Цена слова - Степан Александрович Мазур
Лёгкие вдохнули горячий воздух раскалённого асфальта. Дышал часто и много, не останавливаясь и не оборачиваясь. Ушёл за территорию детдома, почти побежал. Хотелось сбежать куда угодно, жить на улице, лишь бы обратно не возвращаться.
Понимаю. Понимаю теперь детдомовских. Тех, кто собирается в ватаги, и идут за пределы рушить всё, что кажется отличительным от того места, куда возвращаются.
Отсюда пиво, водка, много курева. Если, конечно, удастся достать денег. Ведь достать денег для тех, кто не работает — всегда риск. И зона даёт следующие уроки жизни.
Детдомовцам просто некуда возвращаться. Человек, у которого есть надёжный тыл — спокоен и вразумителен. Человек без семьи и крова — агрессивен и… зряч. Он видит всё в своём естественном обличье. С первого взгляда. Таких, как они и… с некоторых пор я, сложно обмануть. Только я рождён и воспитан в семье, во мне заложены все нормы и понимания, а они впитывают их с криками и ударами жизни. Без альтернативы.
Грани, грани, грани. Разные взгляды на одну и ту же проблему.
Сбавил шаг, огляделся, возвращаясь в реальный мир из мрачных мыслей: знакомые места. Будучи курьером, пробегал в округе не один десяток километров. Вот же ирония судьбы — квартира в трёх остановках от детдома.
Жалко, ключей нет. Ключи должны быть у Аркашки, если он вознамерился завладеть квартирой. Надо будет залезть к нему в кабинет и найти. Так хоть вещи кое-какие собрать, компьютер Лёхе отдать. Пусть наиграется и продаёт. Всё равно через пару лет железо безнадёжно устареет, да и с кредитом надо расплатиться. Никто счета не обнулял — на отца записан, а значит на меня. А раз на меня, значит, на квартиру. И сколько там процентов за несколько лет нагорит? Сколько потом придётся отдавать?
Я всё-таки неисправимый оптимист и очень хочу жить, раз думаю по этому поводу. И с Аркашкой, хочешь или не хочешь, а придётся бороться. Под пунктом первым запишем в мозг: забрать ключи от квартиры. А остальные пункты пойдут один за другим, насколько себя знаю.
Тяжело выдохнул, прислонившись спиной к сиротливо стоящему дубу посреди знойного города и раскалённого асфальта. Вокруг суетился народ, мелькая на периферии зрения серой дымкой. Этого народа вокруг меня словно не было. Я его не замечал, как, скорее всего, они не замечают меня.
Почему всё так сложно? Один против всего мира.
Сложно, очень сложно. Впервые захотелось напиться. Раньше никогда не пил и не курил. Это только с одной стороны — первый задира деревни, с другой же — образцово-показательный отличник сельской школы, вечно спорящий с учителем истории. Отличник. Даже экзамены раньше срока сдал. Ха, смешно. Отличник и в такой клоаке. И вряд ли в следующий раз пошлю, куда подальше человека, что предложит бутылку и сигарету…
— Вставай, скотина! Хвати ныть! — Закричал сам на себя, и специально больно стукнулся о дерево затылком. Чтобы вылетели все бредовые мысли, чтобы смыло потоком боли это упадочное настроение. Настроение побеждённого. Меня ещё не победили!
Боль от удара. Боль. Да! То, что нужно! То, что необходимо. Регулятор реальности, что не даст уйти от себя и существующих проблем. Их надо решать, а не запивать и закуривать. И даже если ночью начнёт сниться Людка — сто отжиманий и снова в сон.
— Рыжий, поднялся! Встал и пошёл! — Рывком отпихнул себя от дерева и снова зашагал к знакомому до боли двору.
Лавочка. Воспоминания лавиной. Боль. Не эта понятная от удара о дерево, а душевная, настоящая. Для которой нет обезболивающих.
Душа заметалась, просясь на волю. Я стиснул зубы и заставил себя сесть и смотреть на родной подъезд, на родной этаж и физически ощущать огонь с правой стороны двора — там, за домом у остановки зарезали отца.
Надо всё пережить. Надо всё принять и отпустить. Раз и навсегда. Прошлого нет. Есть сегодня. Здесь и сейчас.
Закрыл глаза, и два образа встали на чёрном фоне: мать и отец.
Улыбаются. Отец по-спецназовски, с прищуром, мать открыто, тепло.
Боль!!!
Зачем? Зачем пришёл сюда терзать себя?
Вспомнить и забыть. Принять и отпустить, — ответил сам себе как бы с другой точки зрения. Когда нет собеседника — создаешь воображаемого. Одиночество учит.
Поднялся со скамейки и почти нос к носу столкнулся с Алексеем и Александром. Те как-то странно замерли. Застыли. Шли от дома и не замечали сидящего на скамейке. А теперь, когда поднял голову, разглядели что за гость в «их» дворе.
— Пацаны, рад вас видеть! — Я приблизился и протянул руку.
Саша молча отшатнулся. Лишь взгляд отвечал на все вопросы. Холодный и бескомпромиссный.
Значит, не принимает меня в новом положении.
Я повернулся к Лёхе — тот же взгляд.
— Шёл бы ты отсюда, убийца. — Пробурчал не своим голосом начинающий хакер.
— Вы чего, пацаны? — Хотелось всё объяснить и доказать.
— Иди, иди, бездомный. — Добавил Саша.
— Я ж… за… отца… — Ком встал в горле. — Вы…
— Проваливай!
Двое стояли, скрестив руки на груди.
Им было просто судить. И ничего нельзя доказать. Всё читалось на хмурых лицах. О моём состоянии могли рассказать лишь глаза. Зеркало души не обмануть. Да только не смотрит никто в глаза. Они слишком человечны, чтобы смотреть в глаза убийце. На мне скверна крови, а они белые и пушистые. Убивающий солдат на войне считается героем, а человек, защищающий свою жизнь или жизнь близких в обычных обстоятельствах, вне военных действий — душегуб.
Им ни за что не понять, пока судьба не столкнёт с чем-то подобным.
По сердцу резануло новой бритвой. Больно кольнуло. Я ошибся даже в тех, кого считал новыми друзьями. Глаза намокли и по щекам потекли молчаливые слёзы. Разбитый и поверженный, на негнущихся ногах я побрёл домой, обходя по кривой место убийства отца.
Сучья жизнь!
Молча побрёл остановку за остановкой, пока не вернулся в расположение трёхэтажного здания. Мой дом — детдом. Точка. Я это принимаю. Принимаю ситуацию такой, какая она есть. Другой нет.
Остаток дня со мной не решалась заговорить ни одна живая душа. Обречённые глаза убийцы не сулили заговорившему ничего хорошего.
Ночью снились ужасы и… Людмила.
Я понятия не имел, чего бояться больше.
* * *
Остаток августа пролетел неестественно быстро, словно кто-то включил перемотку, как на старом VHS-видеоплеере. Повеяло ранними холодами. Если бы не тепло от прогретой за лето земли, люди вполне могли ощутить позднюю осень.
Я снова не замечал времени и проходящей
