Виталий Гладкий - Обреченный убивать
– Между прочим, моя жизнь мне пока еще не наскучила.
Палыч вдруг ссутулился, стал как бы ниже ростом. Не глядя на меня, он тихо роняет:
– Жаль… Мне бы твои годы…
И, чуть прихрамывая, он поднимается по лестнице.
Я остаюсь. Мне нужно немного прогуляться, чтобы привести в порядок мысли и чувства. Неужто я трус? Теперь уже просто не знаю…
Но что прикажете делать, если передо мной резиновая стена? Я ее бодаю изо всех сил, упираюсь, как вол, она вначале поддается, а затем пружинит и, больно пнув, отбрасывает на прежние позиции. И так до бесконечности…
Фишман был уже мертв, когда спецназовцы вышибали взрывом дверь СИЗО. Такое заключение дал судмедэксперт. Допросы взбунтовавшихся подследственных ничего не прояснили. Тупик.
Что-то во мне надломилось. Это заметил даже счастливый Баранкин, совершенно ошалевший от своей любовной эпопеи.
– Серега, ты болен? – однажды спросил он участливо. – Я не болен… Я уже мертв.
Мне не хотелось даже языком шевелить – я как раз сидел за своим столом и бесцельно листал дело Лукашова.
– Морально мертв… – Ну ты даешь…
Озадаченный Баранкин подошел ко мне и принялся рассматривать фотографии, разбросанные по столу, украдкой поглядывая в мою сторону, – хотел продолжить разговор, но не решался.
– Серега, а Лозовой тебе зачем? – наконец спросил он после довольно длительной паузы, ткнув пальцем в один из снимков.
Я невольно опешил – это были фотографии, полученные мною из седьмого отдела. А на снимке, который заинтересовал Славку, был изображен таинственный незнакомец из ресторана при мотеле.
– Кто такой Лозовой?
– Мы вместе учились в школе милиции. Только Лозовой на курс выше.
– Где он сейчас?
– Ты что, не помнишь? Служит у нас, в управлении, в дежурной части. Старший лейтенант.
В дежурной части! В моей голове будто кто щелкнул выключателем, и мрак хандры тут же рассеялся. – Погоди…
Я быстро набрал номер дежурного по управлению.
– Алло! Говорит Ведерников. Кто дежурил… – Я назвал дату. – Жду… Понял, спасибо.
Именно Лозовой дежурил в ту ночь, когда бандиты ворвались в квартиру Лукашова к Тине Павловне! И спецгруппа захвата опоздала… Потому что кто-то предупредил.
Вывод напрашивается однозначный, но я все равно не могу поверить.
– Как тебе Лозовой? – спрашиваю Славку, напряженно смотрящего на меня.
– Мы с ним мало общались. Жлоб…
– Почему жлоб?
– Любитель выпить на дармовщину. А у самого снегу прошлогоднего не выпросишь. За копейку удавится. Так зачем тебе Лозовой?
– Интересуюсь… – неопределенно ответил я и стал складывать бумаги в сейф. – Извини, тороплюсь… Будет спрашивать Палыч, скажешь, что появлюсь часа через два.
Я спешил в парк у ресторана "Дубок", где меня уже должны были ждать.
– …Во, здесь он стоял. – Долговязый юнец топнул ногой об асфальт аллеи.
– Я даже не успел заметить, куда он бил… – явно смущаясь, добавил второй, ростом пониже.
Он был бледен и немного прихрамывал. Собственно говоря, благодаря ему я и вышел на эту историю, случившуюся в вечер убийства Лукашова.
Парень после драки попал в больницу с тяжелыми травмами ноги и ребер, а его мать, не долго думая, заявила в райотдел милиции о "хулиганах, избивающих наших деток". В РОВД происшествие расследовать не спешили, хотели, видимо, спустить его на тормозах – такие драки случались через день, а эта, к счастью, обошлась без поножовщины.
Но мать пострадавшего обладала уникальной настойчивостью и добилась приема у самого генерала, после чего дело повесили на Баранкина. Вот тут-то и выяснилось, что четверых здоровенных парней избил всего лишь один человек.
Я слушал объяснение юнцов и их подружек и все больше убеждался, что это именно тот человек, которого я ищу: роста выше среднего, широкоплечий, быстр в движениях, очень силен, отлично тренирован, в совершенстве владеет приемами восточных единоборств. А значит, он должен был где-то тренироваться. И если он не приезжий, не гастролер…
Словесный портрет незнакомца из парка, составленный мною с помощью потерпевших, оставлял желать лучшего. Что и немудрено: достоверность словесных портретов, за редким исключением, не выдерживает никакой критики. Это как раз тот момент, когда теория не в ладах с практикой. – Зайди к старику…
Благоухающий Баранкин терпеливо чешет свои непокорные вихры, глядясь в карманное зеркальце.
– Просил… – Он пытается рассмотреть свой профиль.
