Синто. Героев нет - Пушкарева Любовь Михайловна
— Вы меня презираете? — он застал меня врасплох этим вопросом.
— Нет, я слышала, как вы играете, Алекс; тот, кто это слышал, не может вас презирать — только удивляться.
— Удивляться? Чему? — он развернулся ко мне.
— Откуда эта сила в вас берется и куда уходит.
Он понимающе кивнул и посмотрел на меня, как обычно смотрят при знакомстве, пытаясь определить, что за человек перед тобой; похоже, что только сейчас он увидел меня.
— И что думаете вы? — поинтересовался он.
— Я думаю, вы боитесь управлять этой силой, боитесь, что, подчинившись вам, она уменьшится и уже не будет так ранить и шокировать. Вы больше всего боитесь, что ваш талант превратится в обыденность.
— Как странно встретить человека, который тебя понимает… — сказал он сам себе.
— Я вас понимаю, Алекс, но не одобряю. Тем, что вы почти не играете, вы подрезаете крылья таланту, вы душите музыку, не даете ей света признания.
— Мне не перед кем играть, — сказал он оскорбленно.
— Вот как… — теперь оскорбилась я; да что он о себе думает, кандидат в пациенты психлечебницы!
— Не обижайтесь, я не имел в виду вас, я говорю о гостях Дома…
Я бы могла ему высказать, что не в его силах меня обидеть, но вместо этого произнесла:
— Вы хотите сказать, что среди стольких людей не находится никого, кто бы понимал музыку и мог сопереживать? Мне не верится.
— Может, и находится, — он опять вскинулся, — но я не могу играть только потому, что этого от меня ждут, я не музыкальная шкатулка с кнопкой. Я не могу подстраиваться под чьи-то прихоти, как… — он осекся, поняв, что наговорил лишнего.
— Как кто? Как Эфенди? — я разозлилась. Уж кто бы попрекал донжана его профессией, но только не неудачник — музыкант, живущий за его счет. Кто из них двоих проститутка, для меня вопрос не стоял, и так ясно. Я встала, развернулась и молча пошла к дому; надеюсь, этому уроду — и моральному, и физическому, хватит ума не попадаться мне на глаза.
Когда я зашла в дом, то услышала голос Эфенди, он о чем-то договаривался. Войдя в комнату, я засмотрелась на него. Черные брюки из м-замши не липнут к телу, но обрисовывают все, что надо, все синто такие носят, они очень удобные, я сама в таких, только светлых и более облегающих. Белая свободная рубашка с широким воротником — дань моде под восемнадцатый век дополетной эпохи и широкий шелковый темно-зеленый пояс подчеркивали его стройность, а высокий рост не давал широким плечам утяжелить фигуру. Мужчина, от вида которого у меня улучшается настроение, и, похоже, не только у меня.
— Я вспомнил, что бронировал лошадь на сегодня, — пока я медитировала, глядя на него, он успел закончить разговор.
— Давай попробуй… Не получится — ничего страшного, — добавил он лукаво.
Я улыбнулась на его подначку. Психолог дипломированный, поннимает: мне нужны сильные впечатления, чтобы вытеснить мысли о прошлой ночи, а сидя дома, я их не получу. Что ж, не спорю, нужны.
— Когда?
— Прямо сейчас…Только Алекса надо предупредить.
— Не волнуйся, я попрошу Эзру о нем позаботиться.
Эфенди накинул длинный жилет из той же черной м-замши, а я переставила цвет армкамзола на темно-зеленый, как его пояс.
На семейном флаере мы добрались до ипподрома за полчаса, и я действительно получила массу впечатлений, причем сразу. При виде прекрасных лошадей — тонконогих и нервных, будто что-то вырывалось из них, не давая находиться в покое, мне подумалось, что Эфенди с его габаритами на них явно не будет смотреться. Когда привели нашего коня, я была просто в шоке, он оказался огромным. Огромным, но не тяжеловесным. Черный, со светлой гривой, широкой грудью, длинными ногами и очень умными глазами.
— Вороной, — заворковал, иначе не скажешь, Эфенди. — Хороший, заждался? — продолжал он, гладя ему морду. — А вот познакомься, это Ара-Лин, покатаешь ее, она еще не умеет ездить.
