Пётр Разуваев - Русский калибр (сборник)
Иногда инструкторов вывозили из лагеря на «каникулы», обычно проходившие в Бенгази, и в один из таких приездов я узнал от Абдаллаха интересную новость. Испытывая очередной приступ недовольства судьбой, ливиец между делом сообщил мне, что в отдалённом районе Ливийской пустыни голландские геологи нашли признаки крупного нефтяного месторождения. Пикантность ситуации заключалась в том, что этот район не принадлежал ни к одной зарегистрированной концессии. Впоследствии я часто вспоминал этот разговор, пытаясь понять: в тот день Абдаллах проговорился случайно или же он понимал, что делает, и рассчитывал получить вполне определённые дивиденды со своей болтливости? В том, что подобное возможно, он мог быть уверен, ибо к этому времени Абдаллах уже прекрасно знал, чей именно я сын.
Как следует обдумав все детали, я пришёл к простому выводу: Абдаллах стремительно делал карьеру, был весьма близок к Каддафи и лет через десять вполне мог занять пост шефа Национального Бюро. Иметь такого знакомого, да к тому же лично мне обязанного, я почитал за честь и большую удачу. В тот же день я позвонил отцу в Бордо и предложил ему заехать на денёк в Ливию. Буквально завтра. На следующий день отец уже был в Бенгази. Судя по скорости его передвижения и по той лёгкости, с которой он въехал в страну, нетрудно было догадаться, что в Ливии он не впервые. Мы встретились, и я передал ему информацию, касавшуюся района предполагаемого месторождения. Взамен я поставил лишь одно условие: при заключении контракта должны быть учтены интересы Абдаллаха Шериф ад-Дина. Отец согласился.
Закончилась эта история печально. Геолог — голландец, бывший осведомителем Абдаллаха, «случайно» погиб, выпав из окна первого этажа и сломав себе шею. Самого Абдаллаха вызвали в Триполи, что само по себе ещё ни о чём не говорило, но чуть позже я узнал, что моим приятелем заинтересовался лично Каддафи. А это уже говорило о многом. С того дня Абдаллах Шериф ад-Дин бесследно исчез. Отец, вернувшись из Сирта с документами, согласно которым большая часть Ливийской пустыни отходила в концессию дочерней фирме корпорации Дюпре, комментировать эту ситуацию отказался. Именно тогда мы с отцом впервые серьёзно поговорили, после чего наши отношения стали такими, каковы они сегодня. Ещё во время моего пребывания в Ливии я узнал о том, что на территории французской концессии обнаружено крупнейшее за последние пятьдесят лет месторождение. О том, что на моё имя в нескольких европейских банках открыты счета, на которые поступают деньги, составляющие проценты от этой сделки, я узнал лишь спустя несколько лет. К тому времени мы с отцом научились поддерживать видимость добрых взаимоотношений, и я не стал возвращать ему эти деньги, не желая нарушать едва возникшее хрупкое равновесие. А ещё через пару лет, уступив человеческой природе, я начал пользоваться этими деньгами. Но каждый раз, когда в моей памяти всплывало весёлое, смеющееся лицо Абдаллаха, меня огнём прожигал мучительный, тяжкий стыд за себя, за отца; за то, что этот мир таков, каков он есть, и за то, что в этом мире живём все мы, называющие себя людьми. В литературе уже описан подобный человеческий тип: стеснительный воришка, которому воровать невыразимо стыдно, но и не воровать он, увы, не может. Простая замена слов: «воровать» на «жить», а сколько сразу возникает новых сторон и нюансов…
— Рад видеть тебя, Абдаллах, — поднимаясь из-за стола, сказал я. — Где ты прятался столько лет?
* * *— Джентльмены, — воззвал к нам обоим Чарльз, церемонно поднимая свой бокал: — Ваша встреча состоялась, и на этом я полагаю свою миссию исчерпанной. Хочу лишь пожелать вам успеха. Эндрю, надеюсь, что с вами мы ещё встретимся.
— Боюсь, что да, — придав своему лицу скорбное выражение, подтвердил я. — Могу я обратиться к вам с просьбой, сэр?
— Буду рад оказать вам услугу, друг мой, — с некоторым сомнением в голосе ответил Чарльз.
— Мой дом… Вернее, то, что от него осталось. Не могли бы вы поручить кому-нибудь присмотреть за ним, сэр? По-своему этот дом был совсем неплох, и я успел привязаться к нему…
Успев достаточно хорошо узнать меня за время нашего знакомства, Чарльз был склонен ожидать куда более экстравагантной просьбы, и потому сейчас он вздохнул с явным облегчением.
— Разумеется, Эндрю. Я лично прослежу, чтобы всё необходимое было сделано. Ещё раз желаю вам успеха. Был рад знакомству с вами, мистер Шериф ад-Дин.
