Высокие отношения - Михаил Рагимов
Накинув хубон, Высота с недоумением и надрывом вопросил:
— Господа, нас ждет господин Фуррет, а мы тут прохлаждаемся! Доколе⁈
И выскочил из комнаты, каким-то чудом просочившись сквозь плотный ряд гостей. Гости проводили его изумленными взглядами и кинулись следом. Толкаясь и мешая друг другу в тесном коридоре.
Хото шагнул на улицу и тут же об этом пожалел. Сволочной великан ждал именно его, чтобы прибавить мощи. Высота промок мгновенно.
Впрочем, до кареты он, несмотря на мокрую одежду, предпочел пробежаться. Дюссак последовал его примеру. У дверцы оказались одновременно. Заскочили внутрь, благо, оба отличались худощавостью, и застрять не рисковали.
Расселись друг на против друга, синхронно засмеялись. Ливень смысл с Дюссака недавнюю напыщенность, и они с Хото стали похожи. Не как братья, конечно — разница в возрасте немала, да и черты лиц разные. Скорее, как племянник и дядя. Друг друга весьма уважающие, но на людях это старающиеся не показать. Каждый по своей причине.
Притопали верзилы, оглушительно грохоча сапожищами по лужам. Прибежавший первым, заполошно глотая воздух, дернул на себя ручку.
Дюссак рявкнул в открывшуюся дверь:
— Пешком. Бдить. У нас секретный разговор.
И тут же стукнул локтем по стенке, на уровне своей головы.
— Куда? — раздался приглушенный водой и ветром вопрос.
— К «Якорю», — скомандовал Дюссак и захлопнул дверцу. В небольшое окошко виднелись рожи громил, захлопавших глазами. А на рожах удивление сменялось совсем детской обидой. За ней мелькнула злость…
— За что ты их так?
Дюссак стащил с плеч мокрый, а оттого прилипающий к рубахе кафтан, небрежно швырнул его на пол.
— За глупость и пренебрежение моими приказами.
— За глупость? — удивился Хото.
— Разумеется.
Вслед за кафтаном, Дюссак снял рубаху, оставшись в одних штанах. Выжал ее, до треска полотна. Морщась, накинул.
— Высохнет быстрее, — пояснил Высоте. Хото кивнул понимающе — сам он повторять не рискнул. Ветхая рубаха, давным-давно переведенная в разряд домашней, а точнее даже, «домо-пьнствующей» одежки, от такого обращения могла порваться на две части. А щеголять в одном хубоне на голое тело… Правила для стенолазов, конечно, не писаны — не бывает правил для столь рисковых людей. Но и рубаху жалко, и вообще не стоит лишний раз выделываться без веской причины. Ярмарочного шута не принимают всерьез.
— Я предупредил обоих придурков, что ты опаснейшая в этом городе тварь, к которой спиной поворачиваться нельзя в принципе. А они? — Дюссак разочаровано сплюнул в открытое окошко, сквозь которое залетали дождевые брызги. — Пробегутся. Глядишь, начнут думать головой хотя бы иногда.
— Зря ты так, — не сдержавшись, Хото чихнул, потом еще раз, — они у тебя большие и сильные, к чему им еще думать? Придатки к копьям. Во всех, разумеется, смыслах. А ты хочешь, чтобы они еще и головами работали. Много хочешь!
— Хочу, — Дюссак покачал головой, вытащил из кармана чистый, хоть и мокрый платок, — на, вытри сопли.
— Благодарю, — принял дар Хото и, высморкавшись, выкинул испоганенную тряпицу. Это Фуррету можно было бы ее вернуть. А вот у его помощника все плохо с шутками… Иногда делает вид, что их не понимает. — Не боишься, что от обиды ткнут шилом в бок?
— Хото, если бы я боялся шила, то остался в родной деревне, крутить хвосты коровам.
— Возможно, ты опасался их копыт? — предположил Высота.
— Возможно. Это было так давно, что некоторые детали сами собой забылись. И да, верни кинжал, что свистнул у мальчишки.
— Вычтешь из жалования. У меня такого в коллекции еще не было.
Экипаж медленно вскарабкивался по скользкой брусчатке крутой улицы, ведущей к порту. И к «Якорю» — резиденции господина Фуррета, и, одновременно, гостинице, кабаку, и самую малость, борделю — исключительно для друзей господина Фуррета. Или для врагов, которым находилось полезное применение.
Громадное здание о четырех этажах и безразмерном подвале, из которого, по слухам, тайные ходы вели по всей старой части города и позволяли проникнуть даже в древние выработки. Хото «Якорь» запомнился наблюдательной вышкой. Самая высокая в Сивере! Тридцать один локоть с половиною и парой зерен! Еще и флагшток сверху, тянущийся к небу. Насчет зерен Высота особой уверенности не питал, но о локтях мог поспорить с кем угодно. Хото сам эту вышку и сооружал. Брус к брусу, доска к доске. Век простоит. Если не сгорит. Ну или если не начнется землетрясение или не придет из моря волна выше гор.
