Дневник жертвы - Кендал Клэр
– Ровена, мне пора идти, – говорю я.
На секунду ее лицо смягчается. На глаза наворачиваются слезы; она как будто не знает, что сказать.
– Никто тебя не держит, – наконец отвечает она.
Я, пошатываясь, взбираюсь по спиральной лестнице, выхожу из ресторана и сажусь в такси. Губы соленые; оказывается, я плачу. Наверно, я кусала их, потому что от слез их больно щиплет. Я потеряла Ровену. Она сама себя потеряла. Я поняла это через пять минут после нашей встречи – еще до того, как ты пришел и сделал то, что сделал. Но из-за тебя мне ее уже не вернуть.
Четверг5 февраля, четверг, 8:02
Спускаюсь в холл. На коврике под дверью дожидается очередной конверт. Ты просунул его в щель для почты – очевидно, очень рано, так что мисс Нортон не услышала. По крайней мере, ты не явился лично.
Такси, набирая скорость, зигзагами спускается с холма. Звоню Ровене в отель. Сегодня она уезжает в Лондон. Надеюсь, там ты ее не достанешь: слишком далеко. Правда, от меня она тоже будет слишком далеко.
– Ну, что еще? – отвечает она невнятно.
– Это я.
– Его здесь нет, если ты за этим звонишь. В ресторане он вчера не задержался. Пробыл ровно столько, сколько требуется, чтобы сообщить, что он больше не может помогать мне с биографией и вынужден прекратить наше общение, поскольку не хочет вставать между лучшими подругами.
Вот только ты уже это сделал: Ровена швыряет трубку на рычаг. Я слышу короткие гудки.
По крайней мере, теперь я знаю, что с ней ничего не случилось. Ты от нее отстал – как я и предполагала. Уже получил от нее все, что хотел. Вытянул все, что возможно.
Разрываю твой конверт. Внутри – два билета на балет, на сегодняшний вечер. И письмо:
Я чувствую, что ты расстроена, Кларисса. Я знаю, ты не хотела меня задеть, не хотела говорить все эти ужасные вещи. Я лишь пытаюсь сделать тебя счастливой. Я думал, вчерашний вечер станет для тебя особенным. Думал, ты будешь рада снова встретиться с подругой. Теперь мне ясно, что я жестоко ошибался. Обещаю тебе больше никогда не видеться с Ровеной. Прошу, позволь мне загладить свою вину и сводить тебя развлечься – тебя одну. Я весь вечер буду в твоем полном распоряжении. Никаких третьих лишних, только ты и я. Я знаю, тебе понравится «Золушка» Прокофьева. У нас так много общего, Кларисса! Встретимся в фойе в семь вечера, выпьем немного. А после балета поужинаем. Постарайся не забыть билеты!
С любовью, Рэйф.
Даже не знаю, что можно возразить на этот сумасшедший бред. Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Слышишь, как я снова и снова повторяю слово «нет»? Видимо, оно пролетает мимо твоих ушей. Твоя голова постоянно занята безумными, извращенными умозаключениями, которыми ты делишься со мной с чудовищной откровенностью.
Ты, наверно, перерыл все мои диски, когда был у меня. Потому что ты прав: я обожаю этот балет. Но ты и представить себе не можешь, как я возненавижу его, если пойду туда с тобой. Если бы на твоем месте был другой, все это казалось бы таким милым… таким романтичным… Но ты не другой. Ты – тот, кто использовал мою подругу детства и настроил ее против меня. В твоих руках эти билеты – оскорбление, а не подарок. В глубине души ты ведь знаешь, что не будешь сидеть со мной весь вечер в театре, правда?
И все-таки мне страшно. Что ты сделаешь, когда занавес поднимется и станет ясно, что я уже не приду? Я представляю, как ты ждешь меня, стоя посреди выложенного плиткой фойе, и смотришь на себя в зеркало в золоченой раме; как ты огорчаешься и злишься, видя, что я не появляюсь; как билетер за стойкой смотрит на тебя и догадывается, что тебя кинули.
Ты ведь тоже был когда-то ребенком. Что же случилось? Что сделало тебя таким?
– Вы в состоянии сегодня продолжать, мисс Локер?
Мистер Морден этим утром выглядел особенно грустным и озабоченным. Его голос звучал мягко и предупредительно.
