Троянская тайна - Воронин Андрей Николаевич
На человеке, который стоял перед ним, пачкая пол в прихожей мокрыми ботинками, была оранжевая куртка Алексея, на груди и плечах потемневшая от дождя. Человек этот приехал на Лешиной машине и держал в руке Лешину спортивную сумку, в которой что-то глухо звякало, когда он входил.
Машина, куртка и даже сумка были Федору Кузьмичу очень хорошо знакомы, а вот человека, которому он только что открыл дверь, художник-реставратор Макаров видел впервые в жизни.
Глава 4
Федор Филиппович, не удержавшись, фыркнул в чашку и тут же аккуратно поставил ее на блюдце – надо полагать, во избежание дальнейших инцидентов.
– Уморил, – сказал он, промокая салфеткой уголки рта. – Знали бы в министерстве культуры, при каких обстоятельствах ты козыряешь их удостоверением!
– Да бросьте, Федор Филиппович, – с легким раздражением ответил Глеб. – Знавал я этих культуртрегеров, доводилось встречаться. Такие же люди, как все мы, грешные. А встречаются и похуже...
– В свободное от работы время! – назидательно изрек генерал Потапчук, подняв кверху указательный палец. – Насколько мне известно, на службе они мебель не ломают и оппонентов по черепу картинами не бьют. Культурный спецназ, надо же... Между прочим, – добавил он с улыбкой, – такая идея обсуждалась.
– Насчет спецназа при министерстве культуры? – удивился Глеб. Это действительно было что-то новенькое; идея отдавала таким безумием, что вполне могла оказаться правдой.
– Да нет же, – отмахнулся генерал. – О том, чтобы переподчинить нас с тобой министерству культуры.
Глеб был моложе Федора Филипповича и лучше владел собой, поэтому он сначала поставил чашку, а уже потом фыркнул – без особого веселья, впрочем.
– Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, – процитировал он и закурил. – Этот Самокат – пустой номер. Помните билеты лотереи "Спринт"? Платишь деньги, долго выбираешь, надрываешь, разворачиваешь обертку, а внутри надпись: "Без выигрыша". Если бы умел, я бы вытатуировал эту надпись у него на лбу.
– Значит, снова мимо, – вздохнул Федор Филиппович. – Картина-то хоть настоящая или опять репродукция из журнала "Работница"?
Глеб изобразил кислую улыбку, отдавая должное генеральской остроте.
– Эта тетка... виноват, Вера Григорьевна. Так вот, ее чуть Кондратий не хватил от восторга. Ах, ох, культурное наследие, да сколько я вам должна...
– Даже так?
– Представляете? Вообще у нее, по-моему, сложилось впечатление, что мы с Самокатом с самого начала были заодно и что я просто пытался впарить ей копию, чтобы потом спокойно толкнуть оригинал какому-нибудь частнику.
– Сочувствую, – сказал Федор Филиппович. – Кстати, а как она повезла картину в музей?
– Как-как, – проворчал Глеб и отвернулся, разглядывая шумевшую за оградой уличного кафе оживленную улицу.
– Ага, – глубокомысленно произнес генерал после продолжительной паузы. – А я-то голову ломаю: куда мой Глеб Петрович пропал на целых полдня? Альтруизмом щеголяешь?
– Щеголяю, – мрачно согласился Глеб. – Она мне говорит: "Будьте так любезны, подвезите до метро". Тут мне, сами понимаете, стало интересно. Спрашиваю: "А зачем вам метро?" Как же, говорит, а до вокзала я на чем доберусь? А с вокзала, спрашиваю, чем? Как обычно, говорит, электричкой...
– Двести километров, – подытожил Федор Филиппович. – С Куинджи под мышкой.
– Вот-вот, – сердито поддакнул Глеб. – Хранительница культурного наследия! Одного бензина спалил больше, чем этот несчастный Куинджи стоит...
– Ты только этого какому-нибудь искусствоведу ненароком не скажи, – посоветовал Потапчук.
– Искусствоведу... – мрачно передразнил Сиверов. – Где он, ваш искусствовед? Мы без него как без рук. Сколько можно? Мы дело намерены делать или в бирюльки играть? Если так пойдет дальше, через полгода я буду разыскивать уже не Куинджи или Рериха, а бессмертное полотно художника Таракащенкова "Взятие пивного ларька люберецкими пацанами"...