Высота заметил наблюдательную площадку вышки издалека. На душе странно потеплело. Хото собой гордился очень редко, но данный повод требовал.
Дождь молотил по-прежнему, но без недавнего ожесточения. Или это оттого, что немного пригрелся и даже мокрая насквозь одежда не промораживала до костей. А ведь где-то позади, сквозь пронзаемые ветром улочки Сиверы, бредут копейщики. Хлюпают сапогами, набравшими влаги, чехвостят никчемушного стенолаза, который — вот же сука, за неведомые заслуги, едет в одной карете с командиром! И не просто едет, вот те зуб даю, винище хлещут! А они бредут! Пешком! Злые как сто бесов каждый. Умели бы проклинать, у Хото несомненно отросло бы с десяток хвостов, а голова приросла ноздрями к заднице. Ну и девки перестали бы любить и давать. И все в том же духе. Ругательства неумных людей унылы и однообразны…
Но все же Дюссак удружил! С униженными и оскорбленными обалдуями лучше в тесном переулке не пересекаться. Им не хватит смелости даже мысленно обвинить командира, решат отплатить Высоте. Или хватит смелости, но выручит соображение, намекнув, что Хото куда легче отомстить… У него нет дурной славы в их глазах. Стенолаз и стенолаз. Мелкий, тощий. Похмельный, опять же.
С другой стороны, Высота нисколько тех верзил не боялся. Молодые, глупые. Этакие откормленные вариации на тему его подельников Анри и Фэйри.
Дюссак, молча смотревший в окно, вдруг повернулся.
— Высота, знаешь, на кого ты сейчас похож?
— Удиви, — буркнул стенолаз, мысли которого ушли от страшной мести верзил к идее одолжить у господина Фуррета сухие штаны. Хотя бы на время разговора.
— Ты прям ворона. Из которой долго драли перья, а потом, недоощипанной, сунули в котел. А потом высунули.
Хото засмеялся:
— Иди ты на хер, Дюссак! Если я даже и ворона, то у меня есть крылья. И я точно сбежал из котла, раз уж оказался рядом с тобой. Кстати, откуда такие поэтичные образы? Ты что, спишь с той кудрявой актриской из «Ключа»? Она красит волосы, имей в виду.
Дюссак поперхнулся, отвел взгляд.
— Аккуратнее ты с теми актрисками. Они красиво скулят, но потом может выскочить сыпь.
Для пущей убедительности, Хото сунул руку в штаны, и начал с удовольствием чесаться.
— Переигрываешь, Высота, прямо хамским образом, переигрываешь! Тебе и медяшки не кинут даже на самой богатой ярмарке.
— Не сильно и хотелось, — тут же прекратил представление Хото, сел ровно, уставился на проплывающие мимо дома, — Но насчет опасности крашеных девок имей в виду, я тебя предупредил. А хочется извращений, так сходи к членодевкам. Только выбирай тех, кто хер бреет. Чтобы мандавошками не делиться.
Дюссак покрутил пальцем у виска, сплюнул трижды.
— Высота, ты, как вижу, ни хрена не протрезвел. Вот к чему это было?
Хото молча пожал плечами, все так же глядя мимо.
— Дождь, — сам себе ответил Дюссак, — все дело в дожде.
Глава 5
Встречная восьмерка
«Якорь» был безобразно велик, занимая целый квартал. На первом этаже располагался кабак. На втором — кабак поприличнее, куда всех подряд не пускали — за этим строго бдил усиленный наряд городской стражи. На третьем — гостиница на четыре десятка отдельных комнат и четырех кубриков — в каждый человек двадцать напихивалось, и даже не в пять слоев.
А на четвертом, между всем этим разнообразно слоеным пирогом и выгоревшим небом, располагался господин Фуррет. Выше него никого не было. Ну кроме пары наблюдателей на вышке и птиц. Но это не серьезно — каждый признавал.
С одной стороны, каждый день приходилось то подниматься и спускаться по нескольку раз. А господин Фуррет давно перешагнул границы бесшабашной юности и зрелости, и который год приглядывался к старости, пробуя ее, будто ростовщик подозрительную монету. Старость отдавала затхлым привкусом во рту, щелканьем в коленях и болью в суставах.
С другой стороны, если кто решит прийти к господину Фуррету незваным, то этому храбрецу придется пробиваться сквозь три этажа, набитых людьми, словно бочка селедкой. Званый же, в этой толчее терялся листом в весеннем лесу, и никто бы его не запомнил и не заметил — много
