Я все помню - Уокер Уэнди
В тот день, когда Дженни пошла домой, Шарлотта и Боб встретились в домике у бассейна. Он был совсем небольшой – раздевалка размером двенадцать на двенадцать футов с примыкающей к ней ванной. В комнату вела раздвижная дверь с жалюзи, внутри стоял диван, пол был выложен плиткой, на полках лежали полотенца, солнцезащитные кремы, лосьоны и прочие принадлежности для купания. И небольшая, включающаяся от голоса коробочка, которую установил нанятый Фрэн Салливан детектив.
И вот что она записала:
[звук закрывающейся двери и опускаемых жалюзи, слышен игривый женский смех]
«Рррр, иди сюда, сладкий мой».
[поцелуи, прерывистое дыхание]
«Сколько у нас времени?»
«Полчаса, поэтому снимай быстрее с себя одежду и ложись на пол».
[опять смех, вздохи, шорох снимаемой одежды]
«Сегодня тебе нужен мой ротик, да? Хочешь, чтобы я тебя полизал?»
«Да».
[женские вздохи, мужской стон]
«Будь ты моей женой, я бы каждый вечер съедал тебя на ужин».
[возбужденные женские охи]
«Подожди, остановись…» [взволнованный женский голос]
«Что такое?» [встревоженный мужской голос]
«Дверь в ванную… Она закрыта, но под ней… Мне кажется, я вижу полоску света». [женский шепот]
[тихое шуршание, затем становится тихо]
[громкий женский крик]
«Боже праведный! Боже праведный!» [испуганный мужской голос]
[женские крики]
«Ей надо помочь! Моя девочка! Моя маленькая девочка!»
«Она жива? Черт! Вот черт! Возьми полотенце и перевяжи ей запястья! Да потуже!»
«Моя девочка!»
«Перевязывай! Тяни! Туже! Боже праведный! Здесь столько крови… Пульс прощупывается! Дженни! Дженни, ты меня слышишь? Дай мне вон те полотенца! Боже мой! Боже праведный! Боже праведный!»
«Дженни!» [отчаянный женский голос]
«Звони 911! Дженни! Дженни, очнись!» [мужской голос]
«Где мой телефон?» [женский голос, шаги]
«На полу! Быстрее!» [мужской голос]
[шаги, женский голос звонит в Службу спасения и называет адрес, в нем пробивается истерика]
«Уходи! Немедленно! Иди!» [женский голос]
«Но я не могу! Боже праведный!»
Рассказ о событиях того дня давался Шарлотте с трудом. Но как-то утром, когда я нашел обходной путь, чтобы преодолеть возведенные баррикады, она собралась с мыслями и поведала мне следующее:
Обнаружив в ванной истекающую кровью Дженни, Боб повел себя как герой. Позвонив в Службу спасения, я сказала ему уйти, но он отказался. Ему было наплевать. В тот момент я увидела в нем мужчину, которого, кроме меня, не видел никто. Что бы там ни говорили о его жадности и прочих пороках, он рискнул всем, чтобы спасти моего ребенка. Боб разорвал пополам полотенце и обернул его вокруг запястья Дженни. Потом велел мне схватить один конец и потянуть на себя. Полотенце было пушистым, и туго его затянуть оказалось очень трудно. Он закричал мне: «Тяни!» Я сделала, как он велел, полотенце, наконец, было затянуто туго, и Боб завязал узел. Ту же операцию мы проделали и со вторым запястьем. Боже мой, мы оба были все в крови. Буквально пропитались ею. Ноги скользили по полу. Когда мы перевязали оба запястья, я позвонила в Службу спасения. Я сказала ему уйти, но он отказался. Я заплакала, нет, ни криков, ни истерики у меня не было, просто из глаз катились слезы, понимаете? Боб тоже плакал. Он переводил взгляд с меня на Дженни с таким видом, будто не знал, что же доставляет ему большую боль. Затем погладил ее по лицу и пристально посмотрел на меня.
«А теперь слушай! – сказал он. – Она выкарабкается! Слышишь? Обязательно выкарабкается!» До нас донесся вой приближающихся сирен. Я опять заорала, чтобы он ушел. Взмолилась перед ним. Он по-прежнему твердил свое «нет», но потом все же понял. Мне было плевать на его карьеру, жену и репутацию, в тот момент меня волновала лишь собственная семья и Дженни. К моменту приезда полиции его там быть не должно. Он зарыдал сильнее, встал и сделал несколько шагов по окровавленному полу. «Я люблю тебя», – сказал Боб. И ушел.
Дженни и в самом деле выкарабкалась. И вот тогда на сцену вышел я.
