Сергей Донской - Волки в погонах
– Вы можете объяснить человеческим языком, что от меня требуется? – крикнул Балаболин. – У вас что, есть какие-то вопросы по поводу Эдички и Артура?
– Наконец-то догадался, – одобрительно сказал Громов. – Умный парень. Инстинкт самосохранения в тебе неплохо развит.
Журналист перевел дух и опустил руки. Его бравая бородка казалась слегка перекособочившейся, точно его за нее долго тягали, прежде чем отпустить обладателя и позволить ему выпрямиться. Но спину он все еще сутулил, готовый в любое мгновение упасть ничком на пол. И взгляд у него был блуждающим, как у затравленного зверька, лихорадочно ищущего выход из западни.
– Время сталинских репрессий, между прочим, давно закончилось, – напомнил он, обнаружив, что револьвер уже не целится ему в голову.
– Ты уверен? – Громов склонил голову к плечу, показывая всем своим видом, что с нетерпением ожидает ответа, и лучше бы он был правильным, этот ответ.
Балаболин уверенности не высказал. Помялся немного и, наконец, заговорил по существу, не желая больше испытывать судьбу:
– Эдичку я знаю по клубу «Мэджикал Мистери Таур». Мы с ним часто бывали в одних и тех же компаниях, водили знакомство с одними и теми же людьми.
– Тусовались, в общем, – кивнул Громов.
– Ну, что-то вроде того.
– Самое подходящее занятие для взрослых мужчин. Хотя какие из вас, к черту, мужчины… – Недоговоренную фразу завершил пренебрежительный взмах руки.
Балаболин заволновался:
– Между прочим, среди… гм, наших встречаются очень интересные и разносторонние личности. Взять хотя бы Эдичку. Нестандартный взгляд на многие вещи, широчайший кругозор, изысканный вкус…
Громов постучал рукояткой револьвера по барьеру, требуя к себе внимания.
– Рекламу Эдичке Виноградову здесь делать не обязательно. Меня интересует, виделись ли вы с ним вчера, о чем говорили, чем занимались. И главное, куда ты дел дискету, которую он тебе передал?
– Дискету? – На лице Балаболина появилось неподдельное изумление. – Ни о какой дискете у нас речь не заходила. Понятия не имею, что вы имеете в виду… Вчера мы с Эдичкой разве что парой фраз перебросились, и только. – Балаболин клятвенно прижал правую руку к груди. – Он весь вечер просидел вдвоем с Артуром, а потом сказал, что спешит по делам, попрощался со мной и исчез.
– Это все? – разочарованно спросил Громов.
– Все.
Гах! Молниеносно вскинув «смит-вессон», Громов выпалил в люминесцентную лампу прямо над головой Балаболина. Осколки и штукатурка посыпались на присевшего журналиста, напоминая ему, что правды и только правды ожидают от него не одни читатели.
– Еще он пообещал, что завтра отдаст мне долг, семь тысяч долларов! – истошно завопил Балаболин, не решаясь поднять голову, которую прикрывал обеими руками.
– Встань! – потребовал Громов. – И отвечай внятно. Где Эдичка собирался раздобыть деньги?
– Откуда же мне знать! – плаксиво воскликнул Балаболин. Из-за того, что его волосы были посыпаны белым крошевом, он казался внезапно поседевшим и каким-то потасканным. Шмыгнув носом, он заговорил опять, напрягая голосовые связки, чтобы быть услышанным и понятым: – Но Эдичка был уверен, что разбогатеет. Перед уходом он шепнул мне, что завтра прикатит в клуб на собственном «Кадиллаке»!
– М-м? – Громов был приятно удивлен сообщением.
Итак, Эдичка о чем-то договорился с репортером «Нью-Йорк Ревю», а затем направился прямиком в Госдуму, где скачал секретную информацию с компьютера покойного Шадуры. Наверняка деньги он намеревался выручить именно за эту работу. Но не получил…
– Так что на «Кадиллаке» Эдичка теперь разве что до кладбища прокатится, – заключил Громов вслух. – Если, конечно, ему пожелают устроить пышные похороны.
– Что? – тревожно спросил Балаболин, до предела вытягивая шею. – Какое кладбище? Какие похороны?
– Я твоего ненаглядного дружка имею в виду. Эдичку Виноградова.
– С ним приключилась какая-то беда?
– Какая беда может приключиться с покойником? – удивился Громов. – Разве что его из морга не удосужатся забрать и отдадут студентам-медикам на растерзание. Или собакам бродячим. Их сейчас возле любой больницы тьма-тьмущая.
– Собакам? – ужаснулся Балаболин. – Эдичку?
– Сейчас речь не о нем, а о тебе, – жестко напомнил Громов. – Тебе есть, что еще сообщить мне по поводу вчерашнего вечера? Или… – Он задумчиво почесал бровь стволом револьвера.
