Эльмира Нетесова - Закон - тайга
— А заводы, фабрики?
— Как пахали, так и пахали бы! Только башлей больше дали бы. Чтоб вкалывали файно, а не ваньку валяли.
— Не дали боги свинье роги, и на том спасибо! — подал голос художник. Он никогда не вступал в разговоры с фартовыми, а тут его за живое задели.
— Чего ты там вякнул? — мигом перекосилось лицо Шмеля, и, если бы не охрана, кисло пришлось бы интеллигенту.
— А вы, Григорий, чем займетесь? — спросил музыканта Новиков. Тот замялся. После отъезда Митрича он, единственный, был приставлен к кухне. И у него неплохо получалось.
— Наверное, в повара пойду. И не потому, что музыку не люблю. Слабовато она кормит. Платят мало. А у меня — дети. Может, сытнее так будет. Легче прожить, — признался бывший музыкант.
— Ну мы — ладно! Как-то устроимся. А вот вы что станете делать, когда некого будет охранять? — подал голос художник.
— Такого не случится. Пока существуют государства — есть правосудие. Значит, будут зэки… И без дела мы не останемся. Ну а если помечтать, представить себе розовую сказку, то и у нас имеются и руки, и головы. Никто не рождается готовым охранником. У каждого есть гражданская профессия — водителя, электрика, сварщика, токаря. Есть и с образованием. Так что не пропали бы, не остались бы без заработка и куска хлеба.
— А что, мужики! Вот выйдете на волю, не будет больше политических заключенных. Уйдут фартовые на свободу. Заживет тайга! И забудется это время. Эта деляна. Только в Трудовом станет отбывать условное наказание всякая мелкая шпана, какая от жиру лишнего бесится.
— Данила Николаевич! Старший! Принимайте пополнение! Машина в пути сломалась. Пришлось всех пехом доставить! — закричали из темноты.
— Помечтали и будет. Жизнь по-прежнему бьет ключом по голове, — встал Новиков и позвал: — Давай к костру! На перекличку! Никто не сбежал? Считай по головам!
Перед костром выстроились люди. Молодые и старые. Лица хмурые, свирепые. Руки в кулаки сцеплены. На фартовых и сучьих исподлобья смотрят.
— Что за зверинец возник? Откуда? По какой статье? — спросил Шмель крайнего, рыжего мужика.
Тот зыркнул по-рысьи на бугра, ответил грубо:
— Чай не поп и не прокурор, чтоб допрашивать. Без тебя хватило до зарезу…
— Знать, редкое говно! Иначе чего скрывать? — сообразил Шмель и пристально вглядывался в лица мужиков.
Их было чуть больше десятка. Взлохмаченные, небритые, голодные, они озирались по сторонам, опасливо оглядывая всех, с кем им придется жить бок о бок не один день.
Когда Новиков убедился, что пополнение прибыло в полном составе — никто не сбежал по дороге, сел к костру вместе с охранниками, доставившими зэков. Прибывшим предложил расположиться в пустующей палатке новичков. Распорядился накормить людей.
У костра осталась лишь часть охраны. Старожилам деляны не терпелось познакомиться поближе с пополнением. Раз прибыли ночью, было что скрывать. Есть что прятать. Значит, и эти за политику влипли. Иных по ночам не водят по тайге.
И, прихватив одного из новых за шиворот, Шмель спросил:
— Кто будете?
— Люди, — ответил тот, выкручиваясь из руки бугра.
— Это мы еще увидим! По какой статье сюда?
— А ты что, батюшка? Я не на исповеди.
— Колись, падла! — сдавил ворот так, что мужик чуть язык не выронил на сапоги. И хрипло назвал статью.
Пальцы бугра вмиг разжались.
— А ну, отваливай, козел, пидер, падла вонючая! — заорал так, что условники все до единого из палаток выскочили. На бугра уставились и на мужика, шмыгнувшего в кучу новеньких. — За измену Родине. Значит, полицай иль староста. Еще дезертиров по этой статье упекают…
— А ты откуда знаешь? — удивился один из прибывших.
— Заруби себе на шнобеле, паскуда немытая, что я уголовный кодекс раньше азбуки одолел! А ваша статья — на харях без слов горит.
— Сам за доброе попал? — ухмылялся мужик.
— Тебе до меня хилять долго, гнида недобитая!
— Что пасть дерешь? Бугришь тут? Так захлопнись. Мы, как и все, сюда не просились. Привезли. Отныне тут станем жить! — подошел к Шмелю плечистый, крепкий мужик, ростом выше фартового.
— Что не сами, без тебя знаем. А вот насчет вместе жить — видно будет…
— Шмель! Прекратите разборки! — послышался от костра требовательный голос Новикова, и бугор, ошпарив взглядом приехавших, ушел в палатку.
Утром, после завтрака, все условники под усиленной охраной пошли в тайгу.
