Евгений Чебалин - Гарем ефрейтора
— Не-а, — честно и горестно сознался Аврамов. — А зачем ей длинный красавец в органах?
— Когда меня шлепнут, ей защита и оборона нужна Чтоб длинный, в органах. И чтоб не ниже капитана. Ты ни хрена не знаешь… Они — везде. Они правят… Ты думаешь, усатый правит? Н-на! Они, ка-га-ны. Думаешь, Лаврентий слепил это дело с Чечней? Хе. Гр-риша, ты не представляешь! Лаврентий при Хозяине — пс-с-с-с… Во!
Серов уксусно сморщился, уцепил детский свой мизинчик за последнюю фалангу, плюнул на нее. Промахнулся, попал Аврамову на плечо. Долго озадаченно пялился на плевок. Стер его рукавом рубахи.
— Из-звини. Я про что? Ага. При Хозяине главным не эта мингрельская б… в очках. Ка-ган! Понял? Это он меня сюда выселять сунул, понял? Лаврентий Кобулова хотел. А Каган — зю-зю-зю, сю-сю-сю усатому. И — меня! Коба и Лаврентий перед Каганом слиняли! А? То-то! Теперь понял, почему Светку за еврея? Я, Гриша, ей теплой жизни хочу. Машину чтоб, квартиру. Гагру с Сочами. Икорку с маслицем. И он — сделает все! Они все могут! Они как родились, так сразу, с пеленок, или в органах, нас с тобой, сиволапых, куда следует направляют, или — писатель. С пеленок! У Светки пускай такой будет: писатель в органах. Длинный. Красавец. И чтоб все в одном лице.
— Я, Ваня, против. Как хочешь, а я против, — насупился Аврамов.
— Слушай, что ты пришел? — поднял свинцово-тяже-лые веки генерал. — Пришел, водку моюлакаешь и Светку не пускаешь замуж. Ты че пришел?
— Щас! — поднял ладонь Аврамов. — Щас вспомню. — Стал вспоминать, измаялся. Поднял телефонную трубку: — Я у Дроздова спрошу.
Набрал номер. Серов прицелился, быстрым кошачьим движением вырвал у Аврамова трубку, завопил в нее:
— Дроздов! Ты меня слышишь? Подгребай к нам, мы тут с Гришкой… Чего молчишь?
— Он брезгует, — ехидно сказал Аврамов, — он при исполнении, нарком хренов. Он нарком, а мы с тобой пуделя облезлые.
«Облезлым пуделем» шибануло Серова под дых.
— Дрроздов! — грозно взревел он. — Это почему я облезлый?!
Трубка мертво пялилась на генерала решетчатым рыльцем.
— Ты его напугал, — с чувством глубокого удовлетворения зафиксировал Аврамов.
И еще он зафиксировал, что телефон у Серова отключен. Но это не имело уже никакого значения, потому как Дроздов, побрезговавший их компанией, все равно был дерьмо. Собираясь прямо и честно сказать об этом Дроздову в трубку и выкручивая ее из цепкой руки генерала, он вдруг вспомнил, зачем сюда пришел. Правда, причина эта показалась ему теперь скукоженно-масенькой, как выкидыш недоноска, поскольку касалась самого Аврамова и его сына Федора. Но, брезгливо поднатужившись, он все-таки решился.
— Иван, слышь, генерал-товарищ-лейтенант, — позвал он и озадаченно смолк, дивясь новому, вылупившемуся из него воинскому званию Серова.
— Слушаю, — торжественно сосредоточился «лейтенант» Серов.
— А что с нами теперь будет? Кобулов меня с Федором эсп… экс-при-при-ировал как класс.
Серов сосредоточился до предела.
— А я, Ваня, к тебе хочу… Я тебя сильно уважаю, — несчастно и честно признался Аврамов. Заплакал: — А ты меня?
Серов слез не любил. Они действовали на него, как нашатырный спирт на штангиста перед предельным весом. Поэтому, вскинув голову, даже отрезвев слегка, непреклонно велел:
— Пиши приказ!
— Щас? — озаботился Аврамов.
— Щас пиши, — грозно велел Серов. — Ты снова полковник. При мне. По особым поручениям. А Федор твой — начальник отдела милиции вместо Колесникова. Опять майор… или капитан? — Припомнив, доверительно сообщил Аврамову: — Шлепнули Колесникова в горах, в Шатойском ущелье. Царство ему небесное.
— Осиновый кол ему в зад, — не согласился по Колесникову Аврамов.
— За что? — озадачился Серов.
— Есть за что, — ушел от прямого ответа, вильнул в сторону: — А Кобулов на твой приказ…
— Набери мне его! — глядя на ехидного майора, грозно велел генерал.
— Слуш-ш-шаюсь! — подчинился майор. Набрал номер, подал трубку Серову.
— Кобулов! — рявкнул Серов. — Ты кто такой?! Молчать! Мерзавец! Полномочием, данным мне Верховным Главнокомандующим товарищем Сталиным, приказываю: р-руки прочь от полковника Аврамова. А сына его, Дубова, начальником райотдела поставить немедленно! Щас! А я говорю, щас! Щас, говорю! Молчать!
