Олег Маркеев - Тотальная война

«Аненербе, отдел индогерманской религии», — расшифровал Максимов и поднял взгляд на деда.[10]

А тот ждал, оглаживая бороду. Принимая на работу Максимова, уволенного с волчьим билетом из армии, профессор Арсеньев без обиняков предупредил, что ввиду ничтожной ценности внука как научного работника он берет его «офицером для особых поручений». Правда, всякий раз решение, выполнять поручение или нет, он предоставлял Максиму. Внук ни разу не отказался и ни разу не подвел деда.

Максимов суммировал все, что услышал от деда, добавил то, что дед знать не мог, все взвесил и принял решение:

— Обязательно позвоню.

Дед все понял, глаза сразу потеплели. Затаенная боль в них осталась. Но теперь в них затеплился и огонек надежды.

— Можешь идти, — разрешил дед. — Да, кстати, если увидишь Фоменко, дай в морду. Скажи, что от меня.

Максимов коротко захохотал и кивнул. Дед не изменил ритуалу прощания.

С тех пор как Фоменко разразился своим опусом «Глобальная хронология», профессор Арсеньев стал жалеть, что отменили дуэли и запарывание до смерти батогами. Правда, сам рук марать об бумагомаралку не желал, перепоручил Максимову. Чем выше росли тиражи книжонки «бухгалтера от истории», как дед окрестил Фоменко, и чем чаще недоучки и недоумки ссылались на него, тем больше Максимов опасался за целостность лица «бухгалтера». Сердцем чувствовал, терпение профессора Арсеньева на исходе. Рано или поздно он все же встанет из-за стола и собственноручно подпортит физиономию этому растлителю умов и осквернителю истории Руси.

Максимов плотно закрыл за собой дверь. За время его отсутствия ничего в хранилище не изменилось. Кинжал все еще лежал на столе, равнодушный и безучастный ко всему, как брошенный пес, уставший ждать хозяина.

«Ну, вражина, умеешь работать, ничего не скажешь», — злым шепотом процедил Максимов.

Он давно уже свыкся с правилом, что на избранном им пути нельзя иметь друзей, нельзя любить, нельзя создать семью. Как выяснилось, даже собаку завести нельзя. Потому что будут бить туда, где больнее. Не по тебе, так по близким. Дед был единственным близким ему человеком, их связывали не только узы крови, а особое духовное родство. И потому ударили именно по деду.

Максимов не сомневался, что это лишь первый удар. И целью является не профессор Арсеньев, а он сам — Максим Максимов. Странник.

«Надо отдать должное, он быстро пришел в себя. Две недели — и уже организовал ответный удар. — Пальцы Странника машинально погладили клинок. — Зря я его не убил. Как выясняется, зря».

Кинжал, почувствовав человеческое тепло, сам лег в ладонь.

Странник резко выдохнул и с разворота послал кинжал в полет, в темную глубь подвала…

Ретроспектива

Странник

Из глубины подвала доносилось надсадное сипение. Двое тащили по полу что-то тяжелое.

Максимов легкими шагами проскользнул коридор и замер в комнате, выкрашенной в белый цвет. Подвал, превращенный в фотостудию, был разделен на два помещения: белое и черное. Максимов замер на границе черного и белого. И такая символика ему понравилась. Порог.

Прижался спиной к стене. Вымокшая до нитки куртка сразу же впитала холод камня. По телу волной прошлась дрожь. Лишь пальцы, ласкающие сталь пистолета, остались горячими и ничуть не дрожали. Они поглаживали вороненое тело оружия нежно и настойчиво, словно наездник успокаивал разгоряченного коня.

«Потерпи», — прошептал он, обращаясь одновременно к себе и к «Вальтеру». В такие секунды он не разделял себя и оружие: тело становилось частью оружия, а оружие — частью тела.

— Откройте, — раздалась резкая команда на немецком.

Следом, скрипнув проржавленными скобами, с треском отлетели замки на ящике.

Максимов плавно развернулся, шагнул из-за косяка в сторону и оказался на одной линии с двумя человеческими фигурами. Они склонились над ящиком и никак не отреагировали на появление Максимова.

Глаза, как это бывало с ним в минуту опасности, разом вобрали в себя всю обстановку в комнате в малейших деталях. Развороченная стена и черный зев лаза, опрокинутая ваза с пучком павлиньих перьев, разворошенная постель, с закинутым вверх пологом, разбросанные по полу вещи Карины.

— Герр Винер? — окликнул Максимов, изготовившись к стрельбе.

Они среагировали так, как он и рассчитывал. Тот, кто привык сам защищать свою жизнь, сразу же схватился за оружие. А тот, чье имя он назвал, очевидно, привык, что его безопасность обеспечивают другие, и замер, парализованный страхом.

