Александр Тамоников - Солдат, который вернулся
— Вот оно что. Ну, знаешь, друг мой хороший, если и дальше вспоминать то, что было, то лучше развестись. Не мучить ни себя, ни Ленку, ни сына.
— В своей семье я разберусь сам.
— Не получится у тебя это, Коля. Со стороны видней. Нет у тебя семьи.
Гусев неожиданно взорвался:
— Да пошел ты и все прочие тоже!.. Надо же, учителя нашлись. Обойдусь без советов. — Он развернулся, выкинул окурок и пошел к своему дому.
На крыльцо вышел Петрович:
— Чего это он, Рома?
— Никак не может пережить измену жены. И любит ее, и ненавидит. Это страшно и непереносимо больно.
— Отойдет.
— Теперь уже вряд ли. Не знаю, как ему помочь. Нет таких лекарств. Им бы с Ленкой пожить хотя бы с полгодика вдали друг от друга, тогда, возможно, что-то и изменилось бы. Как бы Колька не натворил чего!
— Нет, Рома, не натворит. Поорет, посуду побьет, стекла на веранде расколотит. Это уже было. Но ни Ленку, ни Вовку он не тронет. Может, разок жене влепит, и все. Ленка заплачет, он и остынет. Если до того спать не завалится, выпил-то побольше, чем вчера.
— Эх, Колька! Да и Ленка тоже хороша. Чем думала, когда с сутенерами связывалась?
— Но уж точно не головой.
— Ясно чем. Бабы часто тем самым местом думают. Пойдем в хату, выпьем на посошок.
Мужики добили бутылку, Николаев встал со стула и сказал:
— Спасибо за угощение, за помощь. Пойду я.
— Ты не сомневайся, завтра все закончим, — заявил Петрович.
— Я не сомневаюсь. Еще раз спасибо, спокойной вам ночи.
— Я провожу! — Екатерина встала.
— Не надо, Катя, не в городе, — заявил Николаев. — Тут хода двадцать шагов. Не заблужусь.
Екатерина поникла:
— Ну, как скажешь.
Роман вышел на улицу, посмотрел на дом друга. Там во всех окнах горел свет, но шума слышно не было. Может, действительно ничего не будет? Пришел Гусь домой и молчком лег спать. Дай-то бог.
Николаев прошел к себе, сел за стол в большой комнате и подумал, до чего же сложная штука жизнь. В отряде, на службе совсем другое. Там все понятно. На отстое — подготовка, на выходе — решение задач. Вообще-то, казалось бы, на гражданке должно быть еще проще. Нет утомительных тренировок, учений, риска, целей, которые надо уничтожить, пока не зацепили тебя самого. Спокойная, размеренная, в чем-то однообразная, скучная жизнь. Ан нет. На гражданке, оказывается, страсти иногда кипят похлеще, чем на войне. Там бой рано или поздно заканчивается, на гражданке же он продолжается бесконечно.
От размышлений его оторвал сигнал вызова сотового телефона. На дисплее светилась буква «С». Седой!
— Слушаю, командир, — ответил Николаев.
— Добрый вечер, Рома.
— Добрый.
— У тебя все в порядке?
— Так точно.
— Говорков?
— Грач сумел шугануть его.
— Хорошо. Как сам?
— В порядке.
— Так в пятницу можешь подъехать на базу?
— Конечно.
— Тогда жду тебя двадцать шестого числа в десять часов. В одиннадцать должны подъехать Белоногов и Трепанов.
— Речь пойдет о деле, озвученном Грачом? — спросил Николаев.
— Да.
— Понял.
— Грачев говорил, что ты просил помочь устроить в Москве знакомую женщину?
— Так точно. Это возможно?
— Ты знаешь, Рома, ничего невозможного нет. Непросто, конечно, будет пристроить женщину, практически не имеющую образования, на приличную работу, но что-нибудь придумаем. Ты захвати копию ее паспорта и документ об окончании училища. Если есть, то и характеристики. Трудовую книжку. В общем, все, что надо для устройства на работу. Понял?
— Понял, командир.
— Тогда до встречи.
— До встречи.
В тот момент, когда Николаев отключил телефон, в комнату тихо вошла Екатерина и спросила:
— Не помешала?
Николаев положил мобильник на стол и сказал:
— Мы же простились, Катя!
Екатерина подошла, присела напротив него.
— Ты с родителями простился. С кем, если не секрет, говорил по телефону?
— С другом.
— А может, с подругой?
Николаев посмотрел ей в глаза:
— Зачем ты пришла?
— Зачем? — Екатерина подняла брови. — Разве ты не догадываешься?
— Катя, не повторяйся!
— Но нам же было хорошо. Почему не продолжить? Или ты обманывал меня? Я не дала тебе того, что ты ждал?
— Все было хорошо, Катя…
Женщина вздохнула:
— Было! Какое страшное слово. Мертвое. Так об умерших говорят. Был и никогда больше не будет. Но мы же живые, Рома!
— Ты хочешь, чтобы я стал таким же, как Говорков?