Аврамов слушал генеральский рык. Долетал он до его разжиженного сознания с перерывами, всовывался в уши ржавым шкворнем, вгонял в беспросветно-едучую тоску, поскольку наваливалась и доставала сквозь пьяную одурь неотвратимость дроздовского вызова на ковер. Добивать вызвал Дроздов. В этом Аврамов не сомневался.
И вся эта сволочная пьянка с Серовым накануне семейного краха выглядела, как ни крути, пиром во время чумы. Мысль Аврамова, выдираясь из липко-хмельного дурмана, стонала и мучилась в злом бессилии, не в состоянии найти выход.
И если бы появилась возможность очистить эту горькую мысль, отфильтровать от сивушного тумана, то выглядела бы она следующим образом: все делалось по-дурацки в этой дурацкой, кровавой стране, дурацким стал этот визит к Серову и столь же идиотским слушался его генеральский ор в отключенную трубку.
И сами они сидели тут попками: Иван-дурак да Гришка-дурень, пьяные долбаки, преступники перед надвигающейся бедой. Хрен с ним, с Аврамовым, свое пожил, отлюбил Софьюшку ненаглядную, водочки попил, пострелял всласть. Сына жаль до слез, до звериного воя, не спас его отец, увяз в этом дурацком загуле с Иваном-дураком.
С тем и канул Аврамов в беспросветное забытье.
Воспрянув из дурмана на следующий день, одевшись под храп Серова, вышел Аврамов из гостиницы. Явился в кабинет Дроздова мертвенно-бледный, без кровинки в лице, готовясь услышать приговор. Но то, что услышал, ни в какие ворота не лезло.
Торопливо выскользнув из-за стола и встретив Аврамова на ковре посреди кабинета, сказал Дроздов масляно-почтительно:
— Здравия желаю, товарищ полковник. Извините за задержку. Но телефонограмму из Москвы о вашем назначении офицером по особым поручениям при генерал-лейтенанте Серове получили только вчера. Разрешите показать ваш кабинет?
— Пожалуйста, — разрешил Аврамов, едва держась от полуобморочного потрясения.
В коридоре, следуя на полшага позади, Дроздов попросил у Аврамова несколько минут на прием — сверить и уточнить оперативно-розыскные наметки на Исраилова. Мимоходом проинформировал: приказ о назначении Федора Дубова начальником райотдела милиции в Хистир-Юрт подписан. Дубов вызван для оповещения…
— Сам оповещу! — не дал наркому права на великую радость Аврамов. — Сам. Ясно?
Глава 30
Несколько дней стаскивал Апти в дом Митцинского вещи для долгого своего отшельничества. Со злой настырностью муравья он нырял в распахнутые настежь двери, рылся в заброшенном барахле, выискивая нужное.
На полу кунацкой все выше громоздилась груда из бешметов, сапог, одеял, плащей. Здесь жались друг к другу котел, фонарь, зеркало и бидон, кастрюля и мотыга, коса, свечи и хурджин, связка неведомых книг, мешочек с солью. Груда пухла, лезла под самый потолок. Апти надстраивал ее, городил стену между собой и наползающей гадюкой-нуждой.
Потом он отправился на поиски подходящей пещеры: ночевать в ауле не смог, давила на сердце, изваляв в ночных кошмарах, мертвящая тишина.
Он нашел подходящую пещеру через несколько дней. Возвращаясь в аул, услышал неподалеку псино-конский содом. Сдернул с плеча карабин, вымахнул из-за пригорка, увидел осатаневшую собачью стаю. Она обложила молодого жеребца. Того уже успели цапнуть собачьи клыки — по дергающимся гнедым ляжкам сочились кровяные ручейки. Но и в собачьей стае обозначился урон: воя, волоча зад, отползал от своры седой волкодав; истошно визжа, билась поодаль на земле ржаво-рыжая сучонка.
Апти саданул двумя выстрелами навскидку. Грохотом расплескало одичалых налетчиков, брызнули псы в разные стороны.
Апти подошел к обессилевшему коняге, погладил дрожащую взмыленную шею. Гнедой всхрапнул. На человека загнанно смотрел фиолетовый, омытый влагой глаз. Выудил из хурджина полкраюхи каменного чурека, сунул к обметанным пеной губам.
… Через два дня, оправившись от пережитого, конь ходил за новым хозяином по пятам, словно привязанный. А еще через день грузно навьюченный поклажей Кунак (нареченный так за преданность) нес в пещеру собранный в саклях скарб, одеяла. Венчали скорбную добычу два мешка кукурузной муки — главное богатство абрека.
Неподалеку от первой, жилой, пещеры отыскал Апти и вторую. В нее можно было завести лошадь. Целый день набивал Апти темный просторный грот сеном из бесхозных теперь копешек. Потом завел туда Кунака, загородил вход толстой, плотно сколоченной решеткой из жердей и пошел к себе под мерный сенной хруп насыщающегося Кунака.
