Андрей Таманцев - Их было семеро…
— Я так не заявлял, — запротестовал Голубков.
— Но так думали. И были в большинстве случаев, насколько я помню, правы. Завтра я представлю вас коллективу и вашему непосредственному начальнику — генерал-майору Александру Николаевичу Нифонтову. Первое время мы не будем вас задействовать в разработке конкретных мероприятий. Осматривайтесь, осваивайтесь, а там и до дела дойдет.
— Каковы будут мои обязанности в этот период адаптации?
— Вы — эксперт оперативного отдела. Вот и будете давать экспертные заключения по нашим программам.
— С точки зрения здравого смысла? — уточнил Голубков.
— Нет. У вас огромный профессиональный опыт. Он и будет вам основной опорой. Кстати, у вас есть цивильный костюм?
— Есть один.
— Придется вам разориться еще на пару. У нас принято ходить на работу в штатском. Мне, правда, приходится надевать мундир чаще — когда вызывают наверх… Желаю успеха!..
Месяца два Голубков осматривался и вникал. Он довольно быстро и без труда, не задавая никому лишних вопросов, разобрался в структуре Управления. В нем было четыре крупных отдела: оперативный, аналитический, внешнеполитический и внутриполитический. Особняком стоял отдел компьютерного обеспечения — информационный. Он занимал весь цокольный этаж, на входе постоянно дежурила внутренняя охрана, а вход разрешался только по специальным разовым пропускам.
По программам, которые поступали к нему на отзыв, Голубков определил в общих чертах и сферу деятельности Управления. Она озадачила его своей разноплановостью. Были конкретные разработки, связанные с Чечней и Таджикистаном, с противодействием акциям иностранных спецслужб. Но были и совершенно неожиданные: программа стабилизации обстановки в Кузбассе и Воркуте, комплекс мероприятий по предотвращению перекачки из России на Запад капиталов в валюте…
Понятно, что далеко не все разработки проходили через него, но главное Голубков уяснил. Управление относилось не к ГРУ или Службе внешней разведки, как он поначалу было решил, не к ФСБ и не к Министерству обороны. «Уполномоченные на то лица», которым непосредственно подчинялся Волков, сидели в Белом доме, а возможно — и в самом Кремле. Для высшего руководства России Управление было инструментом для решения наиболее деликатных проблем. Это и сообщало ему особую значимость, а его сотрудникам — чувство избранности, превосходства над простыми смертными, будь они даже в генеральских званиях.
Как и в любое подобное заведение, попасть сюда было не так-то просто. За плечами многих нынешних коллег Голубкова были зарубежные университеты, МГИМО, военные академии, некоторые даже прошли двухгодичный курс обучения в Международном центре стратегических исследований имени Джорджа Маршалла — он находился где-то в Баварии, в Альпах. Нередки были известные всей России фамилии — сыновья крупных военачальников, дипломатов, министров. Учреждение было сверхсекретным, что лишний раз подчеркивалось атмосферой царившей здесь всеобщей подозрительности. Никто не говорил о своих делах даже с сослуживцами из своего отдела — не столько в силу требований режима, сколько в еще большей степени для того, чтобы придать себе таинственности и значительности.
Появление Голубкова в Управлении было воспринято с нескрываемой настороженностью. Но когда выяснили, что никакой руки у него нет и никому он не сможет составить конкуренции, отношения выровнялись. А главное, разобрался что к чему генерал-майор Нифонтов, непосредственный начальник Голубкова, получивший лампасы и передвинутый на генеральскую должность после гибели Жеребцова. Едва Нифонтов понял, что никакого подвоха со стороны Голубкова можно не опасаться, он приоткрылся и оказался нормальным мужиком, с которым можно было говорить напрямую. Они даже перешли на «ты», хоть и обращались друг к другу по имени-отчеству.
— Я одного до сих пор понять не могу, — однажды признался ему Голубков. — Как я оказался среди этой публики?
— Да, публика та еще, — согласился Нифонтов. — Но кому-то нужно и пахать. Так ты здесь и оказался.
— А ты? — поинтересовался Голубков.
— И я так же. Только раньше тебя.
— После Афгана?
— Нет. Пять лет назад, когда Управление только создавалось. После Южного Йемена и Анголы. Но ты меня об этом не спрашивал, а я тебе ничего не говорил. И вообще, Константин Дмитриевич, поаккуратней с вопросами. Здесь этого не любят.
— Это я уже понял, — кивнул Голубков.
