Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
— Теперь немножко спать будем, — сладко зевнул, бросил бурку на топчан Махмуд. — Давай сюда ложись, я на полу…
— Здесь не будем, — покачал головой немец. Объявил спокойно: — Ночевать в лесу.
— Зачем лес? — оторопел связник. — Тепло тут.
Осман-Губе молча буровил связника глазами. Напомнил: красные.
— Ей-бох, они сюда не ходили больше! — страстно уверил Махмуд.
— Сегодня нет, завтра могут прийти, — жестко дожал полковник. — Иди запрягай лошадь.
— Ты правильно говоришь, — неожиданно поддался Махмуд. Оделся, пошел запрягать.
И опять заныло в гестаповце: лекарства. Он приезжал за лекарствами для раненых, почему не сопротивляется, не напомнит?
… Сели, поехали почти в полной темноте, едва подсвеченной снегами. Небо застлало черной пеленой туч, луна лишь изредка высвечивала в их глубинной толще хининно-тусклый клок.
Лошадь с трудом тянула на крутой подъем, боязливо, недовольно всхрапывала. Крепко, совсем не по-весеннему подморозило, визжал наждачно-жесткий наст, из фиолетово-темного пространства выползали, плыли мимо торчащие черные туши стволов: густел матерый лес.
Съехали в ложбину, натаскали сушняка, запалили костер. Лошадь устало отфыркивалась. Махмуд накрыл ее попоной. Перед отъездом нагрузил ворох тряпья из своей сакли: домотканые коврики, теплый бешмет и специально для Осман-Губе тяжелый тулуп.
Уселись в сани напротив костра. Махмуд, умащиваясь поудобнее, предложил:
— Утром поедем к кунакам. Мал-мал гостим, потом…
— Утром едем в Грозный, — сухо перебил гестаповец. — Там дела. Сколько ехать?
Почувствовал плечом: будто током шибануло аборигена.
— Э-э. Осман, я чечен-бандит, как в город ехать? Турма не хочу!
— Не надо бояться. Есть документы: я — дагестанский майор НКВД, ты — мой оперативный работник. Едем в наркомат Грозного, в спецкомандировку.
Барагульгов долго молчал, думал.
— Тогда другой дело, — наконец согласился. — Я тибе верю.
«Куда после Грозного, не спросил», — в третий раз настигло сомнение полковника. В нем сгущалось чувство опасности. Оно в конце концов привело к решению: этого надо убирать еще в лесу, при первой же остановке, не доезжая до города, когда станет ясно, в каком направлении город.
Коротали долгую ночь на санях, полулежа. Дремали вполглаза. Рядом мерно хрустела сеном лошадь.
К утру вызвездило. Пронзительно и гулко ввинтился в предутреннюю тишь волчий вой. Осман-Губе, дрожа от озноба, очнулся. Розового окраса рассвет расползался по горам. Лошадь, понурив голову, дремала рядом с черным кругом кострища. Махмуда рядом не было.
Режущая опасность полоснула полковника: проспал, упустил! Сбросил с плеч наброшенный тулуп, спрыгнул с саней. Рванул кобуру с пистолетом, расстегнул, достал оружие. Выудил из кармана ватника лимонку.
Стылая грозная тишина обволакивала, сжимала обручем голову до звона в ушах.
Позади едва слышно хрупнул снег. Осман-Губе дернулся на звук, развернулся. Из-за густо-белого начеса кустов выходил, затягивая брючный ремень, проводник. На черно-щетинистом лице прорезалась зубная щель:
— Салам алейкум! Как спал, Осман?
— Где был? — коршуном уставился гестаповец.
— За кустом сидел, — широко расплылся проводник. — Тибе тоже надо. Иди посиди, далеко ехать.
Осман-Губе пошел за кусты, убедился.
… Барагульгов кутал полковника в тулуп, пыхтя, с натугой застегивал овчину на все пуговицы, заботливо урча:
— Типло будит, клянусь, хорошо будит…
Руки Османа-Губе утонули в длинных кишках рукавов, голова — в шерстяном стоячем заборе воротника. С великана тулуп, что ли?
Ехали рваным темпом: вверх — вниз. Снегу, не давленного, не тронутого полозьями, намело на бывшей дороге почти по колено.
Лошадь парила, роняла табачного цвета кругляши, устало отфыркивалась. Барагульгов часто соскакивал с саней, помогал, подталкивал.
Осман-Губе угрелся, наглухо закованный в овчину, временами проваливался на несколько минут в дремоту. Все шло по его плану вопреки предложениям туземца.
Остановились на краю речушки. Иссиня-темный стеклянный поток скользил над камнями в белой пушистой окантовке. Лошадь сунулась к нему мордой, зайдя по колено, жадно всосала в себя расплавленный хрусталь воды.
Махмуд, загребая ногами снег, устало побрел к кустам.
— Сичас, малый дело сделаю… Скоро в городе будем. Час ехать, — махнул рукой в сторону Грозного.
