Лев Пучков - Испытание киллера
Но постижение этой житейской мелочи, как и многих других, ей пришло позже, с опытом. А в тот раз я руководствовался исключительно личными впечатлениями, почерпнутыми из зарубежных боевиков. Там все герои таскали оружие стволами вверх, да в одной руке, и это выглядело очень круто!
Короче, бородатый мужик, засевший высоко на дереве, у которого я минут пять прохлаждался, сноровисто тащил мой автомат на веревке вверх. А я хлопал глазами, краснел отчего-то и надобие астматика бестолково разевал рот.
— Хули смотришь, казель! — весело оскалился мужик, выудив автомат к себе на ветку. — Назады сматры, рот закрой!
Резко обернувшись, я успел увидеть лишь чью-то противную бородатую харю и стремительно летевший мне навстречу деревьянный приклад.
— Вот так ни фуя себе! — успело на прощание удивиться мое сознание. И моментально разлетелось вдребезги от мощного удара в голову.
Очнувшись, я обнаружил, что лежу в гордом одиночестве на дереьянной лавке возле какого-то приземистого строения в центре села. Попытка встать успехом не увенчалась. Я был привязан к этой дурацкой лавке целым километром веревок. На груди у меня мирно покоились две гранаты „Ф-1“. В одну из гранат был вкручен запал. Усики предохранительной чеки запала при ближайшем рассмотрении оказались разогнутыми, а к кольцу была привязана леска, тянувшаяся куда-то во двор.
„Вот это влип, Бакланов! — сумрачно зафиксировало не вполне оклемавшееся сознание. — Ай-я-яй! Нехорошо…“
скосив глаза вправо, я заметил, что из различных щелей близлежащих строений торчат автоматные стволы. Мне стало грустно. Грамотно, гады. Снайперы не достанут.
Скосив глаза влево, я обнаружил, что в „зеленке“, по распадку, тоже торчат стволы. А еще я обнаружил, что к селу медленно идет ротный с высоко поднятыми руками. И вертит во все стороны ладонями, показывая, что у него нет оружия.
От лицезрения этой картинки мне стало совсем не по себе. Господи, какой позор! Да лучше умереть, чем такое терпеть! Взвыв, как раненый зверь, я начал прилежно ерзать всем телом, чтобы упасть вместе с лавкой и взорваться к чертовой матери.
— Отдыхай, сволочь!!! — раздалось из близжащего строения. — Отдыхай! А то сичас тывой началник застрилит на х… будим!
— Отдыхаю, отдыхаю, — пробормотал я, замирая и опасливо косясь на строение. — Не надо застрелить — я и так, пешком полежу.
— Маладэтсь, бляд! — одобрительно рявкнул грубый голос. — Настоящий мудьжик! Лижи как стаищь — все нищтяк будит!
— Эй, орлы! — крикнул Бо, приблизившись метров на двадцать. — Давай — берите меня! Пацана отпустите — он салага еще, ничего не соображает. Он никого не убил, не обидел — приехал лишь два дня назад. Я, я ваш враг! Ну?
— Бирьем, бирьем! — жизнерадостно отозвался грубый голос из строения. — Давай — хади назад, скажи свой солдат: пусть едит вниз, далина. Все бэтээр едит. Пуст визет обратна глава администрация и старейшин пят-шест штук. Говорит тудым-сюдым будим. Там, гора, наш стаит — все видна! Бэтээр шест штук — все должен быть внизу дывадцать минут. Солдат — тоже все внизу. Панятна?!
— Понятно, понятно, — согласно покивал головой Бо, — пацана отпустите…
— Тиха, бляд! — прервал ротного грубый. — Слюший дальше. Если дывадцать минут все не уехал вниз — убиваим пацан, тибя тоже на х… Хоть адын ветка шивьелит — тоже убиваим на х… Все. Дыва часа дня — старейшин и глава администрация — зыдэс. Если нэт — будим застрилит на х… оба. Поньял?!
— Да понял я, понял. — Бо опять согласно покивал головой. — А пацана отпустите? Я останусь — вполне достаточно…
— Давай, бистро пошель! — раздраженно крикнул грубый — леска, тянувшаяся из гранатного кольца в строение, пару раз дернулась.
— Уже, уже! — успокаивающе помахал руками Бо и, смерив меня уничтожающим взглядом, торопливо зашагал к распадку.
Минут через пять он вернулся и, повинуясь комнде из строения, лег на землю метрах в десяти от меня. Стволы в распадочной „зеленке“ исчезли.
А еще минут через пятнадцать в строении ожила рация и залопотала что-то на местном диалекте. Гоблины повылезали из всех щелей, радостно гомоня и обнимаясь, — праздновали победу.
Ротного связали по рукам-ногам, меня лишили такого чудесного предмета туалета, как сопряженные оборонительные гранаты, и нас обоих утащили в саманный домишко, находящийся посреди села на некотором возвышении.
