Михаил Серегин - Приговор воров
Человек со шрамом, называвший себя Рустамом, отключил телефон. Он огляделся и направился к ближайшей проезжей части.
Ему нужно было поймать такси. Для курортного города такси в любое место и в любое время было делом обычным. Куда угодно довезут, только денег заплати. Деньги были проблемой для человека со шрамом.
Впрочем, теперь он эту проблему решил.
* * *Убийца очень любил шоколад. Не сладости вообще, а именно – шоколад. Шоколад был для него чем-то большим, чем просто сладость. Как символ солнечного и счастливого детства, которого у него никогда не было.
Он медленно помешивал в кастрюльке бурлящий шоколад в номере безвестной гостиницы захолустного города, куда он уехал, после того как на аэровокзале убил министра. Его неотступно преследовало то, что он знает, что он увидел в глазах умирающего министра.
Не только министра. А в глазах всех тех, кого он на своем веку убил.
Немалый получился бы список…
Это была смерть.
И что самое странное – как он сейчас понял, – у того, кого он убивал, было его лицо.
Это было как смотреться в зеркало в темноте.
Из-за этого, наверное, невыносимая боль.
Только почему он раньше об этом не думал?
Он выключил плитку, накрыл кастрюльку с шоколадом крышкой, положил полотенце на крышку и прошел в гостиную. Уселся в кресло, дотянулся до пульта управления и включил телевизор.
В уши ударило шипение, а глаза ослепило множество черных точек на мерцающем белом фоне.
Он с размаху стукнул по кнопке «Stop». И несколько минут сидел, сжав изо всех сил зубы, чтобы они не стучали. Сил не было даже для того, чтобы вытереть пот, заливавший ему глаза.
«Это же всего-навсего неполадки на местной станции. Тысячи раз так было, я тысячу раз этот белый экран с мерцающими точками видел…»
Положив трясущейся рукой пульт на журнальный столик, он вышел из гостиной, прошел по всему номеру, включая в каждой комнате свет. Вернулся к электроплитке и зачем-то вылил сварившийся шоколад в раковину. Несколько капель, упавших на пол, свернулись там черной кровью. Тогда он потушил свет, закрыл дверь, ведущую в комнату, и запер ее.
Потом занавесил банным полотенцем большое зеркало в прихожей и повесил наволочку на зеркало в ванной.
Закрылся в спальне и ничком упал на кровать.
«Что со мной?»
Несколько мгновений перед смертью ощущаются началом умирания. Несколько мгновений, отложившись в сознании и памяти, и определяют абстрактный до этого образ смерти; как лицо, расплывающееся в темноте, вспыхивает от нечаянного фонаря – и складки возле губ, и зажмуренные глаза отчетливо видны.
«За мою жизнь – сколько таких мгновений я пережил, безголосых смертей сколько пережил…»
И, конечно, у каждой смерти было свое лицо. Потому что каждый раз он ощущал ее приближение по-разному – скорчившись в тесной норе, а пули, стелющиеся поверху, шевелят волосы на голове; прямо по бесконечной пустой улице, вздрагивая от ощущения, что оптический прицел направлен в спину; всаживая узкий нож в податливое живое мясо – умирая ночами каждой смертью, которой уже когда-то умирал…
Он помнил, как это случилось с ним в первый раз. Нет, не тогда, когда он убил первого в своей жизни человека, – гораздо позже, когда он осознал впервые в жизни, что убил.
Это было год назад…
Он вступил в ущелье между двумя глухими железными холодными стенами. Прошел до первого поворота. Повернул туда, где, по его мнению, и находился источник подозрительных шорохов.
Вот, вот… еще несколько шагов.
Внезапно он услышал тишайший хриплый шепот совсем рядом. В двух шагах буквально. Кажется, за следующим поворотом:
– Время?
– Все.
«Что за странный диалог? Не понимаю смысла».
А понял он смысл, когда до него долетела следующая фраза, но не оттуда долетела, откуда первые две, а сзади. Фраза позади него родилась, голос, донесший ее, прямо за его спиной прозвучал:
– В клетке!
Он моментально обернулся – сработал инстинкт самосохранения – и бросился на землю. Под ноги предполагаемому неприятелю.
Примерно за четверть секунды до того, как его руки коснулись промерзшей почвы, над головой его грохнул выстрел, осветив на миг оказавшиеся грязно-зелеными шершавые стены гаражей.
Вслепую, уже лежа на земле, он выбросил вперед руки и наткнулся ими на чьи-то ноги.
Понимая, что медлить нельзя, что следующая пуля того, кто так неожиданно отрезал ему путь к отступлению, наверняка достигнет цели, он сжал ткань штанин в горсти и изо всех сил дернул на себя. Грянул второй выстрел, и раздалась вслед за ним матерная брань.
