Александр Афанасьев - Сила присутствия

Амир понял, что так ничего не добьется.

– Посмотри на этого неверного! – крикнул он, показывая на заложника. – С чего ты взял, что он правоверный? Этот негодяй говорит, что хочет делать намаз, чтобы поиздеваться над нами, теми, кто искренне верит. Он не хочет, чтобы ему отрезали голову, но, оставшись наедине со своими шайтанами, оскорбляет Аллаха и смеется над Ним!

– Ты настоящий отступник, – сказал вождь. – Избиваешь человека за то, что он хочет обратиться к Аллаху. Воистину такую мерзость делают лишь худшие из неверных. Только то, что ты мой гость, останавливает меня от того, чтобы выгнать отсюда тебя и твоих людей прямо сейчас. Но я напоминаю тебе, что, согласно шариату, путник вправе пользоваться гостеприимством любого дома три дня. Два из них уже прошли, сегодня третий. Поэтому завтра ты покинешь этот дом и пойдешь дальше. А если за оставшееся время ты совершишь еще какую-нибудь мерзость, то я напомню тебе, что гость неприкосновенен только до того, как виден дом, который он покинул. А мои люди, хвала Аллаху, умеют ходить по горам гораздо быстрее, чем твои.

– Ты не прав, шейх, – сказал амир, чтобы спасти хоть часть своего достоинства.

– Возможно. В любом случае Аллаху ведомо лучше. Он рассудит нас, когда придет срок. Думаю, для тебя он наступит уже скоро. – Шейх посмотрел на пленного мусульманина и сказал: – Ты можешь совершить намаз вместе с нами. Если ты хочешь обратиться к Аллаху, то тот негодяй, который откажет тебе в этом, откроет себе путь в ад.

– Он сбежит! – крикнул амир.

– Он не сбежит. Здесь некуда бежать.

Брат в круглых очках стоял в дверях помещения, где проходила съемка, внимательно смотрел и слушал.

Двор дома, в котором находилась явка Аль-Каиды, был почти полностью закрыт навесом из ржавых стальных листов, укрепленным на толстых подпорках. В другой его части целыми днями играли дети. Все это преследовало одну цель – защититься от атак беспилотников. Обитатели поселка получали деньги за то, что отпускали сюда своих мальчиков. Жители этого дома знали, что у американцев есть свои правила. Они не нанесут удар по подозрительному объекту, если там находятся дети.

Невысокий, даже щуплый, брат в очках вышел из дома, выбил из пачки сигарету, нервно закурил. Ислам запрещал курение, оно считалось грехом, но здешние умники полагали, что Аллаху не видно то, что происходит под крышей.

Он курил «Житан», крепкие французские сигареты, к которым пристрастился еще подростком в Париже. В двадцать шесть лет молодой человек выехал в Сирию и встал на джихад. Сейчас ему было двадцать девять, и он из простого боевика превратился в оперативника Аль-Каиды. При рождении родители дали ему имя Жан-Мишель, но сейчас он называл себя Абдаллахом.

Абд Аллах. Раб Аллаха.

Чуть в стороне у ворот стоял амир Реза, только что совершивший поездку в один из лагерей боевиков.

Он увидел Абдаллаха, подошел поближе и сказал:

– Салам! Почему ты такой унылый, брат? Ведь уныние – это грех, тем более в нашем деле.

– Вернулся аль-Усман. Он сделал то, о чем говорил.

– Вот и хорошо. Тогда чем ты так озабочен?

– Он зачем-то привел сюда двух пленников, сказал, что хочет взять за них выкуп.

– Это его дело. Пусть берет. Заодно и наша казна пополнится. Разве это не хорошо?

– Да, но один из пленников говорит, что он правоверный, несмотря на то что русский.

Реза нахмурился и спросил:

– Ты говорил об этом с аль-Усманом?

– Да, он сказал, что тот никакой не правоверный, среди русских нет таковых. Вот только по пути он избивал пленника и не давал ему совершать намаз. Это увидел шейх Джавад и прилюдно обозвал аль-Усмана отступником и бандитом. Он даже собирал совет, чтобы обсудить это. Его участники пришли к выводу, что совершен грех. В мадафе уже говорят точно так же. Слухи идут, и это очень плохо.

Реза кивнул. Да, это действительно очень плохо. В долине Сват работали не менее двухсот лагерей, в них обучались военному делу самые разные люди. Местное население относилось к ним сдержанно. Наличие такого количества чужаков доставляло ему серьезные неудобства.

Дело спасало то обстоятельство, что будущие бойцы за веру платили за все, много покупали и являлись серьезным источником денег для жителей долины. Кроме того, они были воинами Аллаха, моджахедами, бойцами за веру. Обидеть их было серьезным грехом.

Но Реза хорошо понимал кое-какие вещи, которые видели далеко не все амиры. Ведь многие из них были родом из других стран.

