Фридрих Незнанский - Крайняя необходимость

Турецкий закурил уже бог знает какую по счету сигарету (черт бы побрал Славку, накаркал-таки насчет слабых сигарет) и заметил, что Гордеев, расправившись с обедом, что-то еще сказал официанту, возможно, относительно десерта.

— С удовольствием бы сейчас пропустил сто грамм, — вздохнул Александр Борисович. — Не корысти ради, а поднятия аппетита для.

— Так за чем же дело стало? — удивился Гордеев.

— Я, между прочим, на работе.

— Ты — на работе, я — за рулем, — кивнул адвокат. — Все при исполнении. Но мы же друг друга никому не сдадим, верно, Александр Борисович? А через полчаса все улетучится. А раньше мы отсюда и не выйдем. Так что я думаю… я думаю, мы заслужили.

— Ты считаешь? — заколебался Турецкий. — Полагаешь, значит, может государственный чиновник позволить себе маленькую человеческую слабость?

— Уверен, — сказал Гордеев и кивнул официанту, который только того и ждал и исчез, чтобы вернуться с двумя рюмками, которые для особых клиентов, пустые и чистые, стояли наготове в… морозильной камере, — так что «Русский стандарт», который в них был разлит, даже как-то сразу загустел. Вот, значит, о чем они перешептывались.

— За твоего клиента, — сказал Турецкий.

— Ну его к черту, — возразил Гордеев. — За мою сотовую компанию.

— Пошла она подальше, — не согласился Турецкий. — За мой отдых.

— Ты еще никуда не уезжаешь, — напомнил адвокат. — Лучше за мой бизнес.

— Он и так процветает, — отразил атаку Турецкий.

— Тогда за что? — спросил адвокат.

— Да, за что тогда? — задумчиво повторил помощник генерального прокурора.

— Нагревается, — напомнил Гордеев.

— Тогда — молча, — вздохнул Турецкий. — За наше здоровье. За наших близких. За юриспруденцию. За Фемиду, мать ее!

— Ничего себе «молча», — оценил Гордеев уже после того, как опрокинул рюмку.

Турецкий прислушался к своим ощущениям и нашел, что теперь, пожалуй, стоит немного поесть.

— Итак, — сказал он через несколько минут.

— Итак?

— Я могу попробовать кое-что выяснить со своей стороны относительно этого твоего «Телекома». Если ты действительно уверен, что над тобой целенаправленно издеваются.

— Уверен, — подтвердил Гордеев.

— И уверен в том, что тебе это надо.

— Саня, сколько можно!

— Ладно, это твое дело. Я кое-кого подключу. Через день-два, надеюсь, смогу тебе что-нибудь сказать.

— Вот это я понимаю, — обрадовался Гордеев.

— Ты только пока не выпендривайся и подключи телефон у какого-нибудь другого оператора, чтобы с тобой хоть связаться можно было, ежели что…

— Что — ежели что? — заинтересовался Гордеев.

— Просто на всякий случай. Что это за адвокат без телефона, сам посуди.

— Такой вот дурацкий адвокат, — подтвердил Гордеев.

— Нам дурацкий не нужен. Подключись.

— Ладно, считай, сделано.

— Значит, со своей стороны, — уточнил Турецкий, — я могу считать, что с этого дня ты занимаешься делом несправедливо посаженного доктора?

— Он еще и доктор, — вздохнул Гордеев. — Хорош доктор, нечего сказать… Ладно, можешь. Какие материалы есть по нему?

— Я скажу Грязнову, и он тебе все пришлет.

— Договорились. — Гордеев почесал затылок. — Да ладно, чего там, я сам Славке позвоню. И вот возьми, — он протянул Турецкому две дискеты в специальных пластиковых футлярах.

— Что это?

— Материалы по «Вест-Телекому», которые у меня есть. Ты обещал помочь, — напомнил адвокат.

— Я пока не в маразме, — проворчал Турецкий. — А на второй дискете что? Расследование убийства Кеннеди?

— То же, что и на первой. Продублировал на всякий случай.

— Педант несчастный, — вздохнул Турецкий.

Они попрощались, и Турецкий вернулся в Генпрокуратуру.

Гордеев сидел в машине и ломал зубочистки. Обломки он складывал в пепельницу и поджигал зажигалкой. Они вспыхивали и сгорали быстрее чем спички.

Ему нужно было принять решение: информировать своего шефа Розанова о том, что он хочет взять дело со стороны, или вести его полностью самостоятельно и автономно, никого ни во что не посвящая. Вообще-то, поскольку человек, за которого просили Турецкий и Грязнов, сидит в тюрьме, это значит, что было соответствующее решение суда, из которого следует, что для общества он преступник. Конечно, девяносто девять процентов тех, кто сидит на зонах, и сто процентов тех, кто находится в следственных изоляторах, твердят о своей невиновности, но это, конечно, для общества ничего не значит, да и не доходят их вопли до общества, слава богу. Иначе жить было бы просто невмоготу. Иначе общество просто сошло бы с ума.

