Евгений Сухов - Убить Сталина
Строй неровно колыхнулся, и из него, почти одновременно, вышло около сотни человек.
— Вы сделали правильный выбор, товарищи, — сообщил Жиленков. — Вижу, что вы настоящие патриоты своей родины и желаете ей только добра. Кто еще желает помочь своей родине? Выходите, товарищи, смелее!
— Я хочу, — протиснулся вперед Таврин. — Да пусти ты, — отодвинул он коренастого парня, стоящего впереди. — Дай пройду! Товарищ Жиленков, запишите и меня в свою Гвардейскую бригаду!
Сейчас в Жиленкове ничего не было от того прежнего военнопленного, каким он был всего-то год назад. В первую очередь он изменился внешне — прибавил в весе, щеки заметно округлились, кожа сделалась лоснящейся. В немецкой армии, похоже, он достиг благополучия.
Всем бы так жить!
Бывший сосед по нарам в одну минуту пережил целую симфонию чувств, отразившуюся в его округлившихся глазах. Неподвижным оставалось только лицо, выглядевшее суровым и значительным. Он и раньше не был особенно привлекательным, а сейчас точно было понятно, что творец не удосужился подобрать для его внешности подходящую форму. Небрежно слепленный, будто бы на авось, с нелепо торчащими из-под фуражки большими ушами, он должен был бы вызывать у военнопленных снисходительные улыбки, однако потешаться никто не спешил.
Сбежав по ступеням, Жиленков-Варфоломеев широко распахнул объятия, как будто в порыве радости хотел сгрести в охапку весь строй, но, подступив к бывшему соседу по нарам, лишь только сдержанно протянул руку.
— Вот так встреча!
Рукопожатие Жиленкова оказалось на редкость крепким. Лицо дрогнуло и растеклось в доброжелательной улыбке.
Вблизи Жиленков был не так суров, как на трибуне. Таврин отметил, что фуражка на его заметно вытянутой голове сидела на самой макушке и была явно не по размеру. По тому, как он носил форму, в нем можно было сразу определить человека штатского. Отсутствовало в нем то щеголеватое умение носить форму, какое всегда присутствует у кадрового военного. Да и сам он казался каким-то ненастоящим, ряженным в чужую одежду.
— Я тоже не ожидал.
Военнопленные повытягивали шею, наблюдая за встречей двух приятелей.
— Знаешь, а я часто вспоминаю тот кипяток, которым ты меня поил в лагере, когда я загибался от простуды. Если бы не твоя забота, так мы бы с тобой сейчас не разговаривали.
Таврин смущенно улыбнулся.
— Я не сделал ничего особенного. На моем месте так поступил бы каждый.
Жиленков нахмурился. Стало заметно, что ему есть чего вспомнить. Выждав паузу, он сказал:
— Не скажи… Мне тут пришлось много чего увидеть и пережить. Близких за корку хлеба задушат, только чтобы самим выжить. Давай отойдем…
Жиленков, попридержав Таврина за локоток, отвел его в сторонку. Военнопленные больше его не интересовали, казалось, что сейчас он был занят более важным делом. Комендант лагеря, длинный худой немец, встав перед строем, заговорил, слегка растягивая слова:
— Господа военнопленные, советую вам подумать над предложением генерал-лейтенанта Жиленкова. Это ваш шанс, чтобы достойно продолжить свою жизнь и своей доблестной службой помочь вермахту избавить Россию от большевизма и установить в ней новый порядок. Всем, кто хочет служить фюреру и доблестной Германии, подойти к старостам барака. А теперь — разойтись!
Военнопленные расходились медленно. Обычно так разбредаются с кладбища. Минуту назад была похоронена еще одна надежда.
— Быстро ты растешь, — заметил Таврин, — от простого шофера — до генерала!
— А ты не удивляйся, — сдержанно сказал Жиленков. — Во время войны еще и не такие стремительные карьеры получаются. Гитлер так вообще из ефрейторов в главнокомандующие шагнул!
Через несколько минут плац опустел. На расчерченном белой краской асфальте осталась осыпавшаяся с обуви грязь. Дежурный, вооружившись совком, бежал на плац, чтобы устранить непорядок, — немцы не прощают оплошности даже в малом.
Петр Таврин невольно обернулся — не слушает ли кто?
— Если ты окажешься порасторопнее, то обещаю тебе, что твоя карьера будет не менее стремительной, чем моя. Закурить хочешь? — неожиданно спросил Жиленков.
— Не отказался бы.
Таврин ожидал, что бывший приятель вытащит немецкие сигареты — легкие и приторно-сладкие, как карамель, но тот протянул пачку родного «Казбека».
— Можно взять парочку? — с надеждой спросил Таврин.
— Забирай всю пачку. Слава богу, у меня теперь этого добра навалом.
— Трофейные?
— Можно и так сказать.
— Благодарю. — Петр мгновенно упрятал папиросы в карман гимнастерки.
Разговор проходил рядом с запретной зоной — тихое местечко, к которому не рискует приближаться ни один военнопленный, а они вот стоят и свободно разговаривают. В их сторону даже ни один эсэсовец не глянет. Есть в этом что-то занятное.
Закурили. Словами не бросались, каждый думал о своем. Таврин наслаждался предоставленным покоем — не нужно было идти в душный барак к людской скученности и суете. Стоишь себе да просто так покуриваешь.
Жиленков тоже думал о чем-то своем, и Таврину хотелось верить, что ему вспоминалось их совместное житье в лагерном бараке. Кто бы мог подумать, что та кружка с кипятком сыграет такую роль.
— Это хорошо, что ты с нами, нам нужны надежные люди, — наконец сказал Жиленков. — А я к тебе еще тогда присмотрелся.
— Так почему ты шофером-то прикидывался?
— Немцы ведь не жалуют комиссаров, думал, что если узнают — сразу расстреляют. Вот пришлось на хитрость пойти. А водитель я неплохой, все-таки у меня своя машина была.
— Как же немцы о тебе узнали?
— Какая-то сволочь выдала. Думал, повесят. — Линия губ Жиленкова презрительно искривилась. — А они мне сотрудничество предложили. Если говорить честно, я и раньше к Сталину особой симпатии не питал, чувствовал, что у нас в стране что-то не так складывается. Ведь каких людей врагами народа признали! Ведь они же революцию делали! А вместо них пришли другие, непонятно кто. Удивляюсь, что меня самого не загребли, я ведь многих из репрессированных лично знал. То, о чем сейчас мы с тобой свободно говорим, об этом весь мир давно знает, а мы только по углам шепчемся. Все думали, что у нас лучшее отечество, а это совсем не так оказалось. Вот, к примеру, Сталин всех своих соратников да ленинскую гвардию уничтожил, которые знали, куда нам идти. Так что даже не поймешь, чего мы сейчас строим и куда движемся. И так ли все это было изначально задумано. А Гитлер со своими партийцами, которые его к власти привели, ни одного не оттолкнул. До сих пор с ними шнапс пьет. Я это еще тверже уяснил, когда по Германии поездил. Ведь они же Первую мировую проиграли, а как живут! Простые работяги на собственных машинах по всей Европе разъезжают! Ладно, сам со временем поймешь, что к чему.
Левый глаз Жиленкова слегка прищурился: дым от табака поднимался кверху, раздражая сетчатку.
— Большевики проиграют войну, это точно. И поделом! Вон как Гитлер на Кавказе попер. А дальше Волга, а там и до Урала уже рукой дотянуться можно. Теперь им не выбраться.
— Не выбраться, — согласился Таврин.
— Так что тебе нужно побыстрее определяться, куда ты пойдешь и с кем. Когда война закончится, знаешь, сколько людей будут говорить о том, что они приближали победу? Толпы! А вы помогите сейчас, когда большая кровушка льется.
— Как ты думаешь, сколько еще большевики продержатся?
— Думаю, что с год, максимум — полтора. Я тут поездил по Германии, многое чего увидел. Если бы ты знал, какую они силищу собирают. Весь мир теперь на фрицев работает. В России такого нет, я тебе точно говорю! И вот тебе мой совет, не думай, что ты родину предаешь. Родина там, где тебе хорошо и сытно, где тебя уважают как личность. А если ты не знаешь, в какую именно ночь тебя заберут на Лубянку — в эту или в следующую, — и держишь на всякий случай в коридоре сидорок на дорогу, с которым предстоит идти по этапу, то какая это, к дьяволу, родина! — зло сказал Жиленков. Помолчав, добавил — голос его сделался заметно глуховатым: — А еще и радуешься, что в эту ночь пришли забирать не тебя, а твоего соседа. Насмотрелся я, — обреченно махнул он рукой. — Вот, казалось бы, немцы, враги, я должен их презирать и ненавидеть, а однако я здесь себя чувствую своим. И знаю, что гестапо меня просто так не потревожит. Конечно, хочется побыстрее в Москву, но в такую, которая без большевиков. Вот как только вернусь, сяду где-нибудь у Кремля на скамеечке, откупорю бутылочку пива и выпью ее на радостях. Так что ты скажешь?
— Я уже сказал. Я с тобой.
— Вот и славно, — похлопал Жиленков приятеля по плечу. — Я знал, что ты сделаешь правильный выбор. Обещаю о тебе позаботиться. Пойду к начальнику лагеря, расскажу о тебе все, что нужно. Нам требуются верные люди. Но ты не думай, что мы все время под немцами будем. Сейчас нам с немцами по пути. А вот когда мы большевиков растопчем, там уже и о себе подумаем, как нам всем быть дальше.
