Андрей Воронин - Лабиринт для Слепого
Его украсят впечатляющие синяки и шрамы. Ты это понимаешь? – заглянув в глаза женщины, хихикнул Владимир Владиславович. – Так понимаешь или нет?
– Понимаю, – выдавила из себя Елена.
– Вот это другое дело. Это совсем другой разговор.
А почему ты не предложишь гостю выпить?
– Сейчас, сейчас, – засуетилась Медведкова, направляясь к бару.
– Мне виски. И без льда. Немного, – сказал Савельев, видя, как дрожат у Елены руки и как она не может вытащить пробку из граненой бутылки. – Ну, не волнуйся. Ты же не на допросе, ты же не в тюрьме, и никто тебя пока не трогает. Наливай, наливай спокойнее.
Елена плеснула виски и подала Савельеву.
– А ты неплохо устроилась. Красиво живешь, богато. Он хоть денег не жалеет?
Елена кивнула.
– Вижу, вижу, что не жалеет. Со своего кафе ты бы так не жила.
Елена молчала, покусывая губы.
– Так вот, следующий раз, когда мы с тобой встретимся… – Савельев сделал маленький глоток виски и облизал пухлые губы, – хороший напиток, хоть и говорят, что с утра пить вредно, но мне нравится. А тебе?
Елена молчала.
– Так вот, ты должна узнать, откуда у Зубова такие деньги и где он их хранит.
Елена опять кивнула.
– Да-да, я попытаюсь, Владимир Владиславович, попытаюсь…
– Не надо пытаться. Узнай. И вообще, попытка – не пытка, – грубо пошутил Савельев.
На его лице появилось самодовольное выражение.
Затем он вытащил из кармана телефон, набрал номер и уже властно и зло принялся кричать в трубку.
Елена чувствовала, как под шелком халата все ее тело покрывается ознобом, как сердце испуганно бьется в груди, а тошнота подступает к горлу.
– Он приезжает все время один? – спросил Елену Савельев.
– Да, в последнее время один.
– А Матвея Санчуковского ты давно видела?
– Неделю назад. Он заходил ко мне в кафе.
– Значит, заходил…
– Да, вечером, поздно.
– С кем?
– С какими-то двумя мужчинами.
– Как их фамилии?
– Я не знаю, мужчины незнакомые.
– Ну, кто они по виду?
– Могу сказать только одно – наверное, очень богатые.
– Если еще придут, позвонишь. Мой телефон ты знаешь. И если придет Санчуковский, тоже позвони.
– Хорошо, – согласно кивнула Елена.
– А теперь я пойду. Спасибо за угощение.
Стакан, виски в котором осталось почти нетронутым, упал на пол.
Савельев еще раз огляделся вокруг, скользнул взглядом по лицу Елены и неторопливо пошел к двери.
– Провожать меня не надо, – ехидно улыбнулся Владимир Владиславович и открыл дверь.
Елена тяжело вздохнула, бросилась к двери и начала торопливо запирать замки.
– Боже, что мне делать? – вздохнула она еще раз и расплакалась.
Слезы текли по ее красивому лицу. Она чувствовала себя разбитой, голова болела, ноги подкашивались.
У нее было такое ощущение, что ее очень сильно поколотили.
Елена вбежала в спальню, бросилась на постель, на то место, которое еще совсем недавно занимал Федор Зубов, и разрыдалась, кусая край подушки. Она колотила по" матрасу кулаками, выкрикивала грязные ругательства в адрес Савельева, шептала проклятия.
И постепенно ей стало легче.
Елена поджала ноги, свернулась калачиком, и сейчас она была похожа не на властную женщину, знающую себе цену, а на маленькую девочку-подростка, которую незаслуженно обидели.
Она еще долго вздрагивала, еще долго из ее глаз катились слезы. Но в конце концов усталость взяла свое, и Елена, вздрогнув всем телом, уснула. Правда, сон ее был беспокойным. Она видела во сне свою подругу, просила у нее прощения, целовала руки, гладила волосы. Но подруга ничего не говорила в ответ, а только смотрела печальным взглядом, в котором было столько тоски, что Елена продолжала плакать во сне, шепча:
– Таня… Танюша… Прости меня, прости… Я не виновата…
* * *В полдень, когда часы пробили двенадцать раз, Елена Медведкова проснулась. Голова нестерпимо болела, пришлось принять сразу две таблетки.
И только потом Елена стала приводить себя в порядок, зная, что надо отправляться на работу, что у нее сегодня очень много дел, важных и неотложных. Она пыталась забыть визит Владимира Владиславовича Савельева, пыталась вычеркнуть этого человека из памяти, но его нагловатый специфический смех продолжал звучать в ее душе, заставляя сердце испуганно сжиматься и бешено колотиться в груди.
