Дева в голубом - Шевалье Трейси

— Помнятся только обрывки. Ничего связного. Звучит голос — нет, два голоса, один человек что-то говорит по-французски, другой плачет, даже рыдает. Все происходит словно в тумане, воздух вокруг тяжелый, тяжелее воды. А в конце — глухой стук, как если бы кто-то хлопнул дверью. И почти повсюду разлит голубой цвет. Повсюду. Не знаю, что меня так пугает, но всякий раз, как и вижу этот сон, хочется вернуться домой. Наверное, дело не столько в происходящем, сколько во всей атмосфере. И еще в том, что сон все время повторяется, будто теперь мне до конца жизни от него не избавиться. Это самое худшее. — Я замолчала. Раньше мне в голову не приходило, как хочется поделиться с кем-нибудь своими переживаниями.

— Вернуться домой — вы имеете в виду Соединенные Штаты?

— Ну да. А потом начинаю злиться на себя, что испугалась какого-то сна.

— А голубое как выглядит? На что похоже? — Жан Поль указал на рекламу мороженого в витрине кафе.

Я покачала головой:

— Нет, тут слишком ярко. То есть я хочу сказать, голубой цвет во сне, он тоже яркий. Очень яркий. Но он яркий и одновременно темный. Красивый цвет, но во сне он наводит на меня тоску. И в то же время ощущаю какой-то подъем. У этого цвета словно бы два разных оттенка. Удивительно вообще-то, что я цвет запомнила. Раньше мне казалось, что сны бывают только черно-белые.

— А голоса? Что за голоса?

— Не знаю. Иногда мой собственный. Иногда я просыпаюсь от своих слов. Я почти слышу их, словно за мгновение до этого в комнате наступила тишина.

— И что же это за слова? Что именно вы говорите?

Я на секунду задумалась и покачала головой:

— Не помню.

— Попытайтесь вспомнить. Закройте глаза. — Он пристально посмотрел на меня.

Я сделала, как он сказал, и надолго закрыла глаза. Жан Поль молча сидел рядом. Я уже готова была сдаться, как вдруг в голове сложилась фраза:

— Je suis un pot cassй.

Глаза y меня раскрылись сами собой.

— «Я — разбитый сосуд»? С чего бы это?

Жан Поль удивленно посмотрел на меня:

— Может, еще что-нибудь вспомните?

Я вновь закрыла глаза.

— Tu es ma tour et fortresse,[9] — пробормотала я после некоторого молчания.

Я открыла глаза. Жан Поль даже лоб наморщил от напряжения и пребывал, казалось, далеко отсюда. Я буквально физически ощущала, как работает его мысль, блуждающая по гигантским пространствам памяти, просвечивающая их насквозь, отвергающая одну возможность за другой, пока наконец что-то не щелкнуло и он вернулся. Прицелившись взглядом на рекламу мороженого, он начал декламировать:

Он скандировал, и я чувствовала, как в горле начинает першить, а в глазах собираются слезы. Звук беды слышался в его голосе.

Я вцепилась пальцами в подлокотники и вжалась в спинку стула, словно в поисках опоры. Дождавшись, пока он закончит, я откашлялась.

— Что это? — тихо спросила я.

— Тридцатый псалом.

— Псалом? — Я сдвинула брови. — Из Библии?

— Ну да, — скупо улыбнулся он.

— Но мне откуда знать все это? Я в жизни не читала псалмов, даже по-английски, не говоря уж о французском. Но слова мне знакомы. Я точно их где-то слышала. Но вам-то они откуда известны?

— В церкви слышал. В детстве нас заставляли заучивать псалмы. Кроме того, одно время они были частью моих профессиональных занятий.

— Вы хотите сказать, что обучение библиотечному делу требует знания псалмов?

— Нет-нет, то было раньше, когда я занимался историей. Историей Лангедока. Собственно, это и сейчас мое главное дело. То, что я по-настоящему люблю.

