Марина Воронина - Катюша
Чем дольше Катя наблюдала этот жест, тем меньше он ей нравился.
— Вы просто не понимаете, насколько это важно. Позвольте мне хотя бы объяснить...
— Ну хорошо, — сказала Катя, неохотно вставая. — Говорите, только побыстрее. Я, знаете ли, тоже тороплюсь.
— Никогда бы не подумал, — сказал незнакомец, вежливо беря ее под локоть и направляя вниз по улице. — Поверьте, это имеет огромное значение, и не только для меня.
— А для кого же еще? — спросила Катя. — Уж не для меня ли?
— Вот именно для вас, — подтвердил незнакомец, отпуская Катин локоть и потирая шею. — Сделав этот снимок, вы подвергли смертельной опасности и меня, и себя.
— Ужас какой. Я просто не усну.
— В этом нет абсолютно ничего смешного. Не удивляйтесь, если в одно прекрасное утро вы проснетесь мертвой.
— Надо же, как страшно. И все это из-за фотографии вашего мужественного профиля на фоне старого города?
— Совершенно верно. Поэтому я прошу вас отдать мне пленку во избежание подобных неприятностей.
— Послушайте, — взорвалась, наконец, Катя, — это просто возмутительно! Вы пристаете ко мне на улице, несете какой-то бред, требуете засветить пленку, на которую я потратила целый день и которая мне действительно нужна, пугаете какой-то мифической опасностью... Если хотите знать мое мнение, то вам не мешало бы проконсультироваться у психиатра, пока болезнь не зашла слишком далеко!
— Вот как? — неприятно усмехнулся незнакомец, опять потирая шею. Глядя на него, Катя диву давалась, что она в нем нашла. — Бред? Значит, я несу бред? Не угодно ли вам взглянуть на доказательства?
Они остановились перед старенькими “Жигулями” шестой модели. Позвенев ключами, незнакомец распахнул перед Катей переднюю дверцу и сделал приглашающий жест забинтованной рукой.
— Прошу!
— Еще чего, — сказала Катя, и тут кулак незнакомца нанес ей сокрушительный прямой удар в челюсть.
Без сознания она пробыла, похоже, совсем недолго — тренер по дзюдо не раз хвалил ее за умение держать удар, не забывая, впрочем, добавить, что ее заслуги тут нет. Открыв глаза, она обнаружила, что сидит на переднем сиденье мчащихся с опасной скоростью “Жигулей”, а ее новый знакомый, дерзка руль забинтованной рукой и морщась при этом от боли, судорожно роется в раскрытом кофре, пытаясь на ощупь открыть аппарат.
— Ты что делаешь, гад! — закричала Катя, рывком выдирая у него кофр. Крик получился несколько невнятным — нижняя челюсть слушалась плохо.
Водитель испуганно дернулся, машина вильнула, и он вцепился в руль обеими руками.
— Отдай аппарат, сука! — прорычал он, снова снимая руку с руля и пытаясь дотянуться до кофра.
— Смотри на дорогу, болван! — крикнула Катя, защищая кофр плечом.
Ей мучительно хотелось рубануть этого психа ребром ладони по кадыку, закончив таким образом эту “интересную” беседу, но окружающий городской пейзаж проносился мимо с пугающей скоростью, сливаясь в расплывчатую пеструю ленту, и она резонно рассудила, что выводить водителя из строя было бы, мягко говоря, неразумно.
Водитель чудом разминулся со встречной машиной и снова потянулся за кофром.
— Убери лапы, гнида, пока я тебе вторую клешню не оторвала!
— Отдай аппарат, дура, убью!
— Смотри на дорогу, недоносок!
Водитель снова попытался ударить ее кулаком, но на этот раз Катя была готова, и блокированный удар пришелся в лобовое стекло. Водитель зашипел от боли, тряся ушибленной кистью.
— Я предупреждала, — кротко сказала Катя.
— Погоди, сучка, вот доедем до места, тогда и поговорим, — пообещал водитель.
Кате его обещание очень не понравилось. Она взялась за ручку двери. Водитель, заметив ее движение, еще больше увеличил скорость.
Теперь Катя была бы рада отдать этому сумасшедшему пленку, но что-то подсказывало ей, что обстоятельства изменились, и этого может оказаться мало. Похоже было на то, что ее жизни и впрямь угрожает опасность.
— Куда вы меня везете? — спросила она.
— Туда, где мы сможем спокойно обо всем договориться, — ответил незнакомец, привычным жестом потирая шею. — Ты отдашь мне пленку и несколько дней погостишь у моего приятеля. Когда все уляжется, тебя отпустят.
“Или похоронят”, — подумала Катя, но не стала произносить этого вслух.