– Реальными, – уточнил Федор Филиппович, разглядывая его с юмористическим выражением лица, показавшимся Глебу в высшей степени неуместным.
– Ну а то какими же! Разве в Люберцах другие водятся? Нет, правда, Федор Филиппович! Разве вам самому наша деятельность не напоминает какой-то водевиль? И даже не водевиль, а мультфильм. Американский. Что-нибудь из Диснея... Например, "Чип и Дейл спешат на помощь". А?
Собственное язвительное замечание вдруг заставило его закусить губу. Название старого диснеевского мультика оказалось чем-то вроде пусковой кнопки грохочущей машины воспоминаний, и Сиверов, будто наяву, увидел свою приемную дочь Анечку – живую, веселую, сидящую в обнимку с плюшевым мишкой перед телевизором, на экране которого скачут храбрые бурундучки-спасатели.
Потапчук осторожно пригубил кофе, поставил чашку и побарабанил пальцами по краешку стола, с завистью наблюдая, как Глеб курит.
– Искусствовед нам необходим, – согласился он. – Только найти его непросто.
– Ха! – сказал Глеб. – Тоже мне, музейная редкость – искусствовед!
– Нам не всякий подойдет, – мягко заметил генерал. – Сам подумай. Ну, дай волю воображению! Опиши искусствоведа, который нам нужен.
– Пожалуйста, – с готовностью откликнулся Глеб. – Во-первых, это должен быть хороший специалист, настоящий мастер своего дела, потому что мы работаем не с экспонатами выставки детского рисунка, а с... с тем, с чем мы работаем.
– Согласен, – кивнул Потапчук. – Продолжай.
– Во-вторых, он должен быть относительно молод и здоров, потому что таскать на спине парализованного близорукого старца с чемоданом лекарств я отказываюсь... – Он вдруг замолчал, задумчиво потеребил кончик носа и сказал уже не таким уверенным тоном: – Да... По-моему, получилось что-то вроде парадокса.
– Это не парадокс, – с улыбкой поправил Потапчук, – а катахреза, совмещение несовместимых понятий. Но это только на первый взгляд. Если не возражаешь, я продолжу перечень необходимых качеств. Итак, это должен быть специалист экстра-класса, здоровый и энергичный, знающий все входы и выходы в мире искусства, материально независимый и, следовательно, неподкупный... Сообразительный, смелый, рисковый, с хорошо развитой интуицией, а главное, как бы это выразиться... словом, идейный. Ставящий дело, которому мы с тобой отныне служим, превыше собственных интересов, в первую очередь шкурных. Я ничего не забыл?
– Забыли, – язвительно произнес Глеб. – Нимб и крылышки.
Он сердито раздавил в пепельнице сигарету и сейчас же закурил новую.
– Ты хочешь сказать, что таких людей на свете не бывает, – посмеиваясь, заметил Федор Филиппович. – Так я тебе скажу, что ты ошибаешься. Такие люди есть, и я знаю, по крайней мере, одного. Более того, я намерен вас познакомить.
– И когда же произойдет это радостное событие? – все так же язвительно осведомился пребывающий в плохом настроении Сиверов. – Предупредите заранее, чтобы я успел нацепить белые одежды и исповедаться.
– Не выйдет, – мстительно ответил генерал. – Переодеться ты не успеешь, а уж исповедаться... Воображаю себе эту исповедь!
– Да, священнику не позавидуешь, – согласился Слепой.
Со стороны улицы донесся короткий визг покрышек. Глеб повернул голову и увидел резко затормозивший у бровки тротуара как раз напротив кафе низкий спортивный автомобиль ярко-красного цвета. Кажется, это была "хонда-82000" – управляемый реактивный снаряд на бензиновой тяге, в высшей степени дорогой, комфортабельный и престижный гроб о четырех обутых в низкопрофильную резину колесах, несущий реальную угрозу жизни, здоровью и имуществу ни в чем не повинных граждан.
Из машины, как и следовало ожидать, выбралась сногсшибательная красотка – правда, не блондинка и даже не брюнетка, а всего лишь шатенка, и притом, кажется, натуральная. Утвердившись на высоких каблуках-шпильках, в которых, по мнению Глеба, нельзя было не то что водить машину, но и вообще передвигаться без риска переломать лодыжки, дамочка обвела пристальным взглядом веранду летнего кафе, явно кого-то выискивая.
