Стивен Хантер - Мастер-снайпер
— Так, так, — сказал писатель.
— Хем, тут есть еще кое-какие люди, — начал было Родж.
— Не так быстро, юноша. Это, похоже, очень многообещающая встреча, — заявил писатель, похотливо улыбаясь и кладя руку на плечи Сьюзен.
— Эй, приятель, — предупредил Литс.
— Только без драки, — попросила Сьюзен. — Я ненавижу драки. Мистер Хемингуэй, пожалуйста, уберите руку с моего плеча.
— Милочка, я положу свою руку куда угодно, только назови куда, — пообещал Хемингуэй, убирая руку.
— Запихни ее себе в зад, — предложил Литс.
— Нет, правда, капитан. У меня нет к вам ничего, кроме уважения. Вы те ребята, которые загонят этих варваров в могилу. Закопаете фрицев в землю, да, майор? Теперь уже со дня на день. Это, черт подери, может произойти теперь в любой день. Юноша, а как насчет того, чтобы дать папе выпить? На пару пальцев виски. Безо всякого льда. Теплое и чистое.
— Война — это ад, — сказал Литс.
— Скольких фрицев ты уложил? — спросил Хемингуэй у Литса.
Литс ничего не ответил.
— Ну, сынок? Пятьдесят? Сотню? Две тысячи?
— Какой-то ужасный разговор, — сказала Сьюзен. — Давай уйдем отсюда.
— Так сколько, капитан? Столько же, сколько и майор? Могу поспорить, что он уложил целую тьму. Есть британские специальные отряды, которые ходят за линию фронта. Режут их ножами, ножами, черт подери, прямо по глотке. Кровища повсюду. Так сколько же, капитан? Ну?
Литс сказал, что он не знает, но не очень много.
— Стреляешь по машинам, пока они не взорвутся, — объяснил он, — так что и не чувствуешь, что кого-то убиваешь.
— Пожалуйста, давайте сменим тему, — взмолилась Сьюзен. — Все эти разговоры про убийства вызывают у меня головную боль.
— Никакая охота не сравнится с охотой на человека, — провозгласил Хемингуэй, — а тот, кто достаточно долго охотился на вооруженного человека, больше уже ни о чем другом и не помышляет.
— Я никогда об этом не думал, — сказал Литс. Он с горечью вспомнил трассирующие пули, разлетающиеся по траве, вздымая фонтаны земли, треск автоматов и разрывающий вселенную грохот 75-миллиметровых танковых орудий. — Это было чертовское месиво. Совсем не похоже на охоту.
— Нет, правда, я не позволю этой чепухе испортить мне вечер. Давай. Джим, пошли отсюда, — сказала Сьюзен и потащила его к выходу.
Они шли по холодным и мокрым предрассветным улицам Лондона. Над безликими рядами зданий, образующих стены коридора, по которому они шли, начал разливаться ледяной свет. И снова пополз туман. В этот час улицы были пустыми, если не считать случайно попадавшихся военных джипов и проскакивающих время от времени одиноких черных такси.
— Говорят, во время блицкрига в Германии даже не прекращали работу такси, — рассеянно заметил Литс.
— Ты веришь в чудеса? — внезапно спросила Сьюзен, которая довольно долго хранила молчание.
Литс задумался, затем ответил:
— Нет.
— Я тоже не верю, — сказала она. — Потому что чудо — это голое везение. А я верю в то, что должно произойти. Должно, запланировано, предопределено.
— Наша встреча в госпитале? — спросил он, только наполовину в шутку.
— Нет, я совершенно серьезно.
Он взглянул на нее. Как она изменилась!
— Ты так разгорячилась, что можешь осветить весь этот городской квартал. Будем надеяться, что фашистских самолетов поблизости нет.
— Ты будешь слушать то, что я хочу сказать, или нет?
— Конечно, буду, — заверил он.
— Ох, Джим, извини, — спохватилась она, — Я представляю, как ты ужасно себя чувствуешь. Аутвейт был очень жесток.
— С Аутвейтом я могу справиться. Просто я кое-что знаю и не могу никого заставить поверить в это. Но не позволяй моим заботам испортить твой вечер. Правда, Сьюзен. Я очень рад за тебя. Пожалуйста, расскажи мне, что ты хотела рассказать.
— У нас есть один. Наконец-то. Один вырвался. Чудом.
— Что у вас есть? О чем ты...
— Свидетель.
— Я не...
— Из лагеря. Невероятная история. Но наконец-то в марте сорок пятого года до Запада добрался человек, который был в месте под названием Освенцим. В Польше. В лагере смерти.
— Сьюзен, ты слушаешь всевозможный...
— Нет. Он был там. Он идентифицировал фотографии. Описал местоположение, оборудование, сам процесс. Все сходится с теми отчетами, которые у нас уже были. Все оказалось правдой. И теперь мы можем это доказать. Он — все, что у них есть, у евреев Востока. Он — их показания, их свидетель. Их голоса, в конце концов. Все это берет за душу. Я нашла это...
— Постой, погоди минутку. Говоришь, лагерь в Польше? Тогда как этому парню удалось пересечь всю Польшу, Германию и добраться до нас? Что ни говори, но в это очень трудно поверить. По-моему, так это очень похоже на сказку.
— Немцы перевели его в специальный лагерь, который расположен в лесу в Германии. Очень странная история. В ней нет никакого смысла. Они перевели его туда вместе с группой других заключенных и откармливали там — раскармливали прямо как свиней. Затем однажды ночью их вывели в поле и...
— Это было что-то вроде казни?
— Испытание. Он сказал, что там что-то испытывалось. И Сьюзен рассказала Литсу историю Шмуля.