Не шучу, конь покосился на него с видом «кого ты мне тут подсовываешь». Эфенди продолжал ворковать, уговаривая его. По каким-то ему видимым признакам он определил, что этот Вороной готов принять меня в седло. Только я не была уверена, что хочу туда, но отступать было стыдно. Когда я садилась, мы с Вороным насторожено косились друг на друга.
— Да, легковата ты для него… Но ничего, он очень умный и спокойный, так даже лучше, чем на спринтере…
Потом мне объяснили, как привставать, куда придавить, на что опираться, что такое поводья и зачем они нужны, и прочее. И только-только я начала приходить в себя и обвыкаться, как Вороной пустился галопом. Я не свалилась — все-таки воспитывалась не где-нибудь, а у Синоби, и чтоб я упала, нужно что-то посерьезнее бегущего коня. Проскакав по ровной местности и не слыша криков на своей спине, зверюга решил, что надо усложнить задачу и направился к препятствиям. Мои попытки им управлять он игнорировал. К первому препятствию, которое было почти с меня ростом, он подошел размерено и четко; я поняла, что он будет его брать, бросила поводья, рассудив, что только помешаю ему, и вцепилась в гриву. Когда мы взлетели, я инстинктивно подалась в нужную сторону, и приземлились мы благополучно. Но обрадоваться конь мне не дал, сразу же направившись к следующему препятствию. О поводьях я даже не вспоминала. Не помню, сколько препятствий мы взяли, но уже на четвертом меня охватила эйфория, хотелось взлетать и падать вместе с конем, свалиться с него я уже не боялась. Когда мы подъехали к Эфенди, у меня рот был, наверное, до ушей. Эфенди же был рассержен на Вороного, он его вычитывал, как балованного ребенка. Я не выдержала.
— Эфенди, ты ему еще пригрози не дать свою фамилию, тогда он точно поймет, что не надо малознакомых девушек носить по препятствиям. — Тот смутился.
— Ну, он же умный, ты же видишь. — Я рассмеялась и спрыгнула с седла. — Да, очень умный, — я ласково погладила хитрющую морду. — Я теперь понимаю, что значит «отпустить вожжи»… Мне очень понравилось, спасибо тебе, вам обоим, огромное. Покажите теперь, на что вы способны.
Эти двое только этого и ждали. Эфенди действительно был хорошим наездником, они были единым целым. Я была счастлива сидеть на оградке из двух жердей и смотреть на самое прекрасное в мире зрелище — у влюбленности есть свои плюсы.
Круг с препятствиями завершился, Эфенди и Вороной не спеша, гордясь собой, приближались ко мне. Они поравнялись с тремя молодыми людьми на спринтерах, и до меня донеслось:
— Хорошо устроился донжан — кататься на лошади, пока маленькая дурочка тратит на тебя деньги. — Слова прозвучали с презрением и похабно.
Мир потерял краски, стал очень резким и контрастным — таково для меня состояние боевого транса. Я нажала запись на «душе» и спрыгнула с заборчика. Я подходила, Эфенди молча смотрел на того, кто это сказал. Правильно, ему нечего ответить. Он, сидя на своем высоком коне, просто вынул из седла говорившего, тот что-то хотел ему ответить или сделать, но я уже стояла в шаге от него.
— Маленькая дурочка… — увы, я должна дать ему возможность рассмотреть мою «душу» и извиниться, на нем «души» нет. Его коня кто-то отводит, правильно, незачем биться под ногами у животных. Черноглазый брюнет на рыжем коне обеспокоенно смотрит на мою «душу». Этот глядит мне в лицо и с ухмылкой говорит:
— Да уж, не большая… — переносит вес тела на одну ногу… Вот… Он лежит лицом в землю, рука заломлена, раздается хруст, следом крик. Чего кричать, не позвоночник же сломала. Я ухожу, за спиной раздается сдавленное: «Ах, ты…»
— Заткнись, — слово звучит, как удар хлыста, это черноглазый, и оскорбитель перестает даже дышать, от удивления, наверное.
Прохожу мимо Эфенди, лицо у него спокойное, руки сжимают поводья.
— Еще круг? — интересуюсь я. Он молча кивает, и они с Вороным уносятся, я возвращаюсь на заборчик. Всё.
Мир постепенно окрашивается в цвета, звуки не столь громки и четки. Я слежу глазами за Эфенди, но на самом деле боковым зрением наблюдаю за тройкой.
Черноглазый направился ко мне.
