Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
Громыхнув коробком, зажег ее, засветил три свечи. Накапав воском, расставил свечи по углам грота. Осмотрелся, с наслаждением прикасаясь взглядом к уютным, призабытым в долгом отсутствии вещам. Дикое нутро каменного жилья трепетно мерцало в свечном огне. Здесь все было свое, надежное. Под ногами, под шкурами, упруго пружинил слой сена. Искрился хрусталь бокалов на полках. В углу чернела печь, вытянув длинный хобот трубы к стене. Рядом желтела горка сухих поленьев, стоял цинковый бак с водой.
Хасан растопил печь. Пламя с треском забилось в ржавом квадратном зеве. Он извлек из ниши сумку с красным крестом, выудил из нее коробку со шприцем, поставил кипятить на печь. Вывалил содержимое сумки на стол, выбрал пузырек с лекарством. Когда вскипел шприц, всосал из пузырька два кубика лекарства. Взяв лампу и бутылку со спиртом, вышел к Джавотхану. Опустился перед ним на колени. Старик застонал и открыл глаза.
— Потерпи, скоро станет легче, — вполголоса сказал Хасан.
Закатав рукав бешмета, вколол Джавотхану иглу в морщинистую кожу. Эту развалину следовало вернуть к делу любой ценой. Она обладала комплексом незаменимых качеств: патологической ненавистью к большевизму, к русским, огромным опытом конспирации, разветвленными связями по всему Кавказу; зараженное советизмом горское стадо он мог повести за собой.
За спиной раздался шорох. Исраилов оглянулся. Сзади стоял Иби Алхастов с полотенцем. Промокнув мокрое лицо, спросил:
— Живой?
— Три дня — и встанет, — ответил Хасан.
Джавотхан заворочался, кашлянул, сварливо проскрипел:
— Я говорил вам, надо идти через Чеберлоевское ущелье. Ведено — гнездо красных, они запрятали свои посты на деревьях. Нас заметили сверху.
— Ты прав, — отозвался Хасан, вставая. — Жуков погнался за нами от Веденского распадка. Этими постами надо заняться. Косой Идрис живет все там же? У него еще не отелились наши коровы?
— Бригадир в колхозе, — усмехнулся Алхастов. — Тощему волку дали пасти овец.
— Пойдешь завтра к нему. Найдете хорошего охотника. Пусть пошарят с отрядом около Ведено. Посты сбивать на землю, как сорочиные гнезда вместе с сороками.
Иби выставил челюсть, тяжело подвигал ею, пообещал:
— Пошарим.
— Разотри Джавотхана спиртом и приготовь еду. Мне надо подумать.
Взял лампу, пошел к себе в грот. Круг света, колыхаясь, полз по стене рядом. Исчез за пологом. Джавотхан вздохнул.
— Приготовься, — зловеще сказал в темноте Алхастов. — Сейчас костер зажгу, тебя мять буду, как тесто. Только чурек из тебя уже не получится.
Иби не любил муллу. Старик был для него обузой, тяжелой бесполезной торбой в походах, которую приходилось волочь на себе неизвестно зачем.
Хасан сидел за столом. Перед ним лежала ручка и стопка чистой бумаги. Дум накопилось много. Было немало сделано за месячный поход по Кавказу. Но из буйного течения этого похода выпирала одна несуразица: их уход от облавы.
В погоне особистов Жукова участвовали и синие фуражки Ушахова. От этой ищейки, самой опытной из всех, редко кто уходил. Ушахов наверняка уже сидел в засаде перед балкой, куда пригнал исраиловцев Жуков. Почему Ушахов пропустил их вниз без единого выстрела? Хотел взять живыми? Но тогда почему им удалось подняться по скале? Ушахов не мог не знать про кизиловое деревце в расщелине, это был его район, исхоженный вдоль и поперек. Ладно, бессмысленно тратить время на гадание. Пока не забылось, надо все занести в дневник.
В последнее время стала страшить скоротечность скользящего мимо бытия. Жизнь уносилась назад с пугающей быстротой, бесследно таяла за спиной. И он стал записывать самое примечательное, застрявшее в памяти, все более входя во вкус нового занятия. Когда-нибудь его сомнения, его муки и победы обнародуют.
Исраилов усмехнулся. Горское серобешметное стадо, которое он пасет, никогда не оценит высокого смысла строк, оттиснутых на бумаге кровью, нервами и священной ненавистью. Это — для избранных, для Европы, утонченной, умной, безжалостной к славянам. Его дневник должен стать экзотическими скрижалями кавказской борьбы за независимость, более величественной, чем вся возня Шамиля с Россией.
Уютно потрескивали дрова в печке, от нее растекался благодатный жар. Хасан придвинул лист бумаги, ткнул ручкой в чернильницу и вывел дату. Вспоминалось легко, с подробностями, и Исраилов, напрягаясь в блаженном нетерпении, стал исписывать страницу за страницей.