Обвиняемые неподвижно сидели за лоснящейся деревянной загородкой, глядя прямо перед собой безо всякого выражения. Их стулья были обиты ярко-синей тканью – такой же, как и у присяжных и адвокатов. Синий цвет был повсюду; лишь судейское кресло выделялось своей темно-коричневой кожей.
– Спасибо, все хорошо, – ответила мисс Локер таким тоном, словно кроме них в зале больше никого не было.
На самом деле у нее очень приятный и мелодичный голос, отметила Кларисса.
– Я знаю, что вчерашний день дался вам чрезвычайно тяжело. Расскажите, пожалуйста, суду, что произошло потом.
Волосы мисс Локер были собраны в два хвостика, как у маленькой девочки. Она подергала один хвостик.
– Потом я вернулась в спальню, – начала она твердо и без малейшего смущения в голосе. – Я знаю, это может показаться странным. Снова лечь в постель к двум мужчинам, которые тебя только что изнасиловали… Но я боялась, что если не вернусь, то они пойдут меня искать, и тогда будет только хуже. Я легла на самый краешек постели, обхватила себя руками и сжалась в комок. Вы не представляете, как там было холодно. Они завернулись в одеяло, и мне достался только маленький его кусочек. Я боялась, что если начну выдергивать из-под них одеяло, то разбужу их. Я чувствовала себя совершенно измотанной. Я очень хотела спать, но никак не могла унять дрожь. Так и лежала без сна всю ночь. Потом наступило утро. Вошел Спаркл, остановился на пороге. И рукой поманил меня в гостиную.
11 ноября, вторник, 9:00 (три месяца назад)
Я с трудом вырываюсь из кошмарного сна. Помню, что металась в темноте, пытаясь найти выход. Уже утро. Вчера была презентация твоей книги. Я лежу на боку в своей постели, спиной к тебе. Ты прижимаешься ко мне сзади, и твое тело повторяет контуры моего. Я чувствую твою эрекцию; твоя ладонь, как присоска, приклеилась к моей груди. Ты целуешь меня в шею и шепчешь, что смотрел, как я сплю. Выпутываюсь из твоих рук, вцепившихся в меня, словно клещи, хватаю с пола платье и, кое-как прикрывшись им, бросаюсь в ванную. Меня рвет. Держусь за раковину, чтобы не упасть. Потом замечаю свои ноги. Вернее, красные отметины с каплями запекшейся крови на внутренней стороне бедер. Завтра они превратятся в синяки. Не хочу думать, откуда все это взялось. Сильно болят глаза и губы. Кожа на лодыжках и запястьях горит огнем. Я смотрю на свои тусклые, свалявшиеся волосы и решаю мыться в темноте. Выключаю свет и залезаю под горячий душ. Мою голову шампунем. Отмываю каждый дюйм своего тела. От воды ноги щиплет. Чищу зубы – сначала щеткой, потом зубной нитью. Челюсть болит. Последнее, что я помню, – это как ты снял с меня платье. Дальше провал. Дверь ванной заперта; ты периодически стучишься и что-то спрашиваешь озабоченным голосом. Я не отвечаю. В обед выясняется, что мне срочно нужно к врачу за антибиотиками против инфекции мочевого пузыря. Следующие три дня я болею. У меня раскалывается голова. Меня постоянно рвет – мучительно, до желчи. Я все сплю и сплю и никак не могу отоспаться.
Мисс Локер начала задыхаться. Ее лицо стремительно и страшно побледнело. При таком освещении это было особенно заметно: белый свет лился сквозь стеклянный купол потолка и сквозь окна за спиной Клариссы – расположенные слишком высоко, чтобы в них выглянуть. Других окон в зале номер двенадцать не было. Он напоминал танцевальный: вероятно, когда-то здесь действительно устраивали танцы.
– Простите. Мне нужен перерыв. Простите, – повторяла мисс Локер.
Они ждали в примыкавшем к залу маленьком предбаннике без окон.
– Она не вернется, – сказала Энни.
– А я уверена, что вернется! – мягко возразила Кларисса.
Энни повертела в пальцах блестящую черную прядь, закатила обманчиво кроткие глаза и вытянула губы трубочкой. При искусственном освещении ее кожа цвета слоновой кости казалась почти желтой.
– Хотя ты, наверно, права, – поспешно добавила Кларисса. – Ты ведь все время наблюдаешь, а я только и делаю, что пишу. Скоро уже блокнот закончится. Мне кажется, я упускаю что-то важное.