И постепенно Литс начал прислушиваться к этой истории с большим интересом.
7
«Вампир» будет работать, в этом Фольмерхаузен почти не сомневался. В конце концов, он с самого начала был в лаборатории Берлинского университета в 1933 году, когда доктор Эдгар Куцхер, работая в широких пределах крупного контракта с Heereswaffenamt (отделом пехотного оружия), сделал многообещающее открытие, обнаружив, что сульфид свинца обладает фотопроводимостью и от него можно получить полезный сигнал амплитудой примерно в три микрона. Это позволило ему на несколько лет обогнать американцев и англичан, все еще топтавшихся с сульфидом таллия. Начертанное мелом на университетской доске уравнение, описывающее прорыв, который совершил господин доктор, нашло свое практическое применение в том устройстве, над которым сейчас и работал Фольмерхаузен в научном бараке и пункте № 11, испытывая всевозможные трудности и все усиливающееся давление. Чтобы пробраться через чащу технических трудностей, к которым приводило каждое, даже очень незначительное решение, требовалась работа по сортировке не одной дюжины мелочей. Но именно это несостоявшийся физик Фольмерхаузен больше всего и любил в инженерной работе — заставить устройство работать. Главной целью являлась способность функционировать. «Вампир» будет работать.
Но будет ли «Вампир» работать при сорока килограммах?
Это был совершенно другой вопрос, и, хотя положение Фольмерхаузена официально требовало от него оптимизма, в глубине души его терзали глубокие сомнения.
При сорока килограммах?
Безумие. Это невозможно без значительного ухудшения технических характеристик устройства. Но конечно же, никто не спорит с СС. Все улыбаются, делают все возможное и надеются на удачу.
Но сорок килограммов? Зачем? Неужели они планируют сбрасывать его с самолета? Тогда устройство все равно разобьется, а амортизация удара в спецификации заложена не была. Фольмерхаузен по своей инициативе пошел к Реппу.
— Господин оберштурмбанфюрер, не могли бы вы указать мне хотя бы некоторые причины, требующие ограничения веса?
— Извините, господин инженер-доктор, — холодно ответил Репп. — Таковы тактические требования, только и всего. Кто-то же должен таскать эту чертову штуку.
— Но ведь несомненно есть машины, которые...
— Сорок килограммов, господин инженер-доктор. После этого у Ганса-жида начались ночные кошмары.
Пища у него в животе бурлила и бунтовала. Он работал с какой-то одержимостью, командовал своими людьми, как тиран, требовал от них невозможного. Однажды он услышал, как кто-то из подчиненных пошутил: «Это не Ганс-жид, а Аттила-варвар». Несмотря ни на что, начиная с 1933 года он все же дошел до нынешнего положения; этот путь был сложным, полным ложных стартов и упущенных возможностей, предательств и разочарований, несправедливых обвинений и заговоров против него, долгов, заставлявших его унижаться перед другими. Но больше, чем что-либо на свете, его преследовала тень 1933 года. «Последний год, когда я был действительно счастлив, — говорил он сам себе, — после чего все и началось».
Начальный год — для «Вампира», для Куцхера, для Германии. Но в то же время и год завершающий. Это был последний год, когда Фольмерхаузен занимался физикой, а он любил физику, его склад ума прекрасно подходил для этой науки. Но уже в следующем, 1934 году физика была официально объявлена еврейской наукой, такой же полурелигией, как и фрейдизм, полной каббалы, ритуалов и пентаграмм, и молодые блестящие арийские головы, в том числе Фольмерхаузен, были вынуждены обратиться к другим областям деятельности. Многие, причем не только евреи, покинули Германию; они оказалась счастливчиками. Для тех, кто остался, выбор был невеселым. Дицл занялся аэродинамикой, Штосселъ вернулся к химии, Ланге вообще оставил науку и стал партийным интеллектуалом. Фольмерхаузен тоже чувствовал, что его вынуждают к кардинальной перемене рода деятельности, перемене смелой и необычайно резкой, что ему совсем не нравилось. Он вернулся в Технологический институт и стал инженером-баллистиком, а не уважаемым доктором наук. В этой профессии не было загадок, которые задавала физика, не было ощущения, что перед тобой раскрывается вселенная; но все знали, что рано или поздно должна начаться война, а война означала пушки, а пушки означали работу. Он взялся за это со страхом, ведомый единственным чувством, что сможет продолжить работу в области, в которой был действительно талантлив. Сначала, когда его пригласили в конструкторскую группу ЭРМА Бертольда Гипеля, казалось, что он сделал правильный выбор. ЭРМА (сокращенное название «Erfurter Maschinenfabrik В. Giepel GmbH, Erfurt») была в тот момент истории самой плодовитой конструкторской организацией в области оружия, в которой собрались лучшие специалисты со всего мира, молодые инженеры после технических институтов, с конкурирующих предприятий, таких как «Waffenfabrik Mauser» в Оберндорфе или «Walther AG» в Мюнхене, даже из швейцарской лаборатории SIG и американского «Винчестера». Все было пересмотрено. Блестящая команда, которую собрал Гипель, совершила настоящий переворот в области автоматического оружия и создала Maschinenpistole, использовав радикальный принцип открытого затвора и прямой отдачи, что способствовало упрощению производственных процессов, облегчению и повышению надежности; к тому же такая конструкция позволяла обеспечить циркуляцию воздуха между казенной частью и дулом, способствующую охлаждению, что резко повысило скорострельность до 540 выстрелов в минуту. Короче говоря, они изобрели лучший в мире автомат, МР-40, который впоследствии стал известен всему миру под другим названием.