– Как? Как мне выбраться? – задавала уже в сотый раз один и тот же вопрос Елена. – Может, рассказать обо всем Зубову? Но тогда он меня бросит. Тогда я стану ему не нужна. Тогда вся моя жизнь разобьется вдребезги, и я окажусь нищей, абсолютно ни с чем. А ведь я так долго шла к этой жизни!
И Елена Медведкова, абсолютно того не желая, вспоминала и вспоминала свою жизнь и не находила в ней ничего радостного, ничего того, о чем когда-то в юности ей мечталось.
– Боже, как мне поступить? Кто мне поможет? Кто подскажет?
Елена прекрасно понимала, что ей некому помочь, что единственный, кому она нужна, – это Федор Зубов. Да и он может в любой момент ее оставить, бросить.
И тогда она, скорее всего, пропадет.
Ведь это Савельев заставил се познакомиться с Зубовым и затащить его в постель. Елена просто выполнила приказ, не подозревая, во что все это выльется.
Глава 5
Игорь Малышев сидел в ветхом кресле в углу своей полуподвальной мастерской. Ему было не по себе. Нестерпимо болела голова, он то и дело тер виски руками, затем, не выдержав, вскочил на ноги. Его повело в сторону.
– Дьявол! – громко, на всю мастерскую выругался художник, направляясь к грязному, заплеванному умывальнику. – Так плохо мне уже давно не было. Что-то надо предпринять.
Игорь уперся сильными волосатыми руками в раковину и стоял так несколько минут, опустив голову, бессмысленно моргая глазами, глядя в осколок зеркала, забрызганный краской. Из зеркала на него смотрело мрачное, землистого цвета небритое лицо. Зрачки глаз были расширены, на лбу сверкали капельки пота.
– А что было потом? – задал себе уже в который раз один и тот же в общем-то бессмысленный вопрос Игорь Малышев. – Ничего не могу вспомнить, ничего…
Он повернул ручку крана. В трубах зажурчало, но вода не полилась.
– Чертовщина какая-то! – сказал Игорь и повернул другую ручку.
Из крана упало в грязную раковину несколько капель, а затем вода полилась тугой струей. Брызги полетели в разные стороны, но Игорь даже не поморщился.
Он медленно наклонился, опустился на колени, сунул голову под холодную воду и держал ее под краном довольно долго. Затем тряхнул своими мокрыми, длинными черными волосами. Это движение было похоже на движение мокрой тряпки, а сам Игорь напоминал вымокшего в луже пса.
– Вот так немного легче…
Малышев взял полотенце и начал вытирать лицо и голову. Он занимался этим долго, постепенно приводя себя в порядок.
Расчесавшись, художник стал похож на Иисуса Христа, вернее, на изображение Иисуса Христа, нарисованное самодеятельным художником. Длинные пряди волнистых волос влажно поблескивали, свисая вдоль худых запавших щек. Огромные глаза смотрели измученно и безжизненно.
Игорь запрокинул голову и взглянул на низкий, нависающий потолок.
– О черт! Как болит шея!
Он повертел головой из стороны в сторону, затем добрел до полуразвалившегося кресла и буквально рухнул в него. Зазвенели, заскрипели и застонали пружины.
Казалось, кресло вот-вот развалится, но оно выдержало.
Игорь постучал кулаком по подлокотнику.
– Надо подремать, хотя бы минут тридцать…
Он скосил глаза в сторону – туда, где располагался большой топчан, застланный вместо простыни большим куском холста, на котором сверху лежал спальный мешок.
«Интересно, куда они делись? – подумал Игорь. – Ведь вчера со мной была женщина. Как же ее звали? То ли Катя, то ли Тома… А, в общем, черт с ней, черт с ними со всеми!»
Малышев сунул руку в нагрудный карман своей вельветовой рубашки, извлек оттуда блокнот и трясущимися пальцами раскрыл его. Между страничками лежало несколько зеленых двадцатидолларовых бумажек.
– Все нормально. Значит, я не все просадил. А ведь бывали случаи, когда у меня ничего не оставалось. Хорошо, что я остался у себя, а не поехал ни к Катушке, ни к Бычкову-Бочкареву. Все-таки в своей мастерской спокойнее.
Игорь Малышев приподнял голову и стал смотреть в узкую щель окна. По мутному, грязному стеклу, забранному решеткой, пробегали тени. Это говорило о том, что на улице утро и по мостовой спешат по своим делам люди.
Если подойти поближе и стать на испачканный краской табурет, то можно рассматривать ноги. Иногда Игорь так и делал. Он закуривал сигарету, забирался на табурет, облокачивался на широченный подоконник и смотрел в окно. Ему нравились женские ноги, нравились их очертания, нравилось, как звонко цокают по асфальту высокие каблучки. Эта картина мирной будничной жизни всегда приносила в его душу успокоение.