– Пижон… – отвечаю я и поправляю узел пестрого галстука, который идет ему, как корове седло. – Фраер деревенский.
– На свадьбу придешь? – осторожно интересуется Славка, все еще не веря, что я в настроении.
– Куда денешься… Придется. Пора уж и мне заводить полезные знакомства…
Баранкин скалится, а я отправляюсь к Палычу.
В кабинете "зубра" полнейший кавардак: везде валяются бумаги, книги, а сам он, сняв пиджак, усердно копается в ящиках письменного стола.
– Звали?
– Садись… Сережа…
Ошеломленный, я медленно опускаюсь на стул: впервые за три с лишним года нашей совместной работы Палыч обращается ко мне по имени.
– Будем прощаться… – продолжая свои изыскания, негромко говорит он, не глядя на меня.
– Как… прощаться?
– Ухожу. Пора, брат, пора… На пенсию ухожу.
Я молчу. Что-то внутри оборвалось, и как-то нехорошо заныло сердце.
– Вот так… – Палыч поднимает на меня глаза.
Только теперь я замечаю, как он сдал за последний месяц. Передо мною сидел старик с потухшим взглядом, болезненный и вялый.
– Ты себя побереги, Сережа… Я перед тобою виноват… Ты был прав. Не надо было путать тебя в это дело.
– Иван Палыч, о чем вы? – И я впервые называю его по имени-отчеству. – Это наша работа. Не я, так другой.
– Другой, может, и не полез бы на рожон. Видно, ты копнул чересчур глубоко. Особенно кое-кому не понравились твои разговоры с друзьями покойного Лукашова. Возможно, и не стоило с ними так…
Да уж, разговоры… Век бы мне с ними не говорить, не видеть их холеные рожи и пустые циничные буркалы. Хорошо, что я не сказал старику о звонках "доброжелателя"…
– Иван Палыч, вас "ушли"? – прямо спрашиваю я.
Старик не выдерживает моего взгляда и опускает глаза. Его молчание красноречивее любых слов.
– Из-за меня, значит… Вот падлы… Но я все равно доведу дело до конца! – едва не кричу я. – Чего бы мне это ни стоило! Я не позволю этим подонкам творить их черные делишки! Я не боюсь их.
– Знаю… Потому и… Эх! – машет Палыч рукой. – Пропади оно все…
– Значит, именно вас избрали козлом отпущения?
– Вроде того… Зря мы Фишмана арестовали…
– И теперь на всех перекрестках будут кричать, что мы применяли недозволенные методы, что он оговорил себя и других… Попробуй опровергни. Снова концы в воду и на трибуны, чтобы в сотый раз поклясться в верности перестройке.
– Опровергнуть трудно, это верно… Они уже накатали телегу в обком и… э-э… выше…
Мне почему-то в этот момент вспомнился Иван Савельевич и его молодой коллега. Да, им тоже не позавидуешь…
– Едва не забыл… – Палыч хмурится еще больше. – Наблюдение за квартирой Лукашова снято…
Вот это уже совсем плохо. Теперь Тина Павловна осталась одна как перст. Помощи ждать неоткуда… Я смотрю на Палыча, он виновато отводит взгляд. Я знаю, что он отстаивал до последнего наш план перед начальством. Увы…
Он смотрел на меня настороженно и с некоторой опаской. Я его понимал: лишь совсем недавно вышло постановление об официальном статусе восточных единоборств в нашей стране, до этого гонимых и преследуемых, ютящихся в подвалах и развалюхах подальше от глаз милиции. И нашей вездесущей общественности.
– Басков… – представился тренер по кунфу и, помедлив чуток, добавил: – Олег.
Был он уже не молод, лет под сорок, худощав, жилист и как-то по особенному собран. -…Да, этого человека я знаю…
Басков долго рассматривал фоторобот, над которым мне пришлось изрядно потрудиться вместе с компашкой из парка.
– Он здесь, правда, не очень похож. Но, судя по вашему описанию, это Карасев. Редкий талант, доложу я вам. Настоящий боец, великий мастер.
– Вы с ним давно знакомы? – спросил я с дрожью в голосе.
– Как вам сказать… Не так чтоб уж очень… Он тренировался у меня.
– Здесь? – показал я на приоткрытую дверь спортзала.
– Нет… – хмуро улыбнулся Басков. – В другом месте… Это когда мы, извините, в подполье ушли. По инициативе, между прочим, вашей конторы.
– Что он собой представлял? – Я не отреагировал на выпад тренера. – Вы ведь с ним общались – сколько? – почти три года.
– Неразговорчив, скрытен. Но заводной. Нервишки у него шалят, это точно. Очень обязательный. Если пообещал – разобьется, но исполнит. Вот, пожалуй, и все…
Из спортзала я не шел, а летел, будто за полчаса у меня прорезались крылья. Карасев! Не думаю, что теперь установить его место жительства будет архитрудной задачей.