Глава седьмая
Меня зовут доктор Алан Форрестер. Я психиатр. На тот случай, если вы не разбираетесь в дипломах специалистов, занимающихся проблемами душевного здоровья, я отношусь к тем, кто заканчивает медицинские вузы. Я доктор медицины, закончил с отличием Университет Джона Хопкинса, а потом прошел интернатуру в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка, тесно связанной с Колледжем врачей и хирургов Колумбийского университета и Медицинским колледжем Вейла Корнелла. За двадцать два года практики был удостоен различных наград и знаков отличий, хотя у меня и нет «алтаря» всевозможных сертификатов наподобие тех, которыми наверняка увешаны стены врачей, которых вы посещаете. Кремовая бумага, выписанные каллиграфическим почерком латинские изречения, изящные деревянные рамки – все это напоминает мне трофеи, которые мой сын привозит домой после каждого спортивного сезона. Дешевка, отражающая единственно стремление обеспечить себя пациентами в будущем. Ничто так не привлекает клиентов, как обещание награды. Это не более чем реклама, и тот, кто выставляет подобные вещи напоказ, представляет собой что-то вроде человеческого «билборда».
Моя профессия – это бесконечный вызов. Любые достижения человека, по определению, относятся к прошлому. Вполне возможно, что они никак не будут способствовать лечению следующего пациента, переступившего порог вашего кабинета. Да, опыт действительно помогает нам стать лучше на избранной стезе, и моя профессия в этом отношении тоже не является исключением. Сейчас я, конечно же, намного точнее ставлю диагноз, чем в начале своей карьеры. Но по тому же опыту знаю, что диагноз – не самое трудное. Главная проблема, вечно бросающая врачу вызов, требующая безропотности и мастерства, это лечение – тщательная, сбалансированная, подобранная с умом комбинация медикаментов и психотерапии. Мозг каждого человека уникален и неповторим. Столь же уникальным и неповторимым должно быть и лечение. Я никогда не могу с уверенностью сказать наперед, что этот подход сработает, а вот этот нет. Говоря «сработает», я имею в виду «поможет», ведь цель, к которой мы стремимся, как раз и заключается в том, чтобы помочь человеку справиться с болью, причиняемой ему собственным мозгом.
Можете считать меня хвастуном, но я оказал эффективную помощь всем моим пациентам – всем, кроме одного. Это относится и к частной практике, которой я занимаюсь в Фейрвью, на Черри-стрит, 85, и к школе более суровой закалки – работе в мужской тюрьме Сомерса.
Кроме меня, других практикующих психиатров в Фейврью нет. Доктор Марковиц, назначивший Дженни Крамер лечение, живет в Крэнстоне и частной практикой не занимается. Да, в нашем городе есть немало психологов, психотерапевтов, социальных работников и тому подобных, но ни один из них не вправе выписывать лекарства и не обладает специальными знаниями в области психофармакологии. Это первая причина, по которой Крамеры прибегли к моим услугам.
Вторая – это моя работа в Сомерсе. Раз в неделю я на добровольных началах на целый день (восемь часов, за которые в других обстоятельствах мне заплатили бы четыреста долларов) отправляюсь на север штата лечить преступников, страдающих от психических отклонений. Отбывающих наказание в Северной исправительной колонии Коннектикута. Это тюрьма самого строгого режима, пятого уровня безопасности. Чтобы вы не путались, объясню: те, кто сидит в Сомерсе, осуждены за совершение преступлений к тюремному заключению. Некоторые из них, по случаю, страдают от душевных расстройств. Преступников, признанных невиновными по причине их невменяемости, в тюрьму не отправляют. Им уготован собственный ад – в одной из психиатрических больниц штата. Иногда их после минимального и явно недостаточного лечения отпускают. Ирония заключается в том, что точной корреляции между степенью невменяемости преступника и его умением использовать эту невменяемость в свою защиту попросту не существует. Если человек, во всех остальных отношениях вполне «нормальный», зарежет любовника жены, застукав их на горячем, то это можно считать временным помутнением рассудка и за ним надо признать право на законную защиту. Но вот серийный убийца, а все они, заявляю это со знанием дела, клинические социопаты, рано или поздно неизменно окажется в камере смертников. Да-да, это гораздо сложнее, чем может показаться. Если вы адвокат по уголовному праву, то мои упрощенческие рассуждения, вероятно, заставят вас подпрыгнуть на месте. Но подумайте вот о чем: был ли Чарльз Мэнсон «нормален», когда отдавал членам своей «семьи» приказ совершить семь убийств?[3] А со Сьюзен Смит, утопившей своих детей, все было в порядке? Или Берни Мэдофф – не безумен ли он был, когда накопил денег на три жизни, но при этом все равно продолжал строить свою финансовую пирамиду?
