Эльмира Нетесова - Подкидыш
Они словно растаяли в лесной чаще, куда не решились сунуться ни охрана, ни овчарки.
Николай узнал о побеге на следующий день от врача. Тот, справившись о самочувствии, сказал, загадочно улыбаясь:
— Дорого обошлась эта травма нашей администрации. И, главное, батенька, на те места, какие им травмируют, швов не наложить. Все окна административного корпуса разбиты вдребезги, огражденья во многих местах повреждены, часовые вышки — тоже… На работу никто не вышел. Семнадцать человек на дежурной машине сбежали па волю. А все бабкари и пятеро оперативников закрыты в штрафном изоляторе. Телефонная связь повреждена. Овчарник сгорел дотла! Заключенные бунтуют! Требуют суда над администрацией. И решили добиваться своего! Если приедет комиссия, кое-кому придется жарко.
Комиссия приехала на третий день. А следом за нею, на двух машинах, новые охранники…
Они быстро разогнали заключенных по баракам. Не уговаривали. Убеждали шоковыми дубинками. Быстро выпустили из шизо бабкарей и оперов.
Их, проведенных по двору под охраной, в последний раз увидели заключенные.
Колька лежал, отвернувшись к стене, накрепко сцепив зубы от боли, разламывающей плечо, когда кто-то подошел и сказал:
— Калягин, вы спите?
— Какой черт! Плечо отваливается! — подумав, что его навестили зэки, пожаловался человек.
— Повернуться сможете?
Николай увидел пожилого офицера в форме внутренних войск.
— Расскажите, что произошло с вами?
Николай недоверчиво оглядел капитана. Сцепил зубы.
— Не нервничайте. Нам нужно разобраться в случившемся. Вспомните все! — сел у постели.
Николай рассказывал через стон. Человек записывал. Иногда что-то уточнял. С час проговорив с Николаем, осмотрел следы от покусов, рваное, гноящееся плечо. И сказал, словно процедил сквозь зубы:
— Сволочи, такого мужика чуть не сгубили!
А еще через три дня врач больнички оповестил:
— Начальника уволили. Назначили нового. Завтра приезжает принимать зону. Говорят, тертый мужик. Колыму прошел. Конечно, не заключенным. Но в его зонах всегда был порядок…
Через десять дней Николай почувствовал облегченье. Плечо перестало гноиться и ныть. Ноги стали заживать. И доктор уже не навещал Николая по ночам. Не будил уколами.
В конце второй недели ему сняли швы.
— Новый начальник тюрьмы вас хочет увидеть, — сообщил Николаю врач, едва тот переоделся.
Калягин от неожиданности на стул плюхнулся:
— Ему что нужно от меня?
— Не знаю, батенька. Мне сказано, я передал. Вас ждут, — указал на охрану.
«Пропал! Теперь всех собак на меня повесят. Во всех бедах обвинят. А ведь до воли всего-то полгода осталось!» — сдавило сердце.
— Проходите, Калягин! А вы — свободны! — сказал охраннику новый начальник зоны. И, оглядев Николая, спросил: — Как себя чувствуете?
— Теперь нормально, — ответил коротко.
— Завтра мы отправляем вас на условное, досрочное освобождение. Будете жить с семьей в Красноярске, работать на стройке. Но, конечно, не на прежней должности. До полной свободы придется немного подождать. Но это уже не зона. Каждый свой шаг придется хорошо обдумывать. Спотыкаться нельзя. Чтоб не было плохих последствий. И работать на полной отдаче. Ибо только это поможет вам. Случившееся постарайтесь забыть поскорее. Это в ваших интересах. Оно и на воле не все гладко складывается. Иначе не было бы зон на земле. Еще, и это — последнее. Удачи вам во всем. Пусть наша с вами встреча станет первой и последней…
Николай покинул зону ранним утром следующего дня.
…Красноярск, как и прежде, жил своею обычной жизнью. Никто не обратил внимания на человека, идущего к дому. Здесь он не был два с половиной года…
Дрожал каждый мускул, ноги подкашивались. Как встретят? Ждут ли его? Ведь о его возвращении никто не знал.
«Свалюсь как снег на голову! Вот Арпик удивится! Хотя она на работе, наверное. Зато Павлик и теща дома. А Арпик, нет, не буду звонить. Дождусь вечера. Пусть будет сюрпризом мое возвращенье», — решил Николай и нажал кнопку звонка.
— Кто там? — услышал голос тещи.
— Это я! Николай! — ответил срывающимся голосом. И… Услышал, как шлепающие шаги удалились от двери.
Николай снова позвонил.
— Сейчас! — послышалось недовольное. Теща открыла дверь, держа ее на цепочке, и сказала в щель: — Арпик на работе…
— Это я! Вернулся! Или не узнали?
— Почему же? Признала, — ответила сухо. И нехотя скинув цепочку, впустила в квартиру.
— А где Павлик?
— Он спит, — указала на спальню.
