Андрей Воронин - Возвращение с того света
Он стал неторопливо спускаться с холма, продолжая разглядывать поселок с таким чувством, словно перед ним было не людское поселение, а деревня гнусных саблезубых троллей, город вампиров и оборотней… "Черт побери, – подумал он, – а может быть, все наоборот? Может быть, это все-таки я тронулся умом, а друг Василий со своими пьяными бреднями заставил меня спятить окончательно?
У нас ведь, насколько я помню, свобода совести… молись хоть Богу, хоть черту, только редакций не взрывай. А может, это не они взорвали редакцию?
Может, мы зацепили кого-нибудь другого? Кого мы только не цепляли, вспомнить страшно. Взять хотя бы недавнюю статью Гуревича про этот инновационный банк.., как бишь его? Нет, не помню. Но статейка была хлесткая, так писать только Гуревич у нас и умеет. То есть все мы, конечно же, так умеем, но нам для этого волей-неволей приходится прибегать к ненормативной лексике, а у него язык чистенький, литературный, и что он с его помощью вытворяет – бож-же ж мой! Читаешь и прямо голос его слышишь – желчный, едкий, аж скулы сводит.
Могли нас за Гуревича шандарахнуть? Могли, конечно, и не только за Гуревича. Я ведь тоже не только про эту секту писал, не говоря уже об остальных рыцарях пера и диктофона… В общем, надо найти Рукавишникова и заставить его показать мне это оружие – хотя бы и с помощью участкового.
Впрочем, немедленно вспомнил он, начальник отделения у них – дубина редкостная. Я ведь еще тогда к нему обращался. Обещал разобраться. Вот и разобрался, боров крапивинский."
Он с деловитым и независимым видом вступил в поселок, одной рукой придерживая на плече ремень сумки, а другой сжимая в кармане рукоятку пистолета. Нести сумку на левом плече было неудобно: ремень все время соскальзывал, как намыленный, но он упорно продолжал цепляться за пистолет, понимая в то же время, что ведет себя ни с чем не сообразно, попросту глупо, и будучи не в силах совладать со знакомой нервной дрожью. Атмосфера поселка давила на психику, как тонна кирпича, и голубое апрельское небо ничего не могло в данном случае изменить. Напротив, то, что над этим местом солнце светило точно так же, как и везде, вопреки всяческой логике казалось чуть ли ее кощунством.
Мимо, подвывая и рыча, прополз рейсовый автобус. Это был первый номер. Андрей знал, что в поселке функционируют два автобусных маршрута, хотя и не вполне понимал, зачем это нужно в населенном пункте, пройти который из конца в конец можно было за полчаса. На всякий случай он отвернул лицо в сторону, когда автобус поравнялся с ним, и присел, возясь со шнурками кроссовок, когда тот обогнал его.
«Штирлиц шел по Берлину, – вспомнил он, – и ничто не выдавало в нем советского разведчика, кроме волочившегося сзади парашюта.»
Вскоре он добрался до больницы и, толкнув знакомую калитку, на сей раз незапертую, прямиком направился к котельной. Котельная по случаю наступившей теплой погоды имела заброшенный вид.
Отопительный сезон еще не кончился, но необходимость кочегарить топку круглые сутки, похоже, уже отпала. Андрей заглянул в распахнутую дверь и убедился в том, что в котельной никого нет, кроме тощего черного кота, который, сидя в разлегшемся на полу пятне пыльного солнечного света, старательно вылизывал шерсть на брюхе. Кот посмотрел на Андрея разбойными ярко-желтыми глазами и вернулся к прерванному приходом незнакомца занятию.
– Кис-кис, – неизвестно зачем сказал ему Андрей, но кот даже не поднял головы, лишь повернул на голос рваное треугольное ухо и презрительно дернул кончиком похожего на старый ершик для мытья бутылок хвоста.
– Вы кого-то ищете? – прозвучало у Андрея за спиной, и он вздрогнул. Он все время вздрагивал в этом чертовом поселке, как нервная девица преклонных лет.
Шилов обернулся. Позади него стоял высокий и плечистый, но какой-то подсохший, словно после болезни, мужчина лет сорока. На голове у него топорщился жесткий ежик светлых с сильной проседью волос, а цвет глаз разобрать было невозможно: незнакомец сильно щурился, словно солнце било ему прямо в глаза. Впрочем, вполне возможно, что виной тому была сигарета, небрежно зажатая в уголке его сильного, красиво очерченного рта.
– Я ищу кочегара.., э.., истопника, – все еще не совсем владея своим голосом, ответил Андрей.