– Артур Задов тоже подходил ко мне! – заторопился журналист. – Он одолжил у меня «Фольксваген». Сказал, что оставит автомобиль на платной стоянке возле моего дома, и обещание, между прочим, сдержал. Утром «Фольксваген» стоял на месте, как мы договаривались. Вот только…
– Что только?
– Денег за прокат Артур так и не заплатил. Пообещал, что к девяти заскочит ко мне в редакцию, а сам не появился, – закончил Балаболин упавшим голосом. Скорее всего, не коварство Артура его угнетало, а сознание того, что рассказывать ему больше нечего. Достаточно ли полезен он оказался ФСБ, чтобы его отпустили с миром?
Громов вспомнил, что до отлета Артура Задова осталось не так уж много времени, и аккуратно вложил «смит-вессон» в наплечную кобуру из мягкой желтой кожи. Американец оказался весьма прижимистым типом. Одному своему приятелю не заплатил за услугу, второму вонзил в ухо спицу, вместо того чтобы купить у него ценную информацию. В том, что убийство Эдички – дело рук Задова, сомнений не было никаких. Не случайно он не появляется в гостинице, не случайно шушукался с Эдичкой, водившим так называемую мужскую дружбу с Шадурой. В принципе, расследование можно было считать законченным.
– Подойди сюда, Балаганов, – сказал Громов. Дождавшись, когда журналист замрет за разделяющим их барьером, он поинтересовался: – Ты ведь без блокнота никуда, верно? И ручка наверняка при себе имеется?.. Молодец, – кивнул он, когда Балаболин с готовностью продемонстрировал, что не обманул ожидания Громова. – Теперь вырви листок и пиши следующее… Я, такой-сякой, как истинный патриот Родины желаю стать негласным осведомителем Федеральной Службы Безопасности, в чем собственноручно расписываюсь. Число. Дата.
– Но я не хочу! – вяло запротестовал Балаболин.
– Еще как хочешь! – заверил его Громов. – Учти, если ты заставишь меня опять доставать ствол, я…
– На чье имя писать заявление? – быстро спросил Балаболин.
– А ни на чье, – равнодушно ответил Громов. – Никто тебя осведомителем делать не собирается, не переживай.
– Тогда зачем это? – удивился журналист.
– Я же не бюрократ какой-нибудь, чтобы с тебя подписку о неразглашении нашей беседы брать, – пояснил Громов. – В том случае, если у тебя вдруг зачешется язык, ты вспомни, что копии твоего заявленьица могут в любой момент возникнуть там, где ты этого меньше всего ожидаешь. Догадываешься, как к тебе станут после этого относиться окружающие?
– Догадываюсь, – мрачно сказал Балаболин. Закончив писать, он отдал листок Громову и с намеком на запоздало пробудившийся гонор осведомился: – Я могу быть свободен?
– До поры до времени, – многозначительно подтвердил Громов. – Идем. Провожу тебя до ближайшего туалета. Ты ведь стремишься туда всей душой, я угадал, м-м?
Слегка оживший в коридоре Балаболин промолчал, но посетить по пути уборную все же не отказался. Громов не был к нему в претензии за это. Бывало и хуже. Далеко не каждый человек, которого берут в оборот в ФСБ, способен дотерпеть, пока его сопроводят до унитаза.
* * *После общения с деморализованным журналистом у Громова на душе остался неприятный осадок. Не все методы развязывания языков ему нравились, но что тут попишешь? Люди, с которыми порой приходилось сталкиваться Громову по долгу службы, нравились ему еще меньше.
Светлана Копейкина не заставила его ждать в приемной, тут же связалась с начальником и официально кивнула:
– Проходите, пожалуйста.
Ушки у нее уже не полыхали маковым цветом. И на Громова она старалась не смотреть, отводила взгляд, давая понять, что больше не желает выслушивать всякие глупости.
– Спасибо тебе, Светик, – сказал он с чувством, прежде чем исчезнуть в кабинете Власова.
– За что? – вырвалось у нее невольно.
– За то, что никогда не улыбаешься, – ответил Громов с серьезным видом. – Если улыбки красивых девушек кому-то и продлевают жизнь, то только самим этим девушкам. Окружающих мужчин, – Громов ткнул себя пальцем в грудь, – они сражают наповал.
– Борис Юрьевич вас ждет! – напомнила Копейкина страдальческим голоском. Одна из светлых прядей волос почему-то выбилась у нее из-за уха и свесилась чуть ли не до страницы журнала регистрации посетителей, в который она уткнулась.
Громов напоследок полюбовался по-кошачьи аккуратной головкой девушки и распахнул дверь.
Для того чтобы приблизиться к столу Власова, было достаточно сделать десять широких шагов, но, по традиции, сначала следовало дождаться приглашения войти и присесть. Обычно Власов оставлял подчиненным на раздумье секунд пять, давая им возможность в последний раз взвесить, что и как им докладывать, а о чем лучше не заикаться. Громова он продержал у порога раза в два дольше.