Осман-Губе дрогнул, пронзительной ясностью решения обдало мозг: пора! Здесь.
Сунулся расстегивать пуговицы тулупа. Бешено засопел: мешали непомерно длинные рукава. Стал выпрастывать из них руки. С изумлением понял — не получится: кисти намертво вязли в длинной, узкой, забитой шерстью трубе.
Пыхтя, ругаясь остервенелым шепотом, прихватил две полы, чтобы дернуть их в разные стороны, разодрать овчинный смирительный халат, с мясом выдрав пуговицы. Покрываясь испариной, ловил зажатые в кистевом изгибе тяжелые, неподатливые овчины… Время! Уходило время.
— Что, не выходит? — с веселым ядовитым сочувствием спросил неподалеку сочный голос.
Осман-Губе передернуло. Он вскинул голову. Глаза его полезли из орбит. У кустов, куда скрылся Махмуд, стояли пятеро автоматчиков. От них отделился невысокий, в ладно сшитом белом полушубке офицер. Держа автомат наготове, пошел к полковнику. Остановился в трех шагах, заинтересованно предложил:
— Продолжайте. Ну-ка, дернули!
Осман-Губе, загипнотизированно глядя в черный зрачок автоматного дула, рванул полы в разные стороны. Внизу чуть слышно треснуло, и… ничего.
— Ни хрена, — с удовлетворением зафиксировал Аврамов. — По спецзаказу для вас сработано, господин полковник. Пуговица — железная, крашеная, пришита намертво шелком. Ну-с, будем знакомиться. Полковник Аврамов, офицер для особых поручений при генерал-лейтенанте Серове. Вы, Осман-Губе, мое особое поручение еще с сорок второго. — Подался вперед, негромко хлестнул командой: — Встать!
Осман-Губе поднимался на санях, придавленный чудовищным, безнадежным бессилием: его, старого разведчика, провел дикарь. Надо было стрелять в туземца после первой лжи. Захлебываясь в селевом наплыве страха, все же ворохнулся полковник сыграть негодование:
— В чем дело? Я офицер НКВД из Дагестана, направляюсь…
— У нас нет времени на спектакль, обер-штурмбаннфюрер, — поморщился, перебил Аврамов. — Вы попали под наше наблюдение с момента прибытия к Исраилову. Радист Ушахов — наш агент. Он назвал и ваших связников Богатырева и Барагульгова. Богатырева мы прозевали, ушел в банду перед выселением. А Барагульгов на вас зуб давно имеет, сам предложил нам план в случае нашего появления. Для этого мы оставили его в горах. Однако долго вы отсиживались, мы уж всякую надежду потеряли.
Ваше прибытие в Ангушт засекли сразу же. Сигнал — задернутые занавески в сакле Барагульгова. Как видите, я открыл все наши козыри. Вам изображать кого-то — лишняя трата времени. Будем о деле говорить?
— Не здесь и не сейчас, — сгорбился полковник. Тулуп давил на плечи свинцовой тяжестью, сгибал хребет.
— Именно здесь. Сейчас, — уперся Аврамов. — Слишком большая роскошь давать отсрочку такому стервятнику, как вы.
— Что вы хотите?
— Нам нужно закончить одну давнюю работу. С вашим участием. Либо вы включаетесь в работу — тогда одно отношение к вам, либо отказываетесь — в этом случае попробуем справиться сами. Поймите, вы для нас давно отработанный материал. И нужны лишь для одного пятиминутного дела.
— Мне надо подумать.
— Я уже сказал: нет времени. У нас осталось… — Аврамов посмотрел на часы, — сорок минут до сеанса радиосвязи.
Бунтующая гордость закипала в Осман-Губе. Он — инородец, унтерменш, хиви — дорос до полковника в одной из лучших разведок мира. А с ним обращаются как с ефрейтором из гитлерюгенда, весь набор воздействия — букет примитивных нелепостей, проросший на столь же нелепой лжи.
— Вы слишком самонадеянны, полковник, — выпрямил спину, уставился вдаль гестаповец. Его горбоносый чеканный профиль рельефно впаялся в неистово-розовый небесный фон.
— Я? — удивился Аврамов. — Это как понимать?
— Все ваше пятиминутное дело, в которое вы заталкиваете меня, — блеф, примитив, попытка втянуть в соучастие в момент шока. Я более двадцати лет в разведке. Потрудитесь поискать для работы со мной более профессиональный стиль.
— А чем вам мой стиль не нравится? — с напористым любопытством спросил Аврамов.
— Вы привязываете свое дело к моей поимке. Но сто шансов против одного, что мы могли не появиться здесь к этому времени. Я мог изменить маршрут следования. Я мог трижды пристрелить Барагульгова за топорную ложь, он трижды бездарно выдал себя. Наконец, я мог вообще не появиться в Ангуште, а перебраться в Турцию из Дагестана…