Шмель шел рядом с Рябым, не оглядываясь, словно забыл о пополнении. Сучьи дети о своем говорили. О реабилитации. Генка ее уже не ждал. У него на днях — звонок. Это надежнее. Реабилитация — лишь мечта, слабая надежда.
Сегодня, как назло, предстояло валить лес в Лысом распадке. Место гнилое, гиблое. В сплошных корягах. Бока сопок — рыже-серая глина. Пропахшая тухлятиной. Внизу — серный источник коптит. Пузырится зеленой пеной. Там не только работать, дышать нечем.
Дед Митрич когда-то обозвал тот распадок отхожкой. Да так и закрепилась за тем местом эта кличка. Валить лес в распадках всегда начинали снизу. Так и быстрее, и легче.
Фартовые и сучьи дети остановились, чтобы обговорить, кто где начнет работу. И, распределившись, спустились вниз.
Шмель валил дерево за деревом, заранее зная, что Генка от него не отстанет. Сучкорубы работали не разгибаясь. И только пополнение стояло в стороне, сбившись в кучу, не зная, к кому примкнуть.
— Что сбились, как бараны? Живо за дело! — злилась охрана.
Мужики заметались, не зная, куда себя девать.
— Сгинь, линяй отсюда, лысая чума! — закричал Шмель на мужика, ставшего напротив дерева, которое бугор собирался валить.
Ель упала, не задев ротозея. Тот запоздало понял, что могло случиться, и растерялся вконец.
— Шмель! Займите людей делом! — попросил Ванюшка ломающимся баском.
Фартовый заглушил пилу на время и, указав вниз, скомандовал:
— Пусть хлысты вниз скатывают. Тут бульдозер не прихиляет. Там в распадке и пачковать надо. Нечего стоять, как yG- равшись!
До обеда фартовый измотался. Вверх, вниз по склону, все бегом, с пилой через пни и коряги. А тут еще дождь старой бабой за шиворот моросил. Не поймешь, от чего больше рубаха парила. Ладони гудели от пилы. Ноги словно
каменные. Сил больше не было. «Надо перекурить», — решил фартовый и, усевшись под разлапистую ель, достал папиросу.
— Угости и меня, — подошел один из новых и протянул руку за куревом.
— На! Подавись! Всегда я брал! Теперь меня обирают! — буркнул Шмель недовольно. И добавил: — Все на халяву падкие!
Но новый не обиделся. Не огрызнулся. Сел напротив. Закурил молча. Даже спасибо не сказал.
— Тебя как зовут? — спросил Шмель.
— Тит.
— Это чего? Кликуха?
— Нет. Имя такое.
— Значит, будешь Тип. Мне так файней помнить. Так вот секи, что я тебе трехну, будешь в паре со мной вкалывать. Мурло у тебя подходящее, с медвежью жопу. Мне такой нужен. Чтоб клин в спил одним ударом вколачивал. Без промаху.
— А если откажусь?
— Куда денешься? Я тут — бугор. У нас здесь свой «закон — тайга». Что ботну, то заметано. Коль вильнешь, мало не покажется. Так-то! — Шмель встал, глянул в упор на мужика, сидевшего неподвижно. — Иль зенки лопнули? Хиляй за мной! — рыкнул так, что Тит вскочил ошпаренно.
Фартовые, наблюдавшие за бугром, разулыбались довольно:
— Знай наших! С бугром не полязгаешь. Вмиг кентель скрутит. — И, оглянувшись на новых, решили пойти буром, подмять их враз, сегодня, сломать, подчинить себе без оговорок. Не оглядываясь на охрану. Ведь главное в тайге — работа, показатели. Они не делаются слабаками. И, словно по команде, осмелели, подстегнутые примером бугра.
Новых подталкивали взашей, подгоняли, понукали окриками, заставляя не просто шевелиться — крутиться по-беличьи. Бранью оглушили, ввели в смятение. Угрозами — внушили страх.
Им не давали присесть, смахнуть пот со лба, глянуть под ноги.
Фартовые взяли реванш за все: за собственную безысходность и вынужденное подчинение, за муки и лишения, за утраченное достоинство.
Личность? Здесь есть только зэки! Индивиды — их ломает тайга и трамбовка. Гордость? Здесь ее и не такие потеряли навсегда и забыли о значении, существовании, подлинном смысле этого понятия. Честь — здесь в чести лишь «закон- тайга», остальное — бесчестье. Имя? Его в тайге помнят лишь охранники, когда вычеркивают из списков живых…
— Вгоняй, мать твою в душу! — кричал Шмель.
И Тит вбивал клин в спил. Валил дерево, потея не только напрягшимся, багровеющим лицом, а и трясущимися коленями, скрипящей спиной.
— Живей! Смотри не обоссысь! — торопил Шмель напарника.
Тот по неопытности не знал, что стоило едва углубить спил и дерево само упало бы, без посторонних усилий.
Но Шмель кайфовал, глядя, как напарник рвал кишки, как, по-медвежьи облапив ствол, тряс его, словно в нем общак «малины» занычен. Волком выл от досады. А фартовый изгалялся:
