Б. Седов - Рок-н-ролл со смертью
Как бы то ни было, на обкомовских дачах люди жили мирно и привыкли к тишине и спокойствию. Максимум, что позволял себе Холод, это держать двоих охранников в доме на первом этаже да сторожа из числа вольнонаемных в домике у ворот. Жил Холод просто, помня о главных правилах «законника» – не жиреть, не окружать себя роскошью, быть готовым к работе в любой момент. Кандидатур своих, как принято сейчас у обкурков, возомнивших себя «в законе», на выборы не выставлял, политики сторонился, понятия соблюдал, а потому, наверное, и был жив до сих пор, если бы не…
За восемь лет житья-бытья в доме на территории обкомовских дач лишь однажды через забор перелез бродяга, чтобы украсть что-то, а что именно по причине сильного алкогольного опьянения он даже не смог описать по задержанию. Холод дал ему денег, отпустил и попросил больше не появляться. И больше никогда и никто здесь не появлялся.
А потому охранники «законника» невероятно удивились, когда увидели двух мужчин, входящих в огромную прихожую. Охранники еще минуту назад сидели и смотрели по кабельному комедию, а сейчас вынуждены были в недоумении встать, соображая попутно, как эти двое в дорогом прикиде могли миновать сторожа и тихо открыть входную дверь.
– Я не понял… – начал один из крепышей, но в тот же момент дернулся всем телом и отшатнулся к стене. На груди у него в районе сердца мгновенно образовалось красное пятнышко, которое увеличивалось в размерах с каждой секундой.
И только после того, как напарник дернулся, второй услышал хлопок, напоминающий удар палкой по подушке, только слабее.
Размазывая кровь по каминному мраморному выступу, крепыш сполз и остался лежать в позе, необычной для живого человека и естественной для мертвого. Всем своим видом – и бестолковым взглядом, и полуоткрытым ртом, и выгнутой шеей он подтверждал мысль о том, что смерть бывает достойной, нелепой, какой угодно, но красивой – никогда.
– Если вы деловые, – повернув к гостям побледневшее лицо, прохрипел второй охранник, – то должны понимать, в чьем доме гадите.
– Где хозяин? – спросил гость помоложе.
Рассмотрев синие «перстни» на пальцах, сжимающих «вальтер» с глушителем, охранник дернул щекой, и по лицу его пошла краска.
– Сучара… И ты, «баклан» [8] и петух, заходишь в дом «законника» с железом и палишь в его людей?..
Бросив мимолетный взгляд на Вайса, Томсон нажал на спуск. Когда охранник рухнул на пол, подошел и дважды выстрелил ему в спину. Подумав, четвертым выстрелом разбил ему затылок.
– Он сказал, где Холод? – усомнился в необходимости такого расстрела Вайс.
– Он сказал, что ничего не скажет, – бросил Томсон. – Но он нам и не нужен. Если эти двое были в доме, значит, было кого сторожить. Холод здесь, его нужно просто найти.
– Что он тебе сказал? – уточнил Вайс. – Мне показалось, что ему не понравились твои руки.
– Кому понравится рука, сжимающая пистолет? Сёма Холод сидел на третьем этаже своего дома, в кабинете, стены которого до потолка были заставлены детективами всех мастей от Агаты Кристи до российских фантазеров, и разговаривал по телефону. Когда дверь открылась и он увидел то, что увидеть никак не ожидал, старинный друг Мартынова аккуратно положил трубку на стол.
– Мы прибыли слишком издалека, чтобы тратить время на представления, – сказал Томилин. – Нам нужен Холод.
– Это очень интересно, – раздумывая, чем сейчас занимается охрана, произнес Сёма. – Вы прибыли издалека, из сотен тысяч домов в Новосибирске выбрали именно этот и, войдя, спросили меня, Холода, как вам найти Холода. Это очень интересно. Главное, правдоподобно. Может сложиться впечатление, что вы зашли случайно. Ну, что ж… Я Холод. Дальше что?
Тот, которому на вид было около тридцати или чуть больше, вытянул вперед правую руку, и Сёма сначала почувствовал удар, откинувший его ногу под кресло, потом приглушенный хлопок, а уже после – чудовищную боль, молнией пронзившую его мозг.
– Черт… – беззвучно вскрикнул он, шевеля бескровными губами. Вывалившись из кожаного офисного кресла и упав на спину, он посмотрел на ногу и ужаснулся – из голени торчал острый, как шило, осколок раздробленной кости. Приступила тошнота, в глазах вспыхнули фиолетовые фонари… – Черт…
– Скажи ему, что у нас очень мало времени, – попросил Вайс, вынимая из шеренги книг на одной из полок томик Сименона.
Присев над Холодом, Томилин, испытывал наслаждение, равносильное тому позору, что испытал пять лет назад в лагере под Красноярском, и с удовольствием наблюдал за наступлением болевого шока у «законника». Тогда, в лагере, над ним так же присел «смотрящий». Тогда это был не Холод – но какая разница? Томилин считал, что положенцем считается тот, кто находится в данный момент в более выгодном положении. За эту самую теорию его пять лет назад опустили, и сейчас он собирался получить компенсацию за моральные издержки.
– Где Мартынов?
Превозмогая боль, Холод покосился на разглядывающего иллюстрации к «Признанию Мегрэ» спутника стрелка.
– Интересно, твой импортный друг знает, что ты петух?.. Или вы партнеры… по бизнесу?..
Побледнев, Томилин резко взмахнул пистолетом и наотмашь ударил авторитета по лицу. Холод дернул головой и глухо стукнулся затылком о паркет. Из рассеченного виска хлынула кровь и мгновенно залила лицо «законника».
– Заткнись, мразь… – прошипел Томилин. – Я превращу последние минуты твоей жизни в ад, если ты будешь продолжать играть в героя!.. – И, изменив угол направления глушителя, снова нажал на спуск.
Крик Холода разорвал тишину дома, но его выдержали пластиковые стеклопакеты. Сёма очень не любил, когда стройки вокруг тревожили его в часы, проводимые за книгами, и теперь звуки с улицы, равно как и звуки из дома на улицу, тщетно ударялись в германские окна.
Сёму трясло, как в лихорадке. Он знал, куда попала пуля, и смотреть на свое раздробленное колено не решался. Он боялся одного – потерять сознание и стать для этих двоих ненужным.
– Где Маар-ты-нов? – по слогам повторил Томсон.
– В Шарапе, – корчась не от боли, а от стыда за малодушие, простонал Холод. – У него документы на имя Громова Андрея. Пристань с базой на девяностом километре Ордынской трассы. Я забуду о вас, только уйдите…
Томилин заглянул в глаза авторитета и пробормотал:
– Понимаешь, какая штука… Когда я в лагере после побоев выдал ментам убийцу, вы меня опустили, но оставили в живых. По идее тебя тоже сейчас нужно опускать, а я тебя убиваю, как собаку. Скажи, в этом и есть привилегия «законников»?
– Сдохнешь ведь, – ненавидя себя, пообещал Холод.
– Увы, тебе этим зрелищем не насладиться. А вот я порадуюсь всласть…
Пистолет дернулся в руке Томсона. Выщелкнув пустой магазин, он вставил новый и нажал на спуск еще восемь раз. Снова выщелкнул пустой магазин и заменил его полным.
– Вы, кажется, ненавидите своих бывших коллег по криминалу, а, Томсон? – заметил Вайс. – Он сказал, где Мартынов?
– Сказал, – успокоил его эмигрант-уголовник, не догадываясь, какой компромат на себя после сегодняшней ночи передал Вайсу.
Выйдя на улицу и усевшись в джип, начальник службы безопасности Малкольма вынул сигарету, блеснул в свете огней приборной панели золотой зажигалкой и спросил:
– Why any first comer calls you the petukh , [9] Tomson?
– «Петух» по-английски – cock , – хрипло объяснил Томилин и по-русски добавил: – Я… драчлив.
– What is this drochliv ?
– Пошел ты на фуй, козел нерусский, – глухо пробормотал Томилин и по-английски добавил: – Я – гордая птица.
Объяснение устроило Вайса.
– Отдай! – донесся до его слуха женский голос сзади. Это сидящая на заднем сиденье женщина протестовала против каких-то действий молчавшего доселе Уилки-Ульянова. – Верни сейчас же!..
– Заткнись, – посоветовал Уилки и показал Вайсу в зеркало мобильный телефон. – У этой красотки все это время в джинсах была труба, а мы этого не знали!
– Если она по этой трубе куда-нибудь звонила, я тебе голову оторву, – пообещал Вайс.
– Да никуда она не звонила! – разозлился на Машу Уилки и ударил ее ладонью по лицу, предупреждая дальнейшие протесты.
Некоторое время был слышен лишь гул трехсотсильного двигателя, а потом тишину нарушил все тот же Уилки:
– Посмотрите-ка, что у нас тут есть в памяти телефона! Очень, очень занимательная видеозапись!..
Приняв телефон из его рук, Вайс с изумлением слушал Мартынова-Мартенсона открывая для себя новые, не известные ему черты характера русского боксера.
«…Я тебя тоже люблю. И это впервые, когда я говорю такое женщине. Ты прости мою ложь, я никогда не был женат, поэтому не знаю, как ведут себя в таких диких ситуациях настоящие мужья. И я никогда не был влюблен, и уже слишком стар для этого, но, наверное, когда-то нужно начинать… Когда все закончится, я вернусь, и мы приедем во двор, где растет сосна. Та, что напротив твоего окна. Она такая высокая, что по ней можно забраться на небо…»