кинулись на выручку, перехватили отполированные рукояти. Похоже, Рэйни — пакостит, сволочь, даже напоследок! Точно, он! Только у главаря было такое огромное пузо — наброшенная простыня делала труп похожим на зимний перевал, над которым подрались два дракона, заплевав снег кровью.
Вслед за носилками вышел стражник, держа за волосы голову кого-то из близнецов. С обрубка шеи сочились тяжелые капли. Похоже, в луже крови лежала — вряд ли до сих пор текла бы из трупа…
Неизвестные убийцы постарались на славу! Положили всех, до кого дотянулись. Сволочи! И ведь и до него могли добраться!
Жаль, Марселин не рассказала, что и как. И вряд ли расскажет.
Лукас криво ухмыльнулся — так и не завалил ее на постель упругой попой. С другой стороны, всяко бы не вышло ничего. Сбежала красавица, только косы мелькнули.
Да и хрен с ней.
Марселин права. Надо растаять. Как сделала она, подавая пример. Будет забавно, если толстяка она же и сдала страже…
А вдруг у Йоржа ждет засада. Хотя, конечно, вряд ли! Пустили в «Русалку», и самомнение до небес, по лбу колотит? Кому ты нужен, шелупонь безродная, чтобы на тебя еще засаду ставить, уважаемых людей отвлекать⁈ Но, в любом случае, надо уходить. Пока какому-нибудь слишком бдительному стражнику не стукнула моча в голову, и не окликнул…
Изморозь отлепился от стены, провел напоследок ладонью по шершавости камня. Кровь стучала в висках, а ноги так и дрожали, в ожидании очень долгого и очень быстрого бега. Но бежать нельзя. Вот совсем нельзя! Даже быстрый шаг под запретом. Пойдешь хоть на гран быстрее, чем положено похмельному гуляке, бредущему с доброй гулянки, и все. Стражники, они ведь как легавые. Сперва бегут, потом соображают. А ведь если догонят, то виселицы не миновать — если при задержании не сунут кинжал под ребро или не стукнут виском о камень — чтобы мороки меньше.
К тому же, его видели среди банды. И ведь никто не знает, где кончается Ратт и начинается стража… Описание физиономии и особые приметы найдутся. И ведь, чего кривляться, виноват, Панктократор соврать не даст, узлом язык заплетет! И резал, и душил, и карманы убитых чистил. И награбленное не в храм относил, а на пьянки тратил, да на девок гладких…
Вспомнилась Стефи. Замелькали перед глазами соски-смородинки, зашептали губы, четко очерченные, будто резцом отмеченные. Вливались слова расплавленным свинцом…
Лукас затряс головой, словно воду из ушей вытряхивал после купания.
Потом. Все потом! Сперва, нужно оказаться как можно дальше от «Башмака». И все будет! И вино, и деньги, и женщины!
Но потом.
Изморозь бросил последний, преисполненный сожаления, взгляд на кабак. Нет, Лукас грустил не об убитых товарищах — нужны они ему! Он надеялся, что вся уборка ограничится выносом тел и замыванием пятен крови и мозгов. И что никакая сверхстарательная сволочь из прислуги, радуясь, что наконец-то поубивали не полезет глубже. Иначе плакали его денежки!
А теперь, аккуратненько, не спеша… Левой ногой, правой ногой! Это называется «ходить», а никак не «бежать». Идем себе, и идем.
Лукасу казалось, что ему в спину таращится с полдюжины стражников. Но никто на него внимания не обратил. А если кто и заметил бледного парня, прилепившегося к стене, то никак его к событиям в «Башмаке» не приписал. Гоняться же за всеми подряд — подметки сгорят. А они хоть и казенные, а всяко жалко! Выдают-то, сапоги всего раз в полгода!
Все же Изморозь не сдержался. Он рванул с места так, что любой заяц сгрыз бы ноги от зависти. Маска загулявшего студента свалилась, рассыпавшись вдребезги от топота ног, колотящих о брусчатку.
Но долго бежать не пришлось. Лукас даже не успел запыхаться, как вылетев из-за поворота, со всего размаху ударился во что-то большое и мягкое. Отлетел назад, со всей силы приложившись о камни спиной и затылком — перед глазами на миг все померкло в разноцветном хороводе. Рот наполнился кровью из прокушенного языка.
Еле шевеля конечностями, сам себе напоминая полураздавленного жука, Лукас попытался подняться. Ему помогли, ухватив за шиворот, и воздев ввысь. Изморозь дотягивался до земли только кончиками пальцев ног.
— Ишь, разбегались тут! Ворюга! Ну я тебя…
Его держал одной левой огромный человек, размерами как парочка Рэйни, а то и больше.
Могучая лапа начала складываться в кулак. Медленно-медленно…
Лукас представил, что с ним произойдет, если это животное его ударит. Череп сомнется куриным яйцом — только осколки полетят.
Изморозь заверещал от страха, выдернул из кармана складник. Резко дернул кистью, поджимая «плавничок». Клинок выскочил беззвучно — щелчок стопора утонул в визге. И так же беззвучно нож вошел куда-то под рыжую с проседью бороду.
Лукас выдернул оружие с легким доворотом, как учили. Глядя в округляющиеся глаза противника, ткнул снова, чувствуя, как лопается после краткого мига сопротивления кожа, как острие втыкается в мясо, пробивая хрящи.
Кровь шумно фыркнула в лицо. Двуногий медведь разжал руку.