— А что такое Лангедок?

— Все то, что вокруг нас. От Тулузы и Пиренеев до самой Роны.

Жан Поль очертил еще один круг на салфетке; заключающий в себе кружок поменьше — Севен — и большую часть коровьей шеи и морды.

— Местность названа так благодаря языку, на котором здесь когда-то говорили. «Ос» на этом языке означает «да». Langue d'oc — язык «да».

— Ну а с псалмом тут что общего?

— Это не так просто объяснить. — Жан Поль ненадолго умолк. — В общем, именно этот псалом декламировали гугеноты, когда приходила беда.

В тот вечер после ужина я наконец-то рассказала Рику о сне, максимально подробно описав и голубое, и голоса, и всю атмосферу происходящего. Кое-что я, впрочем, опустила: что на этой территории уже побывал вместе со мной Жан Поль, что слова — стихи из псалма и что сон приходит только после любовных утех. Из-за того что приходилось тщательно подбирать слова, рассказ получился более складным и не принес даже подобия того облегчения, какое испытала я при общении с Жан Полем, когда речь текла естественно и непринужденно. Рассказывая историю Рику, приходилось придавать ей некую форму, и в результате события как бы отделились от меня и начали жить своей собственной вымышленной жизнью.

Рик и воспринял их соответственно. В том, как я рассказала свой сон, дело или в чем другом, но слушал он невнимательно. В отличие от Жана Поля никаких вопросов Рик не задавал.

— Рик, ты меня слушаешь? — спросила я в конце концов, придвигаясь к нему и дергая за хвост на затылке.

— Естественно. У тебя кошмары. В голубом цвете.

— Мне просто захотелось с тобой поделиться. Из-за них я устаю так в последнее время.

— Впредь сразу буди меня.

— Ладно.

Я знала, что никогда этого не сделаю. В Калифорнии я разбудила бы его не задумываясь, в ту же минуту, но теперь что-то переменилось, и поскольку Рик остался прежним, то, стало быть, дело во мне.

— Как твои занятия?

Я пожала плечами, раздраженная, что он сменил тему.

— Нормально. Впрочем, нет. Ужасно. Снова нет. А-а, не знаю. Иногда мне кажется, что я никогда не смогу быть акушеркой во Франции. Мне не удалось найти верных слов, когда младенец начал задыхаться. Если я даже на это не способна, то о какой помощи при схватках можно говорить?

— Но ведь дома ты работала и с латиноамериканками.

— Это не то. Положим, они не говорили по-английски, но и от меня не требовалось говорить по-испански. А здесь на французском все — больничное оборудование, лекарства, дозировка.

Рик отодвинул тарелку и нагнулся ко мне, упершись локтями в стол.

— Слушай, Элла, куда подевался твой оптимизм? Надеюсь, ты не собираешься вести себя как французы? С меня этого и на работе вполне хватает.

Даже памятуя о своем отношении к пессимизму Жана Поля, я не удержалась от того, чтобы повторить его слова:

— Я просто пытаюсь быть реалисткой.

— Да, и это на работе мне приходилось слышать.

Я хотела было огрызнуться, но вовремя остановилась. Да, это правда, во Франции оптимизма у меня поубавилось. Может, я невольно усваивала здешний стиль. Рик старался во всем найти светлую сторону, отсюда и его успешная карьера. Между прочим, именно поэтому к нему французы и обратились, именно поэтому мы здесь. Так что я почла за благо промолчать.

Ночью мы занимались любовью. Рик изо всех сил старался не замечать мой псориаз. Потом я лежала на спине, терпеливо ожидая прихода сна, а с ним и кошмара. И он пришел, только на сей раз не такой, как обычно, все виделось намного отчетливее. Голубое облако висело надо мной, как яркое полотно, оно плавно покачивалось, обретая плотность и форму. Я проснулась от слез и звучащих в ушах голосов.

— Платье, — прошептала я, — это было платье.