Екатерина удивилась и спросила:
— О чем ты говоришь?
— О том, Катя, что Говорков вынуждал тебя спать с ним, шантажируя работой. Получается, что я использую твои чувства для того же самого.
— Ты в своем уме, Рома? Я же сама пришла к тебе. Я люблю тебя. Знаю, ты не веришь, но это так.
— Но я-то, Катя, не люблю тебя. Ты симпатичная, мне хорошо с тобой, но любви-то нет. Ты знаешь об этом! Я сожалею, но пока…
— Спасибо за откровенность. Впрочем, я и не надеялась на то, что примешь меня. Извини. — Екатерина заплакала, выскочила в сени.
Хлопнула дверь.
— Черт! — выругался Николаев. — Ну и положение. Но и Катя должна понимать, что не по-людски вот так, наскоком. Лишь бы удовлетворить свои потребности.
Он встал, закурил. С другой стороны, вдруг она действительно полюбила и раньше не знала того, что испытала с ним, то что ей делать? Если тянет к нему, а сдержать себя невозможно? Нет, он поступил не по-людски. Не надо было гнать ее. Ведь она тоже нравится ему. И хотела-то ласки, нежности. Да, любви нет, а что она такое? Никто не объяснит. Сам должен почувствовать. Может, потом так и будет? Он, по сути, выгнал женщину, с которой провел ночь. Вчера, значит, она была нужна ему, сегодня нет. Извини, дорогая, но ты права, я получил свое, так что жди, когда позову, а сейчас прошу на выход. Неправильно это, некрасиво, не по-мужски. Но ничего не изменить. Не идти же обратно к Воронцовым и просить у Кати прощения. Сходить, в принципе, можно, но теперь она не вернется.
Николаев выдохнул, взял из буфета уцелевшую бутылку водки, открыл ее, выпил сто граммов. Потом Роман выкурил сигарету, лег, не раздеваясь, на кровать и заставил себя уснуть. Он умел это делать, программировать сон. Служба в спецназе научила.
А Екатерина вновь не смогла спать. Она уткнулась в подушку, часто вздрагивала и прикладывала к глазам носовой платок.
Катя не винила Николаева. Ей было обидно и жалко себя. Боль сдавливала грудь, безысходность перехватывала дыхание, отчаяние рвало душу. Состояние влюбленной, но отвергнутой женщины описать невозможно. Трудно даже представить, насколько оно тяжело.
Кате было плохо. В голове бился вопрос, за что ей дана эта мука — любить и быть нелюбимой? Ответа на него она не находила.
Катя решила выпить снотворного, которое принимала ее мать, поднялась и в окно увидела, как в сторону дома Николаева мимо палисадника скользнула тень, отбрасываемая невысоким человеком. Она испугалась, и теперь уже страх отозвался тупой болью.
Екатерина встала, накинула халат, надела тапки, поспешила в сени, оттуда — на крыльцо. Там Катя остановилась и прислушалась.
Сперва до нее донесся стук в дверь дома Николаева, потом — его голос:
— Кто там?
Услышала она и ответ:
— Дядя Роман, это я, Вовка Гусев. Открой! Беда!
Для Николаева этот стук прозвучал автоматной очередью.
«Катя? — подумал Роман. — Нет, вряд ли. Тогда кто?»
Он подошел к двери.
— Кто там?
В ответ Роман услышал взволнованный голос Володи Гусева, распахнул дверь и спросил:
— Что случилось?
Парень дрожал.
— Дядя Роман, помоги! Батя мамку убивает!
Николаев не мешкая рванулся к дому Гусева.
На улицу вышла Екатерина и спросила:
— Что произошло?
— Потом, Катя. Вовку забери! — Роман на бегу повернул голову к сыну друга и приказал ему: — А ты оставайся здесь. В хату без разрешения ни ногой!
— Иди ко мне, Володя! — позвала Катя, и парень остался с ней.
Николаев ворвался в сени дома Гусевых, оттуда проскочил в зал. Он увидел Кольку, прижавшего жену к мебельной стенке и приставившего к ее шее кухонный нож.
— Молись, сука! — услышал Роман.
Гусев повернулся, услышав шум, донесшийся из сеней:
— Ромка? Какого черта?
— Подожди, Коля, спокойно. Ты чего это творишь?
— Она мне жизнь испоганила. Сил больше никаких нет. Убью сволочь — и дело с концом.
— Не спеши, убить всегда успеешь. Никуда Ленка не денется. Ты отпусти ее, Коля, поговорим.
— Нет, сначала я ей, стерве, кровь пущу.
— Ты же любишь ее.
— И что? Она же, сука, кладет на мою любовь.
Елена с мольбой в глазах смотрела на Николаева.
— Ладно, убьешь ты жену. Тебя засадят в тюрягу, причем надолго, как бы не на всю жизнь. А Вовка? О нем ты подумал? Как ему жить без родителей? Сиротой? Он же еще пацан. Не проживет без вас, погибнет. Ты об этом подумал?
