Владимир Шитов - Опасные заложники
— Леонид Андреевич хорошо меня знает, потому и ручается.
— А ты даешь такое обещание?
— Я своих поручителей никогда не подвожу. И то, что вы собираетесь мне поверить, я тоже постараюсь не забыть.
Костыль побывал на похоронах своего отца без конвоя и видимого сопровождения оперативных работников, хотя двое из них в гражданской одежде там присутствовали, Одним из них был начальник уголовного розыска майор Павловский, чье присутствие на похоронах было вызвано не праздным любопытством, а служебной необходимостью. Костыль являлся признанным авторитетом преступного мира и выразить ему соболезнование съехалось немало козырных воров, в том числе Лавр и Леван. Павловскому и его сотруднику оставалось только все видеть и запоминать.
Возвратившись в колонию после похорон отца, Костыль стал более доступным в общении с Ломоноговым. Меньше шел на обострение, что немедленно сказалось на дисциплине в колонии. В ней стало меньше "шалостей", совершаемых зеками, да и Ломоногову стало лете договариваться с Костылем по поводу того или иного инцидента, которые в колонии не являются редкостью.
Безусловно, зеки не прекратили своих противоправных действий, но они как основная масса айсберга, словно ушли под воду, стали невидимыми. Преступлений в колонии совершалось меньше, хотя от этого они не перестали быть опасными и вредными.
Ломоногов перестал быть для Костыля врагом. Но он не стал для него и другом. Просто Костыль счел возможным признать необходимость наличия в колонии хозяина в лице Ломоногова. Ом понял, что если сделать в киче байрам, устроить беспорядки и массовое неповиновение, добиваясь замены неугодного хозяина, то вместо вдумчивого, честного и сердечного Ломоногова его начальство может прислать к ним начальником колонии какого-нибудь самодура, который не только зекам, но и служащим учреждения сделает невыносимой жизнь. А она и так сейчас их не радовала.
Постепенно Ломоносов смог восстановить в колонии тот порядок и дисциплину, который был в ней до прихода "авторитета на положении" Шумилина Григория Романовича.
Ну, а о том, чтобы зеки вообще перестали совершать преступления, Ломоногов даже не мечтал, ибо такое желание было неосуществимо. Он был доволен, что наконец-то вновь восстановилось равновесие сил, которое Костыль уже не пытался нарушить.
С ОТКРЫТЫМ ЗАБРАЛОМ
Глава ПЕРВАЯ
Лето — не самое лучшее время года для работы. Вот если бы отдыхать на море или лечить свое здоровье в санатории, то оно было бы самым подходящим.
Валентина Ильинична Ломакина не могла позволить себе роскошь отдыхать но время трудового отпуска и находила работу на даче, что являлось для нее своего рода отдыхом. С мужем она расторгла брак двадцать лет тому назад, когда ее единственному сыну Ивану было всего лишь пять лет.
Получив развод, ее муж Василий "завеялся" в неизвестном направлении. Он не только не платил алиментов на содержание сына, но даже не стал поддерживать с ней письменной связи, словно Иван был ему совершенно чужой. Смирившись с потерей мужа, проплакан немало ночей, она не стала искать злостного неплательщика алиментов, а всю тяжесть по воспитанию и содержанию сына взвалила на свои плечи. К счастью, ей на свое здоровье жаловаться не приходилось, Из неудачного брака она для себя сделала определенный вывод, который выразился в том, что с того злополучного времени она в новый брак ни с кем не вступала, позволяя себе кратковременно увлекаться тем или иным мужчиной. Эти встречи с мужчинами ее ни к чему не обязывали, а поэтому, когда она считала нужным для себя, спокойно их прекращала.
В свои пятьдесят три года она выглядела здоровой и не совсем увядшей женщиной плотного телосложения. Крашенные в каштановый цвет волосы скрывали седину, которая показала бы, каким тяжким трудом ей удалось вырастить и поставить на ноги сына. Она жила с ним вдвоем в двухкомнатной квартире на пятом этаже девятиэтажного дома. Но, к сожалению, ей сейчас приходилось жить в квартире одной, так как Иван отбывал наказание за совершенное преступление в исправительно-трудовой колонии (ИТК). Из шести лет лишения свободы он уже отбыл четыре. Такую большую меру наказания ему дал суд потому, что ранее он уже был судим за такой же "подвиг", тем более что в последний раз хулиганил с применением ножа, что являлось квалифицирующим признаком и отягчающим наказание преступлением.
