Александр Бушков - Пиранья. Бродячее сокровище
И с ухмылкой взирал, как обыскивают девушку – впрочем, Мазур быстро понял, что дела и в самом деле обернулись скверно, поскольку с обыском эта процедура имела мало общего. Два мордоворота ее попросту лапали, неспешно и нагло запустив руки под футболку, содрали курточку, полезли в джинсы. Мазур увидел, что она кипит от злости – и, подняв глаза к потолку, стоит с надменным видом, старательно делая вид, будто это вовсе и не с ней происходит.
Потом ее развернули спиной к стене, и сержант, вразвалочку подойдя вплотную, зашептал ей что-то на ухо. Энджел бросила на него уничтожающий взгляд, ответила что-то резкое. Сержант, удрученно кивая, щелкнул пальцами.
Стоявший справа почти без замаха ударил девушку под ложечку, подхватил и повалил на пол. Двое других проворно прижали к затоптанным доскам ее руки, Энджел, зажмурившись, отчаянно хватая ртом воздух, никак не могла перевести дыхание. Дик дернулся было, но, ощутив у шеи острие штыка, остался на месте.
Сержант, передвигаясь с картинной медлительностью, опустился рядом с ней на колени, косясь на зрителей, задрал футболку под горло, погладил по груди с хамской ухмылочкой полного хозяина ситуации. Расстегнул ей «молнию» на джинсах и принялся не спеша их стягивать. То ли показалось Мазуру, то ли так было на самом деле, но во всей этой сцене была какая-то дурная театральность...
Сам он стоял на прежнем месте, глядя в пол. Он и в этой ситуации – особенно в этой, когда их сторожил один-единственный солдат с винтовкой наизготовку, а остальные таращились на занимательное зрелище либо принимали в нем участие – мог бы в считанные секунды выложить аккуратный штабель трупов, кончить их всех к чертовой матери, прежде чем кто-то успеет опомниться. Мог благородным рыцарем вступиться за поруганную девичью честь...
Да нет, самое печальное, что как раз и не мог. Не имел права. Странствующие рыцари, благородные корсары, лихие гусарские поручики и положительные ковбои, словом, вся эта публика, что согласно канонам чести с утра до вечера, без выходных и праздников обязана была защищать слабых и обиженных, не имела с Мазуром ничего общего. Прежде всего, потому, что все эти Дон-Кихоты, капитаны Блады и благородные шерифы были сами себе хозяева. А Мазур – человек сугубо военный, выполнявший не допускавшие двойного толкования приказы, имевший право на самостоятельные решения и поступки лишь в узких пределах незримых границ...
Сейчас не тотслучай. Положить их нетрудно, но это означает ввязаться в нешуточные хлопоты зря, вопреки интересам дела. Чтобы доставить по назначению невесомое содержимое подкладки, он обязан был равнодушно взирать на любые гнусности, какие только могли происходить вокруг.
И он остался стоять, нисколечко не презирая себя – потому что дело не в его личной трусости, а...
Энергичные, уверенные шаги простучали от двери в глубь разгромленного магазина. Это вошел офицер – не первой молодости, лет пятидесяти, седой, с аккуратными черными усиками, в безукоризненном мундире с эмблемами и значками той же пехоты, с капитанскими дубовыми листиками на погонах.
Картина переменилась мгновенно. Солдаты торопливо вытянулись, сержант оставил свое похабное занятие на середине процесса, вскочил и, такое впечатление, постарался стать ниже ростом, уставясь в пространство ничего не выражающим взглядом оловянного истукана.
Оценив происходящее с полувзгляда, капитан поднял руку, воздел указательный палец с видом Зевса-громовержца и металлическим голосом принялся, судя по тону, распекать свое расшалившееся воинство. Мазуру вновь привиделась дурная картинность и в его манерах провинциального актера и в наигранно-раскаянных позах солдат – происходящее, полное впечатление, напоминало кадр из какого-нибудь индийского фильма, где эмоции и жесты преувеличены раз в десять против реальных...
– Боже мой, сеньорита Хагерти! – удрученно воскликнул капитан, помогая девушке подняться. – Как хорошо, что я успел вовремя! И как печально, что вы проигнорировали все предупреждения, продиктованные искренней доброжелательностью... Вас же убедительно просили держаться подальше от этих неспокойных мест.
Энджел с видом гордым и презрительным неторопливо застегнула джинсы, вырвала у ближайшего солдата свою курточку, которую тот ей боязливо протянул, держась поодаль с таким видом, словно опасался, что его укусят за руку.
– Что бы я без вас делала, Агирре... – сказала она без всякой благодарности в голосе, скорее уж насмешливо.