Пуля, ушедшая вверх, цокнула о металлическую стену гаража, а человек, пославший ее, грохнулся на землю.
Сзади него послышались голоса двух человек, и он, изогнувшись змеей, вполз на барахтающееся тело и, нащупав мокрое и страшно холодное лицо, размахнулся и ударил рукоятью пистолета в лоб.
Тело перестало извиваться, оно стало податливым и неожиданно тяжелым.
Шорох. Голоса сзади.
Он обернулся и несколько раз выстрелил почти наугад в расплывающиеся на фоне темного неба силуэты. Родился стон, забился в ущелье гаражей и умер.
Исчез один силуэт.
Второй – мелькнул и пропал там, откуда появился.
«Так, все, надо сваливать отсюда. Скинуть ствол куда-нибудь и свалить как можно дальше. Заказ я провалил. Меня засекли и едва не убили. Провалил заказ. Не убил того, кого должен был убить. Самый лучший киллер на земле провалил свой заказ. Первый раз в жизни. И, наверное, последний. Хочется верить».
Он вскочил на ноги. Быстрее отсюда.
Вдруг – он только два шага сделал по тому же пути, по которому пришел сюда – тусклый свет, падающий из окон здания, заслонил кто-то.
«Кого еще черт несет?»
И перещелкнулся вдруг тугой затвор чужого пистолета, и он вскинул свой «магнум» и нажал на курок, чтобы опередить чужую пулю-дуру.
Бах!
Прогал между гаражами снова стал свободен, только видно было немного под светом из окон, как оседал, скользя спиной по железной стене и скрюченными мертвыми пальцами скребя шелушащуюся краску, чей-то труп.
Все, теперь быстро отсюда, пока тревогу не подняли.
Он вылетел из страшного гаражного ущелья, на ходу засовывая «магнум» в кобуру под мешковатым пиджаком. Оглянулся – нет никого. Хотя в чреве здания, где находился тот, кого он должен был убить, кажется, рождается уже тревога – тени быстрее замелькали в освещенных оранжевым светом окнах, и послышался чей-то испуганный визг, приглушенный каменными стенами.
Кто-то шагнул к нему сзади, он рванул кобуру, но… никого не было. Только все еще оседал на землю труп, почти невидимый в ущелье гаражей.
Он заглянул трупу в глаза – и белый молочный свет ослепил его и, сковав движения, бросил его – ослепленного – на промерзшую землю, густо покрытую ледяной крошкой…
* * *… на промерзшую землю, густо покрытую ледяной крошкой, грохнулся и разлетелся вдребезги плоский, как плитка шоколада, каменный строительный блок.
И тотчас страшной силы ветер обрушил на него режущие струи ледяных осколков, словно крупную соль из вспоротого ножом мешка. И веяло непереносимым ужасом от шуршащих друг о друга осколков. Страх поднял его с земли, и бешено налетевшая ледяная крошка вспорола его тело и вмиг спустила с него всю кожу.
Ничего не видя, кроме чьих-то бесчисленных белесых глаз, прищурившихся на него отовсюду, он побежал, стараясь держаться спиной к смерти.
Спотыкаясь о трупы, он почему-то влетел в то самое ущелье между железными стенами гаражей, откуда выбежал только что, и, пробираясь по узким тоннелям, закричал, потому что увидел, что пути никакого нет и гаражи падают, беззвучно складывая стены и крыши, словно разрушающиеся карточные домики, и он не может устоять на ногах тоже – плоть его давно сорвал и унес чудовищной силы ветер, а ледяные осколки скрежещут о твердые белые кости.
Он – безумный от страха, которого раньше никогда не ощущал (он вообще раньше не ощущал ничего, хотя бы отдаленно похожего на страх) – рванулся изо всех сил, хрипя от вспыхнувшей вдруг невыносимой боли, рванулся еще раз и еще; и рвался, пока не хрустнул, не выдержав, его позвоночник.
Он грохнулся на промерзшую землю, густо покрытую ледяной крошкой, и разлетелся вдребезги, словно каменный строительный блок.
И сразу стихло все, и страшные белесые глаза оставили его врастать переломанными костями в землю – на бесконечно долгие века.
В очередной раз все вокруг полетело вверх дном, прогудел черным колодцем вихрь под ним, и он ощутил себя в холодном московском дворе, распростертым на голой земле под неслышным шелестом сухой снежной крупы, летящей с темного неба.
Он открыл глаза.
Что это было? Что это было тогда, когда он в первый раз глянул в глаза убитого им человека?
Почему это было? Потому что хотели убить его – но убил он?
Убийца в холодном номере безвестной гостиницы не знал ответа на этот вопрос.