7–9.3.42. Галашки, Ачхой-Мартан, Урус-Мартан.
Осмотр и ревизия повстанческих групп, боевых десятков, пятерок. Приказ: усилить деятельность групп, саботаж призыва в Красную Армию, грабеж колхозов.
Прибыл Иби Алхастов, доложил о боевых делах. Показывал уши предколхоза «Новый мир», который хочет мира русского, со свиным запахом. Два белых хрящика. Посмеялись: чем будет слушать председатель на том свете приговор пророка?
Алхастов — беззаветно преданный брат ОПКБ. Разработать и послать на утверждение в Берлин (нужна связь!!!) меры поощрения. Представить Алхастова Иби Главному германскому командованию для награждения его орденом и чином не ниже полковника; присвоить ему звание «Герой золотого Кавказа» или «Орел-победитель»; издать книгу об идеалах и героизме господина Алхастова; написать сценарий для съемки кино о нем; объявить Иби почетным тамадой кавказской молодежи.
16–19.3.42. Терлой.
Лично командовал восстанием в Гехинском ущелье. Подоспел красный истребительный батальон и 141-й полк. Приняли бой. Когда кончились патроны, стали отходить, не успев забрать убитых. Конь сломал ногу. Алхастов отдал своего коня, сам уходил от погони по скалам, его прыжкам позавидовали бы дикие козлы.
К ночи оторвались от погони, укрылись в пещере. Холодно. На полу намело снегу. Костер из предосторожности не разжигали. Выставили охранение. Послал Иби на хутор за продуктами.
Утро подарило сюрприз: еду принесла жеро Апият. Всех отослал в охранение, разжег костер. Сели завтракать у костра. Апият прислуживала. Насыщался, наблюдал за ней. Крупная жеро. Сросшиеся брови, крепкие щеки, две золотые коронки на передних зубах. Спина шириной около метра, на ней болтаются с десяток кос. Груди — две спелые дыни, крепкие, как рога буйвола, соски протерли платье. Стеснялась этого, закрывалась. Она волновалась.
После вчерашней крови запах ее пота вышиб из колеи. Отбросил ложку, встал. Она все поняла, ахнула. Закрывал ей рот — ее страстными воплями можно разбудить мертвого. Нет на свете лучше женщины-чеченки, если ты хороший наездник…
Когда она уходила, смотрел вслед. Ее шатало, косы болтались вдоль спины. Посмотрел на бурку — вокруг растаял снег.
19–22.3. 42. Шатой, Итум-Кале, Ведено.
Проводил генеральную репетицию всеобщего восстания, осмотрел более двадцати боевых десятков. За четыре дня сделали более ста километров по горам, сожгли три почты, собрали последние газеты, книги.
Подготовил анализ международного положения и мировой войны, конечно, в моей концепции. Позиции Рузвельта, Черчилля, экономический и политический кризис в России. Сделал доклад штабу. Подготовил агентурный отчет в Германию (нужна связь!!!).
По данным боевиков-штабистов, имеем около пятисот боевых единиц и двести сменного, легального состава, который ночью работает на нас. За девять месяцев войны разграблено 32 колхоза, уничтожено 128 активистов. Истреблять, жечь без милости!
30.3.42. Буйнакск.
Вместе со штабом проводил ревизию нашего движения в повстанческом округе N 8. Буйнакск — центр. Вызвал руководителей десятков и представителя ОПКБ Буйнакского (партийная кличка). Был вне себя от ярости: за месяц ни одного выступления против красных, отсиживаются, выжидают. Хотел застрелить Буйнакского, ноудержали штабисты — мы не у себя дома. Сорвал с Буйнакского шапку, выбросил в окно, сказал:
«Иди, ты больше не руководитель, не мужчина, не член нашей партии».
Ночью продемонстрировали им, что могут сделать пять решительных боевиков. Очистили сберкассу, подожгли сельсовет и правление колхоза. Председателю колхоза удалось бежать. Председателя сельсовета затолкал вниз головой в его собственный сортир и держал до тех пор, пока не перестали дергаться ноги. Запомнят нашу инспекцию.
Закончив писать, Исраилов сполз с табуретки, растянулся на шкурах. Под шкурами проступал стылый гранит, врезался в лопатки. В гроте заметно потеплело. Хасан поерзал лопатками, нашел удобную позу, закрыл глаза. Рядом над головой потрескивало пламя, блики бродили по лицу. Сбоку на тумбочке стояли два телефонных аппарата. Не открывая глаз, он нашарил трубку на одном, снял, приложил к уху. Линия, идущая из города к воинскому гарнизону, потрескивала, молчала. Исраилов снял вторую трубку, крутнул ручку аппарата. Сменный пост на подступах к его резиденции тоже молчал.