Но в любом случае попытки пересмотра дела человека, уже осужденного за двойное убийство (неудачные попытки, конечно!), могут скверно отразиться на реноме адвокатской конторы. И Генрих Афанасьевич Розанов, вполне вероятно, не будет в восторге от того, что Гордеев занят подобным делом и работает с клиентом, который, еще неизвестно, в состоянии ли за себя заплатить, все-таки у нас врачи не самая высокооплачиваемая специальность. В общем, по здравому размышлению Гордеев извещать шефа о своем решении не стал, а с тяжелым вздохом набрал номер мобильного телефона, который был известен немногим избранным.

— Да? — сказал хорошо знакомый голос.

— Вячеслав Иванович, это Гордеев, — сухо представился адвокат. — Присылай мне материалы по своему доктору.

— А что случилось-то? — веселым и отнюдь не удивленным голосом поинтересовался Грязнов.

— В каком смысле?

— Ну как же, такая добрая воля… и такой непреклонный юрист. Как-то плохо сочетается.

— Погода изменилась, — проскрипел Гордеев. — Гора пошла к Магомету.

— Да? А я что-то не заметил.

— Ну так когда пришлешь? — нетерпеливо сказал Гордеев.

— Вообще-то материалы уже у тебя в ящике лежат. Полчаса назад выслал.

— Мы ведь с тобой даже не говорили об этом! Как это? — удивился Гордеев. — Мысли читаешь?

— Вроде того. Мне Турецкий только что звонил, хвастался, что обедал со знаменитым адвокатом… Кстати, ты сейчас где?

— В Москве пока что…

— Юра, у меня мысль.

— Ни секунды не сомневаюсь.

— Тогда две, — засмеялся Грязнов. — Давай вечером пересечемся, и я тебе кое-что про этого парня расскажу. Занимательное и не очень.

— А надо ли? — поинтересовался Гордеев. — Учитывая, что мне завтра нужно быть в форме, новое дело, первый день, а?

— Но, кроме меня, этого никто не знает, — привел Грязнов неотразимый аргумент. — Может, и он сам не все знает.

— Он сам — это кто? Доктор твой?

— Ну да.

— Ладно, уговорил. — Гордеев немного подумал. — Сейчас мне надо в главный офис, а вечером после девяти заезжай ко мне домой. Как тебе такой вариант?

— Ты по-прежнему на Новой Башиловке?

— Куда я денусь с подводной лодки? Да, — спохватился Гордеев. — А что он за доктор?

— Не пластический хирург. И даже не зубной, — немного виновато сказал Грязнов. — Просто врач «Скорой помощи». Правда, очень хороший. Потомственный врач… Так что насчет гонорара… сам понимаешь… Разве что клизмами.

— Да уж понимаю, — проскрипел Гордеев. — Не в первый раз чистым творчеством заниматься.

В два часа дня Турецкий спохватился, что так и не узнал, о чем с ним хотел поговорить Меркулов. Он позвонил ему по прямому телефону, но на звонок никто не ответил. Турецкий позвонил в приемную, и секретарша Виктория прорыдала в трубку:

— Александр Борисович! Александр Борисович! Константина Дмитриевича только что увезли!

— Вика, не ори! — в свою очередь закричал Турецкий. — Кто увез? Куда? Почему?

— «Скорая»! Я ничего не знаю! Он потерял сознание от приступа боли! Я вызвала «скорую»!

— И что, с ним туда никто не поехал?

— Я так растерялась, а он пришел в себя — сказал: позвони Турецкому.

— Куда его повезли?

— Я точно не поняла. Сказали: звоните — и оставили телефон.

Турецкий тут же вспомнил, что Меркулов жаловался на живот, но кто на него не жалуется. Ну вот вам и утреннее дурное предчувствие! Он выскочил из кабинета и понесся к генеральному. Того на месте тоже не оказалось.

— Уже уехал, — сказала секретарша. — Как-то вы сегодня не вписываетесь, Александр Борисович.

— Куда? Куда он уехал?!

Секретарша смерила Турецкого взглядом, как бы оценивая, можно ли доверить ему столь важный государственный секрет, и смилостивилась:

— Домой.

— Какого черта? — разозлился Турецкий.

— Что? — изумилась секретарша. — Это вас не касается, по-моему, Александр Борисович. — Подумала и сменила гнев на милость: — Но вообще-то у него сегодня вечером передача на телевидении. Надо отдохнуть. Он ведь не кто-нибудь, а генеральный прокурор, правильно?