– Я вас слушаю, – сказал мужчина, и только теперь Андрей заметил, что одет тот в своеобычную одежду кочегара – брезентовый рабочий костюм, перепачканный углем до такой степени, что трудно было с уверенностью определить его цвет. Впрочем, одежда эта, более подходящая для огородного пугала, сидела на незнакомце с какой-то щеголеватой непринужденностью, так что даже не сразу бросалась в глаза. И еще одно обстоятельство мешало сразу распознать в этом человеке истопника – его речь. Говорил он правильно, со спокойной и уверенной, но в то же время безупречно вежливой интонацией, без намека на местечковый акцент и коверканье слов.
– Вы, наверное, Аркадий, – сказал Андрей и немедленно понял, что сморозил глупость: Рукавишников говорил, что его сменщик не курит. Хотя, конечно, снова начать курить гораздо легче, чем бросить.
– Аркадий – мой сменщик, – подтвердил его подозрение незнакомец. – Он будет завтра. Если хотите, я могу дать вам его адрес.
– Собственно.., нет, спасибо, – сказал Шилов. – Мне, в общем-то, нужен был Василий. Василий Рукавишников, – добавил он, заметив, как удивленно приподнялись брови незнакомца.
– Ах, Рукавишников, – с неопределенной интонацией протянул тот. – Видите ли, какая история…
Я его, честно говоря, не знал, но зато мне доподлинно известно, что он умер.
– Как умер? – не поверил своим ушам Андрей.
– Насколько мне известно, угорел в бане в пьяном виде, – сказал истопник. – Меня взяли на его место.
– Вот как… А когда это случилось? – спросил Андрей. Он был растерян. Все его планы, как на краеугольный камень, опирались на пьяницу-кочегара, и теперь он лихорадочно выскребался из-под руин своих умопостроений.
– Не могу сказать точно, – ответил новый истопник, – но, насколько я понимаю, это произошло недавно.
Осененный новой мыслью, Андрей бросил на него быстрый косой взгляд. А что, если Рукавишникова убили? Что, если убийца стоит перед ним, щурясь от дыма своей вонючей сигаретки, и прикидывает, пришить его здесь, на месте, или затащить сначала в котельную?
Истопник перехватил его взгляд.
– Надеюсь, вы не подозреваете меня в том, что это я подстроил смерть вашего знакомого с целью завладеть его рабочим местом? – с легкой иронией спросил он.
– Что за странная мысль? – притворно оскорбился Андрей, отводя взгляд.
Он испытал короткую вспышку стыда: нет, этот человек не был похож на религиозного фанатика, слишком свободно он держался, и в глазах не было этого мертвящего рыбьего блеска… Да и эта его сигаретка… Впрочем, он ведь мог работать и по найму.
И потом, не странноватая ли у него реакция на один-единственный косой взгляд? Что это – не вполне обычный образ мыслей или все-таки на воре шапка горит?
Новый истопник больничной котельной между тем был озабочен приблизительно тем же. Что заставило его задать совершенно незнакомому человеку такой странный вопрос? Откуда у него такой образ мыслей? Впрочем, в отличие от Андрея Шилова, истопник Федор Бесфамильный, сменивший в котельной Василия Рукавишникова, а в жизни капитан ФСБ Глеб Сиверов, не мучился угрызениями совести: инстинктивно он чувствовал, что верно угадал ход мыслей собеседника.., хотя, возможно, ему и не стоило ошарашивать того неожиданным вопросом, поставленным прямо в лоб. И потом, с чего он взял, что незнакомого ему Рукавишникова кто-то убил?
Впрочем, взгляд пришельца был весьма красноречивым и говорил о многом тому, кто умел смотреть.
«Интересно, – подумал Федор-Слепой, – а я что же – умею смотреть и видеть подобные вещи? Или это просто последствия сотрясения мозга, и у меня потихоньку едет крыша?»
Поспешно простившись со странным и подозрительным истопником, похожим на кого угодно, только не на работника котельной, Андрей с облегчением покинул территорию больницы. Прощаясь, он впервые заметил, что напротив котельной расположен приземистый флигелек с закрашенными мелом окнами. «Не иначе, морг», – с легким содроганием подумал Шилов. Сейчас даже это казалось ему символичным и исполненным зловещего смысла.
Расспросив случайного прохожего, он дождался автобуса (маршрут номер два) и, проехав три остановки, вышел из него у ворот кладбища. Кладбище было невелико, видимо, открылось совсем недавно, так что Андрей без труда отыскал на его краю коротенький ряд свежих могил. Над одним из холмиков, наполовину скрытая выцветшим от дождей одиноким венком с обвисшей лентой, возвышалась выкрашенная корабельным суриком фанерная пирамидка с табличкой, на которой корявыми подплывающими буквами было выведено имя – Василий Антонович Рукавишников – и две даты, из коих следовало, что Василий Антонович топтал грешную землю ровным счетом тридцать восемь лет, три месяца и восемнадцать дней. Еще из этой надписи следовало, что умер Василий Антонович спустя два дня после выхода в свет статьи Андрея Шилова.