Пока нас тащили, я успел заметить, что позиции гоблинов оборудованы аккурат вокруг этого домика: все строения, расположенные на удалении до двадцати пяти — тридцати метров, носили характерные черты подготовки к обороне: типа проломов у фундамента, окопчиков, приправленных мешками с песком, и так далее. Значит, гоблины заранее планировали отловить заложников и вести переговоры с вражьей стороной, поместив плененных в ценр своего опорного пункта. И у них все получилось. Ой, как обидно-то, а! Осталось еще мелом написать на стене дома: „Здесь находится офицер спецназа лейтенант Бакланов, который по преступной халатности попал в заложники к бандитам!“ — и пригласить телевидение, чтобы на всю страну освещали торги между гоблинами и старейшинами. Чтобы все узнали, какое чмо этот самый Бакланов, призванный как раз для разоружения НВФ и освобождения заложников. Где?! Где мой пистолет с одним патроном?!
„Заложынык зыдэс!!!“ — прочел я корявую надпись углем на мелованной стене дома, когда нас подтащили поближе. Здоровенную такую надпись, видимую минимум с расстояния километра.
— Молодцы, гоблины! — похвалил боевиков ротный, когда нас бросили в домик, оказавшийся изнутри обычным сараем, и оставили одних. — Если что — сарай как раз в центре. Любая пуля прошьет навылет через обе стены. И надпись… Молодцы.
Я молчал, радуясь, что полумрак в сарае скрадывает черты моего лица и избавляет от необходимости встречаться с ротным взглядом. Было мучительно стыдно. Даже если нас благополучно обменяют на отловленных накануне гоблинов, мне не быть в спецназе. После таких залепух не держат даже в обычном подразделении, а уж у нас — будьте покойны, вышибут одним презрением.
— Что молчишь, лейтенант? — поинтересовался Бо. — Язык не отрезали?
— Стыдно, — еле слышно пробормотал я. — Ой как стыдно! Застрелюсь.
— Да ну, брось ты! — насмешливо проговорил Бо. — Ты молодой, вся жизнь впереди. Еще наворотишь кучу полезных делов. А насчет стреляться — нету же у тебя ничего! Чем стреляться будешь? Ась?
— Как выберемся отсюда, так и застрелюсь, — упрямо пробурчал я. — Не потерплю позора. Лучше смерть, чем бесчестье!
— О как! — Бо озадачено крякнул. — Ну и дурак ты, лейтенант. А впрочем, есть у тебя одна рациональная мыслишка — насчет выбраться. Давай на ней пока и остановимся. Сейчас развяжемся и пойдем отсюда.
— Как это „развяжемся“? — удивился я. — Да на мне с километр веревок!
— А вот. — Бо завозился в своем углу и чем-то щелкнул. Поморгав, а адаптировал зрение и с удивлением обнаружил у него в руках пружинный нож зэковской работы. — Эти индюки даже по-человечьи обыскать меня не сумели, — пояснил Бо. — Я в принципе другой вариант заготовил — более трудоемкий. Думал, нож отнимут. Ну, раз уж такие нерадивые попались — будем быстро развязываться. — И начал перерезать веревки, связывающие его ноги.
— Даже руки не догадались сзади связать, — сожалеюще пробормотал Бо, заканчивая разрезать свои путы. — Так просто все! Сейчас я тебя обслужу, а ты мне руки развяжешь. — Бо встал и направился ко мне.
В этот момент дверь сарая резко распахнулась. В дверном проеме стояли два здоровенных бородача с автоматами и щурились со света, пытаясь нас рассмотреть.
Бо аккуратно сел у стены и спрятал ноги под лавку.
— Смотры, э! — удивился один из гоблинов. — Кенгурю, э! Ноги завязан, а он пригает!
Второй гоблин оказался более наблюдательным. Поглазев несколько секунд на Бо, он присвистнул и что-то крикнул, обернувшись назад.
Через короткий промежуток времени четыре гоблина, ворвавшиеся с улицы, методично пинали Бо ногами, покрикивая от возбуждения. По лицу, впрочем, они старались не попадать — видимо, на этот счет их старший дал соответствующее распоряжение. Сам старший — приземистый дядька в возрасте — стоял у входа и играл с отнятым у Бо ножом, наблюдая за экзекуцией.
— Хорош, бляд! — распорядился он, прескучив любоваться избиением. — Это вам урок, казель! — И коротко буркнул что-то своим соратникам.
Гоблины сноровисто раздели нас с ротным и оставили в одних труселях. Делали это они в два приема: освободили ноги, сняли штаны, приспустили трусы до щиколоток, затем освободили руки, сняли куртки и майки, после чего вновь завязали руки.
Когда с меня стащили трусы, я отчаянно задергался и зарычал, аки раненный слон.