С этими словами он встал из-за стола и, учтиво склонив голову на прощание, быстрым шагом направился к выходу. Следом за ним поспешил китаец, едва успевший к этому времени расправиться с уткой, за китайцем последовала компания молодых англичан, совсем юная романтическая пара, два джентльмена в клетчатых пиджаках, словом — добрая треть зала. Когда этот великий исход закончился, половина столиков оказались пустыми. Пересчитав оставшихся в зале «крепышей», я был вынужден констатировать очевидное: в заботе о личной безопасности лорд Гренвилл превзошёл меня не только количественно, но и качественно. Большую часть его «прикрытия» я бы не вычислил ни за какие коврижки.
— Любопытный старикан, — хмыкнул Абдаллах, устраиваясь поудобнее. Придирчиво исследовав содержимое своего бокала, он одобрительно хмыкнул и, осушив его в два глотка, с интересом стал высматривать в зале фигуру официанта. Что ж, по крайней мере в этом он остался прежним Абдаллахом, которого я знавал десять лет назад. На священный для всех мусульман весенний пост ливиец не обращал ни малейшего внимания.
— Вижу, ты по-прежнему игнорируешь волю Аллаха, — заметил я, с интересом разглядывая ливийца. Нет, пожалуй, кое в чем он всё же изменился: черты лица стали жестче, виски тронуло сединой, иными стали взгляд, осанка, манера говорить. И всё же…
— Аллах мудр, а плод мудрости всегда лежит в ладони великодушия, — ослепительно улыбнулся ливиец. — Да и сок виноградной лозы отличается от доброго шотландского виски, как трепещущая юная девственница отличается от зрелой женщины, пылкой в любви. Ты бы кого предпочёл, Андре?
— Прямо сейчас — стаканчик скотча, — не раздумывая ответил я. — А если чуть позже… Нет, всё-таки зрелую женщину.
— Ай, чудак, — восхитился Абдаллах. — Нежность свежего финика ты готов променять на приторную сладость спелого плода? Ты не гурман, Андре, мне жаль тебя.
— Свежесть, мой друг, редко сопутствует качеству, — хмыкнул я. — А недозрелые финики плохо влияют на мой желудок. Ты мало изменился, Абдаллах. Как жил ты все эти годы?
— Ничего не стану говорить, — объявил ливиец, легонько хлопая ладонью по столу. — У меня сегодня праздник! Я встретил старого друга, которого считал мёртвым! Раз в жизни такое бывает. Сейчас поедем ко мне, будем кушать, веселиться, любить женщин. Жизнь одна, и мужчина не должен тратить её мгновения на разговоры!
Это настроение, и прежде частенько навещавшее Абдаллаха, было мне хорошо знакомо. Обычно всё ограничивалось ночным загулом, но так было в Ливии, где за употребление алкоголя запросто можно лишиться головы и где Абдаллаха выручали лишь его высокий пост и тщательная конспирация. Чем всё могло закончиться в Лондоне, в условиях разгула демократии, страшно было даже представить. Видимо, я настолько серьёзно воспринял слова Абдаллаха, что он легко сумел заметить мой испуг. От души расхохотавшись, ливиец уже двумя ладонями прихлопнул по столу:
— Не надо бояться, Андре! — И, внезапно посерьёзнев, тихо добавил: — Я приглашаю тебя в свой дом. Ты же знаешь, отказывать арабу в таких случаях нельзя. Наживёшь смертельного врага. А нам и так есть о чём вспомнить.
Последние слова были сказаны уже абсолютно серьёзно. В них не было угрозы, но… На мгновение в глазах Абдаллаха плеснула холодная ярость, в которой смешались давняя обида, боль, отголоски прежней ненависти. Он уже простил меня, но это прощение я ещё должен был заслужить.
— Я принимаю твоё приглашение, — кротко сказал я.
И глаза Абдаллаха вновь стали прежними.
* * *Как обычно, я совсем позабыл о некоторых обстоятельствах, которые сами не преминули напомнить о себе. Едва мы успели покинуть ресторан и оказались на улице, как нас окружило двойное кольцо крепких молодых людей. И если во вторых рядах явно доминировали смуглые и черноусые крепыши, то внутренний круг образовывали «лица европейской национальности». Охранники были возбуждены, и конфликт мог разгореться в любую секунду.
— Что здесь происходит? — лениво поинтересовался Рихо, выглянувший из бокового окна припаркованного рядом «Мерседеса». — Откуда эти верблюжатники?
Правые руки ближайших к нему «верблюжатников» как по команде нырнули под пиджаки, нащупывая там «последний аргумент» в давнем споре кочевников и земледельцев. Остальные ливийцы со свирепыми гримасами двинулись к нам. В ответ моя охрана уплотнила ряды, а в машине Рихо опустилось ещё одно стекло, и оттуда недвусмысленно выглянуло дуло автоматической винтовки. Пряча усмешку в усах, Абдаллах что-то резко приказал своим телохранителям, и те медленно отступили, бросая на соперников свирепые взгляды. Рихо демонстративно зевнул, и я подумал, что Дмитриев был не так уж далёк от истины, когда предупреждал эстонца о возможных последствиях его националистических выпадов.