Рабочая в акционерном объединении "Прогресс" тепличницей, Валентина Ильинична, отрывая от своей скудной зарплаты кровные гроши, ежемесячно старалась посылать сыну в колонию или посылку, или денежный перевод, но не всегда она имела такую возможность, а поэтому ее помощь сыну, являясь обязательной, не всегда была регулярной. Сын Иван был смыслом ее жизни и постоянно мучавшей сердце болью.
Придя с работы, освежившись под душем, она стала на кухне готовить ужин. Раздавшийся звук электрического дверного звонка не только напугал ее, но и заставил оторваться от домашних хлопот.
“Интересно, кто бы мог ко мне пожаловать, если я сегодня гостей не жду", — подумала хозяйка.
Посмотрев в дверной глазок, она увидела на лестничной площадке незнакомого парня лег двадцати пяти. Открыв дверь, не снимая с нее предохранительной цепочки, она через образовавшуюся щель между дверью и ее коробкой спросила:
— Вам кого надо?
— Вы Валентина Ильинична Ломакина?
Внимательно посмотрев в лицо парня и убедившись, что ранее она с ним не была знакома, Валентина Ильинична сказала:
— Допустим, это я. Что тебе от меня надо? — С ровесниками своего сына, да к тому же незнакомыми, она выработала свою тактику поведения, не церемонилась и говорила грубо, чтобы они вели себя с ней скромнее и сильно не наглели, не зазнавались, считая ее старухой, не разбирающейся в современной жизни.
— Я только освободился из колонии. Сидел там с вашим сыном Иваном. Он мне говорил, что писал вам обо мне и вы ему дали согласие на то, что когда я освобожусь, то приютите меня на первое время.
— Как твоя фамилия? — помня такую переписку с сыном, уже с более мягкой ноткой в голосе поинтересовалась женщина.
— Климов Евгений Борисович, — на всякий случай сообщил ей еще свое имя и отчество гость.
— Заходи! — широко открывая перед Климовым дверь, разрешила она.
Когда Климов зашел в прихожую, то Ломакина, участливо посмотрев на него, вновь поинтересовалась:
— Так как ты сказал тебя звать?
— Евгений Борисович, а если проще, то зовите меня Женей.
Климов оказался высоким крупнокостным крепышом с накачанными мышцами груди и рук, с короткой стрижкой русых волос. Ему было лет двадцать семь. На нем были коричневые в мелкий рубчик вельветовые брюки, белый батник с вертикальными синими полосами, на ногах "красовались" не первой молодости коричневые босоножки. В руках Климов держал приличных размеров темно-синюю адидасовскую сумку на молнии, которая только наполовину была чем-то заполнена.
— Меня звать Валентиной Ильиничной. Оставляй, Женя, сумку в прихожей и проходи в зал, — предложила хозяйка гостю.
Усадив Климова за столом, она сама присела напротив него.
— Ваня через тебя письмо мне не передавал?
— А как же, конечно, передавал, — подхватываясь со стула, как бы только вспомнив о письме, ответил ей Климов. Сходив в прихожую и достав из сумки лист бумаги, он отдал его Валентине Ильиничне и вновь присел на стул,
Ломакина, надев очки, углубилась в чтение письма: "Мама, письмо тебе передаст Женька Климов, о котором я уже писал. Мы с ним вместе два года тянули срок. Пока не найдет он себе крыши, пускай поживет у тебя. Он тебя долго не будет обременять, поживет где-то с месяц и уйдет. Я жив, здоров, твою последнюю посылку получил аж в марте. Не забывай меня, мамуля. Целую и прощаюсь. Подробности о моей жизни спроси у Женьки Клима".
Прочитав письмо и последний раз бросив взгляд на знакомый почерк сына, Валентина Ильинична поинтересовалась у гостя:
— Вот ты поживешь у меня один месяц, а потом куда пойдешь и где будешь жить?
Пожав плечами, Евгений ответил:
— Не знаю, но за месяц думаю решить свою проблему.
— А как?
— Месяца мне за глаза хватит, чтобы найти работу, подругу с жильем. К ней я и мотану от вас.
— А жить как этот месяц будешь?
— Я в нахлебниках у вас не буду, За квартиру и питание заплачу вперед, — положив на стол две банкноты по пятьдесят тысяч рублей, сообщил он.
Взяв только одну купюру, Валентина Ильинична сказала:
— Хватит и половины.
— Нет, нет, Валентина Ильинична, пускай будет по-моему. Все равно у меня деньги в карманах не задерживаются. Пропью, а потом еще где-нибудь набедокурю. Так что уж выручайте меня от них.
