Персидская гробница. Тигровая Луна. Ребе едет в отпуск - Джеймс Мэйо
Маркевич покачал головой и поцокал языком от неловкости, что влез в чужие проблемы.
— Маркевич не любопытен, ребе. Он просто хочет все понять. — Он развернул третью. — О, эта на английском, — и прочитал: «Америкэн Телефон — 52, IBM — 354, „Крайслер“ — 48, „Дженерал моторз“ — 81. Я не прошу богатства, дорогой Господь, я только хочу заработать, чтобы выкрутиться.»
Он тщательно сложил бумажки и снова вставил их в щели Стены.
— Стоит попробовать, Кац. Дай мне карандаш и бумагу.
Ребе ждал, пока они писали свои просьбы и всовывали их в щель. Потом оба встали у Стены, бормоча на иврите слова, которые знали. И хотя он стоял в стороне, до него долетел голос В. С. Маркевича, который призывал благословение на вино и хлеб, а затем произнес четыре вопроса, которые обычно задает самый младший ребенок во время Седера. После этого Маркевич помолчал с минуту, закрыв глаза и сосредоточенно хмурясь. Наконец он сказал:
— Дорогой Господь, тебя просит В. С. Маркевич, — и отступил назад.
Народ продолжал прибывать, и ребе со спутниками собирались уходить, как вдруг увидели группу американцев, таких же преуспевающих людей средних лет, как они сами; руководил ею мужчина в черной шляпе и строгом костюме. Его можно было принять за раввина.
— Разойдитесь и станьте прямо у Стены, — приказал он. — Не бойтесь, не стесняйтесь, у вас здесь столько же прав, сколько у других. Теперь все вспомним страницу шестьдесят один…
Маркевич многозначительно покосился на партнера и кивнул на молящихся американцев.
Они взяли такси до площади Сион, там прошлись по улице Бен-Егуда и Яффской дороге — деловому центру нового города. Узкие улицы и маленькие, бедные магазинчики приезжих разочаровали..
— Ну, это точно не Пятая авеню, а, Кац? — хмыкнул Маркевич.
— Это не Пятая авеню, и даже не Бойлстон-стрит илу Вашингтон-стрит, но зато здесь нужен очень небольшой капитал, чтобы начать дело.
Ребе подумал, что земляки устали, и повел их в ближайшее кафе. Они заказали кофе и стали разглядывать других посетителей, читающих журналы и газеты.
— Они приходят читать? — спросил Кац.
— Они приходят встретиться с друзьями, почитать, поговорить, нарушить монотонные будни за чашкой кофе, — объяснил ребе.
— Полагаю, они никогда не слышали о текучести клиентов, — сказал Маркевич, ставя чашку на стол. — Куда теперь, ребе?
Тот кивнул официантке, она подошла.
— Что-нибудь еще, джентльмены? Тогда за три кофе — три лиры.
— Думаю, можно взглянуть на университет, — сказал ребе, сунув руку в карман.
Маркевич удержал его.
— Нет, ребе, когда В. С. Маркевич ест, В. С. Маркевич платит. Сколько?
— Нет, мистер Маркевич, — ребе сунул монеты в руку официантки. — Вы гости, а я здешний житель.
В университете партнеры расслабились. Вот это уже что-то. До сих пор они испытывали разочарование. Старый Город был живописен, а люди — интересны, но все это уже знакомо по фильмам и открыткам, а вблизи все оказалось грязным и обшарпанным. Западная Стена — ну, это всего лишь стена, они не ощущали ее магии. И площадь Сион была старой и потрепанной, не такой, конечно, как Старый Город, но и не такой, какую они ожидали увидеть после сотен слайдов и фильмов.
Другое дело — университет! Новые современные постройки, широкие площади, открытые пространства, — вот таким должен быть город, а то и вся страна. Многие годы они покупали израильские облигации и делали взносы. Теперь наконец ясно, куда пошли деньги. Они шли, глубоко вдыхая чистый свежий воздух, как будто его испускали новые дома. Потом они остановились и потрогали каждую мемориальную доску.
— «Пожертвование семьи Айзексон из Канады… От щедрот Артура Борнштейна из Поукипси… Установлено в честь Сэди Эптакер… Комната Гарри Дж. Альтшулера… Мемориальная библиотека строительного дизайна Мориса Д. Маркуса…»
Они читали вслух и комментировали.
— Думаешь, это тот Маркус из иннгерсольских Маркусов?
— Смотри, Кац! Монтгомери Леви из Родезии, представляешь?
— Там тоже есть евреи. А вот из Дублина, Ирландия…
Позже в номере отеля за прохладительными напитками они обсуждали прошедший день.
— По правде говоря, Кац, я слегка разочарован ребе. Я думал, если он раввин, то, подходя к Стене, должен каждый раз молиться, а он был там всего несколько раз. Это здесь, в Иерусалиме, неправильно. И почему он отказался помолиться за нас? Ведь это его работа, так? По-моему, он устал быть раввином.
— Так он в отпуске, а работа раввина — это всего лишь работа. Ты едешь в отпуск — ты хочешь отдохнуть?
В. С. Маркевич покосился на партнера.
— Ты уверен, что это отпуск?
— А что же?
Маркевич понизил голос до хриплого шепота, который мог отчетливо быть слышен в коридоре.
— А может, он не собирается возвращаться? Может, думает остаться здесь, и потому отказался молиться за нас, как будто мы уже не его община. Помнишь, в кафе он настоял заплатить за всех. Когда это раввин запускал руку в карман? А помнишь, он сказал, что мы — гости страны, а он — житель?
Кац кивнул.
— Тут ты прав.
Маркевич осушил стакан и откинулся в кресле, сияя от собственной проницательности.
— Попомни мои слова, Кац, он не вернется. И еще скажу тебе: если он не вернется и ребе Дойч останется у нас, В. С. Маркевича это не заденет.
— И как все прошло? — спросила Мириам.
Ребе ответил не сразу, нахмурясь, точно стараясь подобрать слова.
— Знаешь, любопытно, — наконец сказал он, — стоит пожить здесь, не обязательно долго, и начинаешь чувствовать себя местным, по крайней мере с туристами. Они тебя поражают, ты обижаешься на их непонимание, на их покровительственный тон, на сравнения с Америкой, которые они произносят вслух и которые можно почувствовать и без слов. Обижаешься на их чувство хозяев этой страны, потому что они делали взносы…
— Ты и вправду говоришь, как местный.
— Полагаю, да. Может, я начинаю думать и чувствовать, как местный.
Мириам встала и подошла к столу, чтобы поправить книги, вазу с цветами, пепельницы. Стоя спиной к мужу, она сказала:
— Мне кажется, Дэвид, ты намекаешь, что хочешь здесь остаться.
— Я мог бы, — тихо сказал он. — По крайней мере, на какое-то время. А ты?
— Не знаю, посмотрим. Что ты будешь делать — я имею в виду работу? Здесь ты не можешь быть раввином.
— Знаю.
Она обернулась.
— Дэвид, ты устал быть раввином? Ты хочешь бросить это дело?
Он рассмеялся.
— Забавно: раввин приезжает в Святую Землю и теряет веру. Конечно, еще поступая в семинарию, я знал, что не смогу быть таким же раввином, как мой дед в маленьком российском городишке, откуда он родом, или как в ортодоксальной коммуне, где он