– Я рад, что вы должным образом оцениваете мои скромные усилия, – как ни в чем не бывало протянул капитан. – Право же, вам следовало быть осторожнее, сеньорита. Здесь развернулись форменные военные действия, солдаты разозлены и бесцеремонны. Это все парни из глухих деревушек, представления не имеющие о хороших манерах и галантности...
– Ну да, я и сама вижу... Могу я попросить назад камеру?
– О, разумеется! – капитан щелкнул пальцами и второй солдат торопливо поднес телекамеру.
– Здесь была кассета с пленкой...
– В самом деле? – с непроницаемым лицом поднял бровь капитан. – Если и была, сейчас ее уже нет... Представления не имею, что с ней могло приключиться. Должно быть, эти деревенщины, забавляясь с прибором, которого в жизни не видели, кассету случайно вынули и где-нибудь выбросили... Хорошо хоть камеру не уронили... Ах, как вы легкомысленны и неосторожны, сеньорита Хагерти, при всем вашем очаровании... – он подошел к девушке совсем близко. – Дорогая сеньорита, ну зачем столь тенденциозное, одностороннее освещение непростой жизни нашего государства? Не скрою, у нас все еще имеется масса недостатков во всех областях, но нужно же понимать – свергнутая и осужденная прогрессивной общественностью хунта оставила тяжкое наследие, процесс формирования демократии нелегок и долог. В этих условиях журналистам из столь демократичной страны следовало бы, наоборот, выискивать светлые стороны в происходящем, искать положительные примеры долгого и сложного процесса перехода к демократическому обществу... В то время как вы, уж простите за откровенность, только тем и занимаетесь, что старательно выискиваете совершенно нетипичные явления вроде здешних беспорядков...
Ситуация все еще была непонятной, а судьба Мазура – непредсказуемой, но все же он ощутил нечто похожее на ностальгическое умиление. Полное впечатление, что он оказался дома и слушал очередное выступление замполита перед офицерским активом – только язык другой, а все остальное до ужаса похоже...
– Постараюсь учесть ваши ценные пожелания, – сказала Энджел безразличным тоном.
– Очень бы хотелось, очень... Пойдемте. Эти... досадные беспорядки все еще далеки от завершения. Командование, озабоченное вашей безопасностью, поручило мне проводить вас до вашей машины – разумеется, она цела и находится под нашим присмотром – и, более того, дать вам парочку провожатых, чтобы вы могли беспрепятственно вернуться в Ла-Бьянку, не подвергаясь ни малейшей опасности... – он чуть заметно усмехнулся. – Все равно у вас нет больше пленки, так что ваше дальнейшее пребывание здесь бессмысленно...
И он сделал недвусмысленный приглашающий жест, указывая на дверь, а другой рукой подал знак двум солдатам, которые подхватили винтовки и встали по сторонам – тот же конвой, только притворявшийся почетным караулом.
Энджел, сверкнув глазами на капитана, сделала шаг к двери. Сержант зашептал что-то на ухо капитану, кивая на Мазура с многообещающим видом. Понятно было без перевода: может, хоть на этом отыграемся? Мазуру стало немного неуютно.
Капитан, бегло просмотрев его документы, громко произнес в пространство:
– А что здесь делает господин из Австралии?
– Это наш шофер, – моментально ответила Энджел.
– Вот как? И давно он выступает в этом качестве?
– С сегодняшнего дня, – отрезала девушка. – Я его наняла. По-моему, на этоя имею право?
– О, разумеется, разумеется... – капитан протянул Мазуру документы и откозырял. – Австралия, как же... У вас там много кенгуру, я видел по телевизору... а еще вы, австралийцы, за все время своей истории показывали прямо-таки образец бережного, братского и демократического отношения к аборигенам, всем этим маори...
Мазур выдержал его иронический взгляд с олимпийским спокойствием – в конце концов, австралийцем он не был и оттого не ощущал угрызений совести за «своих» предков...
– Пойдемте? – непринужденно предложил капитан.
Они вышли на улицу. Слева, над крышами, по-прежнему тянулся в небеса косой шлейф черного дыма, и где-то в отдалении трещали короткие очереди автоматических винтовок. Капитан вновь отдал честь и, заложив руки за спину, неторопливо удалился.
Дотошно поверив, хорошо ли лежат в кармане документы, Мазур сделал неожиданное открытие. И громко выругался.
Во внутреннем кармане драгоценной куртки лежали только паспорт и мореходная книжка. Деньги исчезли – и рулончик долларов, и пачка местных фантиков. Он остался без гроша в кармане. Не было смысла гадать, кто его так облегчил – то ли первый патруль, то ли эти, в магазине, все равно жаловаться бесполезно, концов не найдешь. Положеньице...
