Владимир Угрюмов - Дикий
За обедом узнаю новости. Из Красноканальска приехала целая делегация, и сейчас в центральном ресторане идут переговоры.
— Надеюсь, на этот раз без фокусов?
— Полная капитуляция, босс, — отвечает Леха, а кто-то из боевиков поясняет:
— Все машины мы проверили, самих обыскали. Но вежливо. Все под контролем.
— Как им наш визит — понравился?
— Так понравился, что решили нанести ответный. Чтобы мы их второй раз не навещали.
Съедаю тарелку борща и прошу добавки. В красном бульоне среди тонко нарезанных свекольных ломтиков лежит добрый оковалок говядины.
После курю, пускаю дым в набухающее вечером небо.
— Поедешь со мной в Евпаторию? — спрашиваю Леху, а тот только пожимает плечами: о чем речь, босс?
Мы едем в кафе, где я застаю Николая, человека-«гору», беседующим с Ликой.
— Привет, Коля!
— Здравствуйте.
«Гора» поднимается, жмет руку и уходит. Мне нравится видеть, что Лика рада мне.
— Я сегодня уеду… — Лика вздрагивает, и я поясняю: — Совсем ненадолго. Я зашел на минуту, только предупредить.
— Буду скучать.
— Не скучай, Лика.
После кафе Леха отвозит меня в центральный ресторан. Надо все-таки посмотреть, как идут мирные переговоры. Может быть, там уже гора трупов. Но трупов пока не видно. Рожи у народа красные от выпивки, есть и просто пьяные. Оркестр на низенькой сценке наяривает «конфетки-бараночки». На лицах музыкантов гримаса ужаса. Перед сценой пляшут в обнимку анверовские и красноканальские боевики. Несколько местных девок замерли, забытые, за столами. Да, здесь не блядки сегодня, мужские мирные базары.
Меня замечает Анвер и зовет к себе. Возле него сидит большой красноканальский парень, и еще двое подходят. Мы жмем друг другу руки. Парня зовут Сергей, и он благодарит и благодарит непонятно за что. Не сразу узнаю в нем того автоматчика, которого прошлой ночью пожалел. Выходит, правильно сделал.
— Теперь все контакты станем поддерживать с Сергеем, — объясняет Анвер. — Все деловые и, надеюсь, дружественные контакты.
— Да, — соглашаюсь и смотрю на нового красноканальского лидера. — Сергей — парень отличный. Все понимает. И главное — быстро.
Сергей чуть наклоняется ко мне и произносит, как мне кажется, искренне:
— Мы теперь твои должники. Спасибо.
Еще раз жмем друг другу руки. Находим с Анвером укромный уголок, и я сообщаю ему свое намерение съездить в Евпаторию.
— Езжай. Ты давно собирался. Давай я тебе трезвых парней для прикрытия соберу.
— Хватит и Лехи.
Прощаюсь и с Анвером. Леха тут как тут. Проходим через ресторанный зал к выходу, пожимая руки братве и отвечая на довольно бессвязные реплики приветствий.
История закончилась миром. Всего-то десять трупов на два крымских городка.
Опять стемнело. Жизнь пошла в темноте.
— Я стволы в тайнике спрятал, — говорит Леха, когда мы выезжаем из Джанкоя. — Стрелять-то придется много?
— Понравилось, что ли? — спрашивав хмуро, а Леха только мотает головой:
— Если надо. Лучше самому стрелять, чем в тебя попадут.
— Это верно, — соглашаюсь и замолкаю.
Быстрый вечер опустил занавес, и мы летим по шоссе. Хорошо думать в дороге, и я думаю. Мысли причудливо расползаются. Появляются сами по себе, сплетаются в причудливые кружева. Мысли. Все эти маленькие победы. Маленькие радости с пионерской стрельбой. Я закрепился на одном месте и веду активный, даже слишком активный образ жизни. О таком парне молва пойдет, пошла уже. И дойдет, дошла уже до Симферополя, а в этом Симферополе не мудаки типа красноканальских, они быстро сообразят и начнут проверять. Наркомафия может и ментов прислать. Тут уж Анвер не отбрешется. Могут и без ментов весь Джанкой завалить. Куда Анверу с охотничьими ружьями и парой ржавых автоматов против современной индустрии убийства. Если меня найдут, я сразу труп. Анвер труп, все его друзья трупы. И Лика… Этого невозможно даже представить и нельзя допустить. Если мне исчезнуть, то… Тогда все устаканится. Красноканальских Анвер уже под себя подмял. Это я стал фактором риска. Не стоило брать кокаин. Как с Ликой расстаться? Что подумает она? Нет, у этой истории нет будущего. Только будущие смерти… Помню, в школе учили: «Над седой равниной моря гордо реет Буревестник…» Нет, правильно будет: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный». Я во что-то превращаюсь последнее время. Во что-то новое для себя, чего не ожидал раньше. «То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая в тучи, он кричит — и тучи слышат радость в смелом крике птицы». Сперва меня прижали «черные» в Питере, и жажда жизни заставила стрелять. Теперь просто к этой жажде добавился странный интерес ходить по лезвию. «В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике!» Интерес к борьбе выше интереса к