Основа всего в этих местах – племенной совет и барадари, братство мужчин, а не мечеть, не община верующих. Пойдут слухи о том, что такие вот чужаки, как они, никакие не правоверные, а просто бандиты, да еще и творят грех. Рано или поздно кто-то недовольный, а такие всегда найдутся, поднимет вопрос на племенном совете. Если там примут решение изгнать пришлых с Земли племен, то это кончится для них очень и очень плохо.

– Я поговорю с аль-Усманом об этом, – сказал Реза. – Так нельзя поступать. Спасибо, что предупредил меня, брат.

– Это не единственное его преступление, амир. Он жесток не во имя Аллаха, а просто так. Это очень плохо.

– А вот тут ты не прав, брат. – Амир похлопал молодого моджахеда по плечу. – У каждого из нас свой джихад и свое поле битвы. У тебя это Интернет, видеокамера, проповедь. Он делает джихад с автоматом в руках. И твое, и его дело важны и нужны для победы.

– Он украл этих людей не ради Аллаха, а всего лишь желая набить собственный карман. Аль-Усман избивал этого человека не от усердия в вере.

– Ты снова не прав, брат. Я уже вижу будущие битвы. Нам потребуются твоя хитрость и умение убеждать, но и жестокость таких людей, как Усман. Сказано, что джихад нужно нести на лезвии меча, и мы будем поступать так, нравится это кому-то или нет. Для неверных есть только три выхода: принять ислам, платить выкуп за жизнь или умереть. Чтобы установить шариат на землях, где его никогда не было, нам надо будет проявить очень много жестокости. – Амир легко подтолкнул молодого брата в плечо. – Иди работать. И бросай курить. Иначе Аллах накажет тебя тяжелой болезнью, а ты нам нужен.

По пути из Махачкалы он сделал остановку в Киеве. Полковник летел в Лондон, чтобы оттуда отправиться в Исламабад.

Киев ему нравился. Он и сам не мог понять почему. Что-то в этом городе было. Он не походил ни на шумную, суетную и злую Москву, ни на надменный имперский Петербург, ни на крутой Екатеринбург, ни на новую, блестящую глянцевым блеском Казань. В этом городе, стоящем на берегу реки, было что-то мягкое, домашнее. Киевские коты, таинственные и важные, дворики, лепнина зданий, шумные, но почему-то не злые улицы.

Он никогда не забывал, что в Киеве у него была первая любовь. Они учились в Крыму, в особом закрытом центре, и по пути в Москву за назначением остановились в этом городе. Если бы он выбирал место, где можно коротать старость, то остановился бы именно на Киеве.

Увы, дожить до старости им всем было не суждено. Он помнил страшную цифру. Из всего их потока в живых на данный момент оставалось восемь человек.

Из Борисполя он взял такси. Летя по трассе, полковник наблюдал приметы нового времени – коттеджи там, где раньше были поля и леса, рекламные щиты. Украина жила хуже, чем Россия. Со временем этот разрыв увеличивался, но он касался только простого народа. Не элиты.

Иногда он думал о том, что все они прокляты. Все их поколение. И этот счет – восемь из более чем сорока человек – наказание, вполне заслуженное ими. Все они были оружием. Сверхдержава выковывала из них стальные клинки на страх врагам. В Крыму им внушали, что их жизни ничего не значат. Все мечты, стремления, желания – ничто перед сухими словами приказа. Но когда страна без крика, только тихо вздохнув, начала разваливаться на части, кто из них сделал хоть что-то, чтобы предотвратить это?

Ничего.

В Киеве жил Лазарь – старший их группы. Тогда говорили «староста». В отряде кличка у него была Лаз. Коротко и просто, в спецназе не любят длинных прозвищ. Он был вторым. Первый, Мулла, пропал в водовороте гражданской войны в Таджикистане, и больше о нем никто ничего не знал.

Водила, типично русский, усатый, обернулся и уточнил:

– Куда?..

– На Крещатик.

Он никогда заранее не говорил водителям, куда надо ехать. Дураков нема.

На Крещатике полковник вышел и дальше двинулся пешком. Эта улица чем-то напоминала Арбат, но была мягче. Здесь не замечалось истинной московской готовности ожесточенно сражаться за свой кусок всегда и везде. Он шел по пешеходной дорожке, рядом с машинами, иногда останавливался, чтобы взглянуть на витрины. Пока чуйка – верная подруга, не раз выручавшая его, – молчала вглухую.

На противоположной стороне улицы стоял какой-то палаточный лагерь, обвешанный всякими разными призывами. Это еще одно отличие от Москвы. Там сразу разогнали бы. Ему было смешно. История не пишется на белой тряпке красной краской. Она пишется кровью. Все эти столицы новообразованных государств были какими-то смешными и жалкими, несерьезными, прямо как комедиант провинциального театра.