Впереди замаячил светофор — там был выезд на одну из оживленных городских магистралей. На светофоре горел зеленый, и водитель снова прибавил скорость, надеясь проскочить перекресток до того, как сменится сигнал. Изношенный двигатель старенькой “шестерки” ревел и захлебывался, машина начала мелко вибрировать, но Катя уже видела, что они не успеют: зеленый трижды мигнул и погас, сменившись желтым. Водитель начал тормозить, и Катя подобралась, не собираясь упускать единственный шанс.
Скорость упала до двадцати километров в час, и водитель снова повернулся к Кате, сняв руку с руля. Катя не стала дожидаться дальнейшего развития событий. Открыв дверцу, она на ходу выпрыгнула из машины. Прыгать с переднего сиденья “Жигулей” не просто неудобно — это практически невозможно, и поэтому она скорее выпала на дорогу и, прокатившись несколько метров по жесткому шершавому асфальту, замерла, пытаясь сообразить, где у нее что и все ли цело.
К реальности ее вернул визг тормозов и грохот столкновения — водитель, похоже, вместо того, чтобы сразу же затормозить, попытался схватить свою пассажирку в тот момент, когда она выпрыгивала из машины. В результате “шестерка”, резко вильнув, по диагонали пересекла проезжую часть и врезалась в припаркованные у тротуара автомобили.
Катя с невольным стоном оттолкнулась ободранными руками от асфальта, подхватила валявшийся рядом кофр и, прихрамывая, бросилась прочь от перекрестка, игнорируя удивленные взгляды прохожих и боль в избитом, покрытом ссадинами теле. Она так и не смогла заставить себя оглянуться, и потому не видела, чем закончилось столкновение.
“Дура, — твердила она себе на бегу, — дура проклятая, свободная художница... Ну, куда ты бежишь, чокнутая? Все в порядке, ты спасла свою драгоценную пленку. Теперь можешь сидеть дома и разглядывать ее как минимум неделю — раньше тебе с такой рожей на улицу не выйти...”
Она не видела, что водитель “шестерки” тоже остался жив и даже пострадал куда меньше ее. Не медля ни минуты, он без сожаления покинул свой потерпевший аварию автомобиль и бросился бежать в другую сторону, задержавшись у машины лишь на мгновение. Это мгновение понадобилось ему для того, чтобы наклониться и поднять с пассажирского сиденья закатанный в прозрачный пластик прямоугольник картона — карточку представителя прессы, выпавшую из кармана Катиной куртки.
Глава 4
Стоя перед большим зеркалом в ванной, Катя изучала и классифицировала полученные во время своего дневного приключения увечья. Повреждения были поверхностными, но их было гораздо больше, чем ей хотелось бы. Прежде всего привлекал к себе внимание большой, багрово-синий, очень выразительный кровоподтек на нижней челюсти; дальше следовали ободранные ладони, разбитые локти и колени, и левый бок, по которому словно прошлись крупной наждачной бумагой. Катя подумала, что сейчас было бы в самый раз позвонить редактору “Инги” и пригласить его скоротать вечерок при свечах. Конечно, у Толоконниковой ноги длиннее, зато она, Катя, сейчас выглядит гораздо экзотичнее — этакий лакомый кусочек для любителей необычных ощущений. Какой-нибудь шизик, завернутый на хлыстах и наручниках, сейчас нашел бы ее весьма привлекательной — с этими мокрыми после душа короткими волосами неопределенного цвета, тонкой шеей, полу детской грудью и по-мальчишечьи узкими бедрами, всю исполосованную и покрытую синяками. Этакая нимфеточка типа “не-бейте-дяденька-я-согласна”...
Скорчив рожу своему отражению, она набросила халат и осторожно, двумя пальцами приподняла брошенные поверх корзины с грязным бельем джинсы. Беглый осмотр лишний раз убедил ее в том, что она знала и так: стирать джинсы уже не стоило.
На протянутой по диагонали комнаты леске висели уже просохшие фотографии. Еще проявляя пленку, она убедилась в том, что день не пропал даром — снимки получились вполне удовлетворительные, и Катя порадовалась, что сумела отстоять свое детище от покушавшегося на него психа. Сейчас, вечером, события этого сумасшедшего дня подернулись этакой туманной дымкой, представляясь, видимо, в силу своей полнейшей дикости и несообразности с чем бы то ни было, скорее вычитанными в какой-то полузабытой книге, чем имевшими место в действительности.
Три фотографии странного незнакомца висели отдельно.
Катя подошла к ним и вытянула плотные прямоугольники бумаги из-под зажимов. Фотографии получились именно такими, какими она их задумала — длинное породистое лицо на фоне старых домов, прищуренные глаза, тронутые благородной сединой виски... На фотографиях, однако, хорошо было видно то, чего она не разглядела издалека и что так напугало ее в этом человеке при ближайшем рассмотрении: было в этом лице что-то волчье, едва уловимое, отталкивающее, словно в лице оборотня или одержимого бесами.