Выстрел стер хищную улыбку с лица охранника.

На мгновенье на нем отразилось немое удивление, а потом из разлепившихся губ вырвался кровавый комок. Пуля вошла в горло, чуть выше воротника рубашки. Охранник уткнулся лицом в ящик и, дрогнув всем телом, затих. Рука так и осталась под курткой, не вытащив оружия.

— Герр Винер, — уже без вопросительной интонации повторил Максимов, переведя прицел на второго человека.

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. Время замерло, как вода у запруды, готовясь перевалить через преграду и сорваться вниз стремительным водопадом. Оно словно решило ждать, кто из этих двоих первым нарушит хрупкое безвременье. А они стояли на перекрестке своих судеб, не в силах пошевелиться. Нити жизней их предков и тысяч неизвестных, чьи имена поглотила Вечность, сплелись сейчас в тугой узел. Осталось только разрубить его и идти своим путем дальше, оставив на обочине труп врага. Убить, чтобы жить, труда не составляло. Максимов не раз делал это и никогда не страдал угрызениями совести. Но сейчас он медлил.

У них не было и не могло быть ничего общего. Сюда, в этот черно-белый подвал, они пришли из совершенно разных жизней. Но Максимов еще ни разу не сталкивался с человеком, столь похожим на него самого. Не внешностью, а чем-то внутренним, что никогда не разглядишь, если сам этим не обладаешь.

«Посвящение», — донесся ответ, словно дальнее эхо. Винер с трудом оторвал взгляд от пятна крови, растекавшегося по крышке ящика. Выпрямил спину и вскинул подбородок.

— Да, это я, — сделав над собой усилие, произнес он твердым голосом.

Максимов загадал, что выстрелит, как только рука Винера потянется к оружию. Но руки у того висели, как плети. Он стоял между Максимовым и ящиком, ради содержимого которого пролилось столько крови. И прольется еще, если не укрыть сокровища от непосвященных.

«В конце концов, мне приказали остановить его, а не убивать», — принял решение Максимов.

— До встречи в Вальгалле.

Максимов не знал, откуда в сознании возникла эта фраза, но почему-то был уверен, что именно она должна была прозвучать в этот решающий миг.

Чуть приподнял «Вальтер» и нажал на спусковой крючок.

Грохнул выстрел. Винер, хлопнув ладонью по груди, сложился пополам и боком завалился на пол.

Ствол сам собой навелся на беззащитный затылок Винера, требуя контрольного выстрела. Максимов усилием воли расслабил палец на крючке и опустил руку.

Путь к ящику был свободен.

Максимов ногой откинул крышку с черным имперским орлом, сжимающим в когтях свастику.

В ворохе опилок лежали чаши, тускло отсвечивая янтарными боками.

«Одиннадцать», — машинально пересчитал Максимов.

Разворошил опилки, быстро пересмотрел чаши. Цены им, конечно, не было: янтарные чаши и кубки различных эпох, с любовью и знанием собранные опытным человеком. Говорят, доктор Роде собрал эту коллекцию по личному указанию рейхсфюрера СС Гиммлера, и работа велась под эгидой «Аненербе». Но нужной, той, что звалась Чашей Огня, не было.

Максимов едва сдержал стон. Чаша уплыла из рук, не доставшись никому. Ей, наверное, было абсолютно все равно, какие жертвы принесены и сколько крови пролилось за право обладать ею. Она была частью иного мира, где не действуют правила и законы, придуманные людьми.

«Истина в том, что небесный Огонь выплавил сок благородного Дерева, Ветер остудил сок, капля упала в Воду, она превратила мягкую каплю в Камень. Волны выбросили на берег Камень, в котором живет небесный Огонь. Человек придал Камню форму, чтобы собирать в нее Силу. Реши эту загадку, и ты обретешь Чашу Огня. И помни, Чашу нельзя найти, она сама придет в руки своего избранника», — вспомнил он строки из манускрипта алхимика Ар-Рази.

Он знал разгадку этой загадки. Чаша Огня, или Сан-Грааль, была сделана из янтаря. Морского ладана, как называли его прибалтийские славяне. Знал, что хранилась Чаша в святилище на острове Рюген. Знал, что род Рюриков, из которого вышел князь Олег, считался хранителем Чаши. Знал многое, но сейчас все знания были бессильны ему помочь. Чаша исчезла, так и не давшись в руки.

Максимов с трудом поднялся с колен, усталость все же догнала и вязкой смолой залила мышцы. Осмотрел разгромленный подвал. Больше здесь делать нечего. Разве что сделать контрольный выстрел.