материальным ценностям. Смешно даже — тачки, деньги, шмотки, жратва дорогая. «Чайки стонут перед бурей — стонут, мечутся над морем. И на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей». Дух укрепляется от схватки к схватке, начинаешь по-умному презирать смерть, и люди, окружающие тебя, это чувствуют. «И гагары тоже стонут, им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает». И надо отвечать за тех, кого любишь и кто не может, как ты. «Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем». Даже нанося смертельные удары, следует сохранять хоть какие-то моральные ценности. Хищный зверь искренен в своих действиях и убивает, когда хочет есть. Но не уничтожает всех и вся без разбора. «Вот он носится как демон, — гордый черный демон бури… В гневе грома чуткий демон… Это смелый Буревестник гордо реет между молний…» Только не быть мудаком. Уровней мудачества много. Мудак — это уже не Буревестник, это труп. Как не быть им?! Все религии мира настаивают — не убий. Все равно убиваем. Дикая природа внутри нас сильней. Если не убиваем себе подобных, то убиваем мир, в котором живем. Например, калонектис диомедиа — средиземноморский буревестник — крупная птица, серовато-коричневая сверху и белая внизу, с желтым с темным кончиком клювом, красноватого цвета ногами и клиновидным хвостом. Большую часть года буревестники кочуют в поисках пищи. Грязь в море и охотники. Туристы траханые. Вот и осталось возле Корсики четыреста пар, двадцать пар на островах Тремити. Немного в Эгейском море, немного в Черном. То же самое и с орлом-могильником. Со всеми птицами. Но буревестники станут защищаться…
Я проснулся, когда машина подскочила.
— Черт! — ругается Леха. — Мало ям, так бугры пошли на асфальте!
— Где это мы едем? — спрашиваю я.
— Уже скоро Евпатория будет.
11Когда днем спишь, то дней не чувствуешь. Зато ночи становятся бесконечными, как дни.
Мы останавливаемся на окраине города, прямо на обочине шоссе возле столба с обрывками проводов на макушке. Леха ждет указаний, а я курю, стараюсь собраться с мыслями. Табачный дымок поднимается от сигареты и уплывает в приоткрытую дверь тачки. Наконец я объясняю, куда ехать, и мы едем. Вот и Женькин дом — здесь живет оружейный мастер. Велю Лехе включить фары, и мы проезжаем мимо на габаритных огнях. Возле дома чисто. Объезжаем соседнюю улицу — и там нет ни людей, ни машин. Велю Лехе остановиться на ближайшем перекрестке и добираюсь до нужного дома пешком. Прохожу во двор и стучу в дверь.
— Кто это? — слышу испуганный голос и отвечаю так, чтобы можно было узнать мой голос:
— Свои. Это я, Женя.
Открывается дверь, и я вхожу на просторную кухню. Здесь густо пахнет яблоками, они и лежат спелыми кучками в мисках и тазике. Мне запомнился оружейный мастер своим простоватым, довольным жизнью видом, но теперь я вижу какое-то издерганное существо, небритого молодого мужчину, помятого и неухоженного.
Я сажусь на стул и достаю сигарету:
— Что-то случилось? Вид у тебя неважный.
Парень садится напротив меня на продавленный диван и вдруг начинает плакать, по-бабьи размазывая слезы по щекам.
Отбрасываю сигарету и присаживаюсь рядом.
— Э-э, парень! Почему плачешь? Слезами делу не поможешь. Рассказывай — что стряслось?
Наконец парень успокаивается.
— Все уничтожено, — говорит он. — Уничтожено все. Абсолютно.
— Жень, выражайся яснее. Что именно уничтожено? — Приходится с ним объясняться, как с ребенком.
Парень стягивает тельняшку, в которую был одет, и на его жилистом, крепком торсе я вижу множество желтых уже синяков и почти заживших ссадин.
— Да, — только и вырывается у меня. — Это аргумент. Кто поработал?
— Когда ты приходил последний раз. — Женька опять начинает всхлипывать. — Через несколько дней после тебя явилась ко мне домой целая команда. А у меня Таня… — Губы у Женьки кривятся, но он сдерживается и продолжает: — Таня была у меня. Моя невеста. Нас уволокли в тачки и отвезли, — не знаю, куда отвезли. Стали меня бить. Про тебя команда все знала — где жил знали, но данных у хозяев в книге не нашли. Говорят, ты все уничтожил. А если уничтожил — так между собой говорили, — то, значит, мог быть причастным к какому-то делу в Симферополе… И еще эти подонки знали, что я с тобой общался. И били снова меня. Потому что не верили, что я о тебе ничего не знаю… Твой новый адрес. И всякое такое. После их пахан явился и тоже спрашивал. И тоже не верил, но не бил, потому что били другие… После… Нет, не могу! Нет, знай… После их главный пидер мою Таню насиловал, а мне велел смотреть. Если не буду смотреть, он сказал, то ее убьют. Ты во всем виноват. — Женька замирает вдруг и поднимает глаза, а в глазах огонек сумасшедшинки. — Так это ты, сука, во всем виноват!
