Детектив и политика 1991 №6(16) - Ладислав Фукс
Сегодня церковь молится на демократию; все помнят монаха, который в ТУ НОЧЬ явился к "Белому дому" и благословил его защитников (предварительно осведомившись: "Все крещеные?" "Все!!" — отозвалась площадь, но во мне другое отозвалось: а если бы НЕ ВСЕ?).
Это — сегодня. А если завтра церковь, ссылаясь на волю христианнейших масс, потребует вернуть ей кремлевские заповедные соборы, а то и выведет народ на площадь, и это будет только начало? Как будет решать такие чрезвычайно тонкие вопросы демократическая власть?
Сегодня в Киеве, в Кишиневе, в Вильнюсе люди пляшут на площадях, радуясь провозглашению независимости. Как они запляшут завтра, когда карликовые государства передерутся из-за спорных территорий и из-за прав микроменьшинств?
"Мне страшно. Мне не пляшется", как сказал Евтушенко в пору, когда не был еще ни депутатом, ни руководителем Союза писателей.
Нет, ничто не изменилось, ничто не сдвинулось в глубинном слое, ни одна проблема не решилась ни "путчем", ни "антипутчем". Все там же, где было.
Впрочем, нет. Сдвинулось. Решилось. То самое, что саднит болью в моей душе: "национальный вопрос". В одни сутки все рванули прочь: латыши, эстонцы, грузины, молдаване, украинцы…
Да, да, я знаю: дробление неотвратимо и даже прогрессивно. К тому шло. Так не то гнетет, что "врозь" будем, а то, КАК расходимся: синхрон бегства, этот массовый "шухер" на месте "законной процедуры". Как по свисту: атас! Беги, пока у них заварушка, пока там не очухались!
И мы же, русские, сами от себя — рванули "в ночь", по-воровски. Ленинград в Санкт-Петербург переименовали: скорей, скорей! По той же логике, которая и семьдесят лет назад работала: сегодня рано, послезавтра поздно, завтра — даешь!
Экология названий — святое дело; имен вообще лучше не трогать. Нельзя было трогать Петроград в 1924 году. И лучше было не трогать Санкт-Петербург в 1914-м. Имен нельзя касаться: в них застывает история. Но именно потому, что в них застывает история, опасно дергать их туда-сюда до бесконечности. Ленинград — это уже не Ленин, это уже Блокада, это пять поколений, отстрадавших свое. Я не могу видеть плачущих старух, похоронивших в те девятьсот дней ВСЕ и теперь хоронящих последнее: имя их города. Я не могу видеть, как молодые "радикалы демократии" на Дворцовой площади дают пинки старикам, протестующим против нового переименования, и никакие телекомментарии про "плюрализм", сопровождающие эти репортажи, меня не избавляют от боли, никакие улыбки дикторов, победоносно выговаривающих словечко "Санкт".
Если уж так свербит все на старый лад перелицевать, — ну, восстановите Александра Третьего у Московского вокзала! Покажите пример дикой Москве: мы железного Чекиста с пьедестала на свалку тащим, а вы чугунного Миротворца со свалки на пьедестал возвратите, слава богу: скульптура гениальная, Паоло Трубецкой все-таки!
Нет, легче слово перетащить. Санкт. Кстати, о референдумах: многие ли люди из тех миллионов, на мнение которых мы любим ссылаться, знают значение слова "Санкт"? И почему оно в названии города?
Да, еще кстати: кто знает значение слова "Асмарал", поднимите руку. Футбольная команда? Правильно! А раньше как называлась? А почему переименована? Спонсор захотел… Спонсор большие деньги заплатил.
Мне, в общем, все равно, под каким словом будут проставлять очки в футбольной таблице. Любая группа людей вообще имеет право называть себя, как ей нравится. Я о другом. "Что с нами происходит?" Если можно идти безоружными против танков ради того, чтобы над "Белым домом" висело не одноцветное, а трехцветное полотнище, чтобы на месте серпа с молотом водрузился снова святой Георгий (между прочим, ливанец, служивший у Диоклетиана) или чтобы осенил нас заново орел о двух головах (между прочим, греко-римского происхождения), — то как тогда можно, отрабатывая "инвестиции" приезжего миллионера, перекрещивать себя "Асмаралом" и продолжать во славу отечественного спорта гонять мяч? Я хочу понять: что происходит с моим народом?
Спросите: с каким "моим"? С русским? Советским?
Советского уже как бы и "нет". А русский — есть? Он же как бы растратил себя на "коммунистические утопии"? И что ему после всего этого остается в качестве русского? Латинская приставка "Санкт" перед немецким названием старой столицы? Или американские инвестиции в обмен на верность джефферсоновским принципам? А может, языческие пляски вокруг Перуна, — так, простите, господа, во времена Перуна еще и русских не было; они еще тогда не сложились.
А теперь — из чего заново сложатся? И главное: во что? Что у нас есть из прошлого, кроме "Санкт" и орла, раздавленного семьдесят лет назад массами? Электрификация минус Советская власть? Советская власть минус коммунизм?
Насчет коммунизма. Я не боюсь этого слова, потому что знаю ему истинную цену. Все попытки его "построить", хоть во всемирном масштабе, хоть в отдельно взятой стране, — все это следы вил на воде. Его никогда нигде никто не видел построенным. Разве что в киббуце израильском, а еще лучше — в масштабе отдельно взятой семьи, где способности-потребности регулируются любовью. А чуть шире — уже блеф. И у нас дальше 1921 года это не длилось и дальше военной попытки не пошло.
Так в том-то и дело, что только ВОЕННЫМ он и мог быть. Это и есть реальность коммунизма в России, прикрытая мечтами о царстве справедливости при жизни "нынешнего же поколения", о "подлинной истории" и о чаемом совпадении ее с гуманизмом. Опоньское царство все это, сказки, эйфорические сказки, а победили они в сознании народа, нужны они ему оказались для того, чтобы прикрыть от самих себя железную военную деспотию: стерпеть ее, вынести, выдержать. Анестезия народа, вводящего стержень в