Из слов Нифонтова он уяснил еще одно. Управление создано пять лет назад. В девяносто первом. А что было в девяносто первом? Когда-нибудь на экзаменах по истории школьники будут ковырять в носу, раздумывая, как ответить на этот вопрос. Но сейчас, в девяносто шестом, это еще не было историей. В девяносто первом был первый путч, ГКЧП-1. И громоздкая машина КГБ промедлила с выбором. Это и было началом ее конца. И Управление, в которое отбирались самые надежные кадры, было призвано стать важным мозговым центром новой структуры государственной безопасности, стопроцентно лояльной к новой власти.
Нифонтов и сообщил Голубкову, что тот включен в группу, которой будет поручено срочное и важное дело.
— Какое? — полюбопытствовал Голубков, рассудив, что этот вопрос он вполне имеет право задать.
— Понятия не имею, — ответил Нифонтов.
— А почему решил, что оно срочное и важное?
— Очень просто. Следи. Полчаса назад шеф приехал в Управление. Мрачнее тучи. В форме. Значит, был наверху. Сразу приказал сформировать группу. Значит — горит. Включили троих из аналитического отдела, трех международников, а от нас меня, тебя и майора Васильева. Обычно берут по двое. Значит, дело важное. И сдается мне — какое-то необычное. Больно уж шеф вздрючен. Пошли, через пять минут он будет давать установку. Вопросов не задавай, — предупредил Нифонтов уже возле кабинета Волкова. — Он этого очень не любит. Считает: сначала разберитесь, а потом приходите с вопросами, если они возникнут…
На таком совещании у начальника Управления Голубков присутствовал впервые, и его крайне озадачила манера, в которой Волков изъяснялся. Через слово мелькало: «объект внимания», «фактор угрозы», «директриса поиска», «рычаг воздействия». Эту профессиональную терминологию Голубков сдавал когда-то в училище, но с тех пор не было ни одного случая, чтобы возникла нужда ею воспользоваться. Да и не поняли бы его офицеры. Вздумай он таким образом ставить им боевую задачу, кто-нибудь обязательно бы сказал:
— А теперь, товарищ полковник, своими словами, пожалуйста…
Оперативка длилась минут двадцать, но Голубкову показалось, что прошло не меньше часа. Наконец Волков сказал:
— Таково задание в общей форме. Все материалы вам будут розданы. Изучайте. Начальником группы назначается Александр Николаевич Нифонтов. Курировать вашу работу буду лично я. Дело сверхсрочное. Если вопросов нет, все свободны.
Вопросов ни у кого не было. Как ни странно. Ну и дела!
Вернувшись к себе, Голубков минут пятнадцать простоял у окна, анализируя услышанное и по привычке пытаясь выделить главное, но не почувствовал ничего, кроме усилившегося раздражения. «Объект особой социальной значимости». «Треугольник интересов». «Нестандартно сложившаяся ситуация заставляет нас искать нетрадиционные подходы к разрешению проблемы». Тушите свет!
Голубков пересек коридор и без стука вошел в кабинет Нифонтова. Тот сидел за столом и листал какое-то пухлое досье.
— Послушай, Александр Николаевич, у меня такое ощущение, что я все это время газетную бумагу жевал. Он всегда так ставит задачи? «Несанкционированное перемещение объекта»!
— А как, по-твоему, он должен был сказать?
— Да так и сказать, как есть.
— Ну-ну, сформулируй.
— Пожалуйста. Задача: выкрасть с территории некоего ближневосточного государства объект особой социальной значимости и доставить в Россию. И все понятно.
— Ты по-солдатски рассуждаешь.
— Я и есть солдат.
— А тут нужно быть и дипломатом. Скажи тебе «выкрасть», ты и отдашь такой приказ. А если не выкрасть, а выманить? Или угрозой заставить вернуться в Россию? Или создать условия, при которых он сам захочет вернуться? Или еще как? «Выкрасть» — это как раз последний вариант, крайний. Твоя задача — переместить объект. А как ты это сделаешь — решать тебе. Верней, всем нам.
— Что это за ближневосточное государство? — спросил Голубков.
— Кипр.
— А кто этот объект?
— Аркадий Назаров.
— Какой Назаров?.. Погоди. Тот самый?
— Тот самый.
— Который во время первого путча вытащил с биржевиками российский флаг в сто метров и нес его к белому дому?
— Он.
— И который…
— Да.
— Но он же погиб! Вместе с сыном. При взрыве его яхты где-то в Германии.