— Пойду загляну, каким он стал? — вошел в комнату. Увидел сынишку, разметавшегося в постели.
— Павлик! Сынок! — стал на колени, целовал голову, лицо, руки мальчугана.
Тот проснулся. Испуганно натянул на себя одеяло. Спросил робко:
— Ты кто?
— Я? Папка! Твой отец! — хотел обнять сына.
Но тот оттолкнул:
— Мой папка на работе. Совсем другой. Он вместе с мамкой. Ты — чужой. Чего лезешь ко мне? — встал с постели, глядя на Николая с недоверием.
Человек оглянулся на старуху, застывшую за спиной изваянием.
— Это правда?! — спросил глухо, не веря в услышанное.
— Пошли на кухню. Зачем ребенка впутывать? Ему рано такое слушать. Пусть поспит еще! — закрыла двери и повела Николая на кухню. — Садись. Попьем чайку. Поговорим, — отошла к плите.
— У Арпик есть любовник? — спросил Николай.
Тещу словно кнутом огрели:
— Что? Моя дочь не шлюха! Она честная женщина! По тюрьмам не сидела! И не позорилась. Она вышла замуж за хорошего человека! Он — врач! Они собираются записаться. Он Павлика за сына считает. Любит его! И мальчонка к нему привык. Отцом зовет. Тебя не узнал и не помнит. Не тревожь его! Алименты с тебя брать не будут…
— Она еще полгода назад писала, что ждет меня! — еле выдохнул Николай.
— Наверно, пожалела, не хотела расстраивать. Сам знаешь, она у меня добрая!
— И давно она замужем?
— Месяца три одни жили. Потом полюбила. Привела познакомиться. Мне он понравился. Культурный, обходительный человек! Настоящий москвич! Не какой-нибудь деревенский мужик, — собрала губы в морщинистый пучок.
— Выходит, я — лишний?
— Ну конешно! Сам посуди! Не станет же моя Арпик сразу с двумя жить?
— Уж не знаю, как она, но я на такое никогда не соглашусь! — подошел к телефону и набрал номер: — Арпик? Это я! Николай! Из квартиры тебе звоню… Почему смолчала? Что? Тебе было трудно одной? Нет! Я не упрекаю! Это слишком мелко! Я просто хотел посмотреть тебе в глаза! В последний раз… Но не стоит. Ты все равно ничего не поймешь… Нет! Мне ничего не нужно объяснять. Прощай! — Положил трубку и, шагнув к двери, увидел сына. Глаза мальчонки широко раскрыты. В них было много вопросов. Но рядом стояла бабка, и Павлик не решился их задать.
— Прости, сынок! — наклонился к сыну, поцеловал в макушку и вышел в двери не оглядываясь.
«Не споткнуться», — уговаривал себя Николай, глотая жесткий ком, застрявший в горле. И шел, не разбирая дороги.
В сквере нашел заброшенную скамью. Курил, успокаивая себя:
«Баба предала! А сколько мужиков в зоне о том говорили? Они еще тогда это пережили. Мне судьба дала отсрочку. Они остались живы. А я чем хуже? Они не верят бабью? И я не поверю ни одной! Вот только теперь куда деваться?»
И Николай решил сегодня же, не откладывая, пойти на работу. Может, там имеется общежитие? Авось дадут место…
Ему повезло.
Николая определили в бригаду каменщиков подсобным рабочим. Он целыми днями носил на растущие этажи кирпичи, раствор. Вернувшись в общежитие, заваливался в постель и спал до утра. Его не интересовали соседи по комнате. Он ни к кому не набивался в друзья, никуда не ходил. Лишь через два месяца решился написать письмо родителям в Сероглазку. Коротко поделился случившимся. Особо не жаловался. Передал приветы всем братьям и сестрам. Попросил черкнуть о себе хоть несколько строк. А через месяц получил ответ, написанный рукой старшей сестры Ольги:
«Ты пишешь, что стал почти свободным и живешь в общежитии вместе с вольными людьми? А скажи-ка, как ты просрал квартиру, какую дали тебе? Почему прописал в ней потаскуху, а не моих детей — своих племянников. Сейчас жил бы в своем углу, а не скитался бы по общагам! И мои дети не платили бы за комнату, учась в институтах! Но… На это у тебя ума не хватило. Ты никогда не думал о нас. Вот и теперь пишешь о своих бедах. А не подумал, что родителям обязан помогать. Ведь они получают крохотную пенсию, какой и на хлеб не хватает. Я тоже в колхозе работаю. Имею свою семью. Учу детей. Еще и стариков кормлю. Легко ли мне? Бьюсь как рыба об лед. И никто не поймет и не поможет. У всех свои заботы и беды. Только я трехжильная? Вас вынянчила. Вы повыучились. Я осталась с семилеткой — в колхозе. Из-за вас. Но с вашей учености никакого толку. Только сосете из нас последние соки. Уж лучше б вас не было».
