Час расплаты - Хоуг (Хоаг) Тэми
— Не повезло, — посочувствовала Лорен.
— Без сомнения. Детям, которым пришлось через это пройти, не позавидуешь. Все, что им нужно, — быть такими же, как их сверстники, но добиться этого им все равно не удастся. Они пережили такое, о чем другие дети не имеют ни малейшего представления.
— У меня то же самое, — призналась Лорен. — А мне сорок два года.
— Вы вступили в клуб, членом которого никто стать не хочет.
— Вступительные взносы разорительны.
— А выгод никаких, — добавила Анна.
— Можно сказать, нам посчастливилось, — произнесла Лорен, поднимая свой бокал в импровизированном тосте.
— Я считаю, что да, — заверила ее собеседница. — В противном случае я была бы давно мертва. Лучше быть живой жертвой, чем трупом. По меньшей мере есть шанс изменить жизнь к лучшему.
«Пусть бы я умерла, а Лесли вернулась домой», — подумала Лорен, но вслух ничего не сказала.
На сегодня откровенностей хватит.
6
— Надо отдать ей должное, — заметила детектив Таннер, — Лорен повела себя как полная сука не с самого начала. Я представить не могу, как это… твой ребенок пропал. Ты не знаешь, что с ним сталось. Ты понятия не имеешь, жив ли он, что с ним делает какой-нибудь больной извращенец. Какое тебе после этого дело до чужого мнения? Да никакого. Пошли они все куда подальше, короче говоря…
Женщина сделала большой глоток из своего стакана. Водка с тоником и три дольки лимона.
Они сидели за столиком одного из самых лучших ресторанов, расположенных на набережной Стернс. Сюда Мендеса привела Таннер. Хорошо одетая женщина в годах, сидевшая по соседству, бросила на Таннер гневный взгляд, явно шокированная ее словами. Но та лишь театрально закатила глаза.
— Я такая же, если не хуже, — призналась женщина-детектив своему собеседнику. — Если кто-нибудь посмеет хоть пальцем тронуть моего ребенка, я выпущу когти и кинусь на него, как разъяренная тигрица. Мне наплевать на того, кто встанет на моем пути. Будь я на месте Лорен Лоутон, я бы поверила в то, во что верит она. Я бы задушила этого подонка Роланда Балленкоа. Я бы отрезала ему язык, кастрировала, вырвала еще бьющееся сердце из груди козла и съела у него на глазах. Пусть, умирая, видит, как я это делаю.
— Никогда не рискну перейти вам дорогу, — усмехнувшись, произнес Мендес. — Расскажите мне о Балленкоа. Вы, я вижу, считаете его виновным в похищении.
Таннер нахмурилась. Поигрывая вилкой, она выдержала небольшую паузу и продолжила:
— Скорее всего, да. Все так тогда считали. Но у нас ничего на него не было. Никто ничего не видел. Следов девочки так и не нашли.
— У него было алиби.
— Популярное: «один дома».
— Подозреваемый был знаком с девочкой?
— Балленкоа — вольный художник. Он снимал Лесли Лоутон и многих других девочек ее возраста на улице, во время разных спортивных соревнований, на концертах. После разговора с ним мне всегда хотелось принять душ, — призналась Таннер, — но юным девушкам он нравился. В нем, по их мнению, было что-то сексуальное и страшное одновременно, нечто от рок-звезды. Юные девушки — полные дуры. Что еще хотите знать?
— Он водил их к себе домой? — спросил Мендес.
— Не знаем. Он хитрый, этот сукин сын. Балленкоа уже попадал в неприятности, и это его многому научило. Он никогда не пытался играть в старую недобрую игру «Я сделаю из тебя супермодель». Он снимал при свидетелях. Никогда ничего особо провокационного. Ничего противозаконного.
— А его привлекали?
— За совращение несовершеннолетней. Ему было девятнадцать, ей — четырнадцать. Балленкоа приговорили к двум годам. Он провел пятнадцать месяцев в Эврике.
— Вы вышли на него сразу после исчезновения девочки?
— Его имя проскальзывало в показаниях подруг Лесли, вот только ничего конкретного о нем пропавшая не говорила. Лесли приобрела несколько фотографий, сделанных во время теннисного турнира. Простые снимки — она и ее партнерша. А потом кто-то вспомнил, что видел Балленкоа и Лесли стоящими у кромки поля после матча по софтболу в тот день, когда девочка пропала. Они о чем-то разговаривали. Нам потребовалось несколько месяцев, прежде чем мы собрали достаточно информации, чтобы получить ордер на обыск.
— Вы не накопали достаточно, чтобы упечь его за решетку? — спросил Мендес. — Вы вообще что-нибудь нашли?
— К тому времени, когда мы получили ордер, у Балленкоа хватило ума избавиться от всего компрометирующего. Мы ползали по его дому, словно стая крыс. Мы нашли фотографии девочки, но он ведь профессиональный фотограф. Кроме этих снимков, было обнаружено множество других фотографий девочек, мальчиков, молодых и пожилых людей. Это ничего не доказывает. Наконец, мы обнаружили крошечное пятнышко засохшей крови под ковром в кузове автофургона.
— И?..
— И ничего. Слишком мало для анализа. Самое большее, что можно сделать, — это узнать группу крови, если повезет. Для определения ДНК не хватит. По крайней мере, пока. Если попытаться сделать это сейчас, то частичка крови будет бесполезно потеряна и мы останемся у разбитого корыта. Все, что мы можем, так это ждать. ДНК-технологии совершенствуются с каждым днем. Будем надеяться на лучшее. Возможно, через полгода или год этой частички хватит для установления ДНК. Теперь безумием было бы пытаться…
— Думаю, миссис Лоутон это не устраивает, — сказал Мендес.
— Не устраивает. Она хочет знать, принадлежит ли эта кровь ее дочери. Ей все равно, что, если это не кровь Лесли, больше тестировать будет нечего. Вот почему этого делать не следует. Если мы не припрем его к стенке по делу Лоутон, всегда остается шанс, что Балленкоа посадят за убийство другой девочки. Нельзя рисковать единственным, что у нас имеется на сегодняшний день.
— Вы заставляете несчастную женщину жить в аду.
— К сожалению, да. За прошедшие годы она очень сдала… Лоутон звонила почти каждый день. Спрашивала, что мы предпринимаем. Давала ценные указания. Выясняла, последовали ли мы совету того или другого экстрасенса. Донимала претензиями, почему мы круглосуточно не следим за Балленкоа все триста шестьдесят пять дней в году. Она и слушать не хочет о том, что у парня есть права, а наш бюджет ограничен. Лорен не понимает, что дело ее дочери не единственное, над которым мы работаем… не самое важное…
— Для нее поиски дочери важнее всего в жизни, — возразил Мендес.
Таннер развела руками.
— Я не говорю, что не сочувствую ей. Поверьте мне, сочувствую. Но вы лучше разбираетесь в сложившейся ситуации. Если мы не найдем труп и не получим какие-нибудь доказательства… если не объявится новый свидетель… если Балленкоа или кто-нибудь другой не явится в полицию с чистосердечным признанием, дело навсегда останется «глухарем». Материалы по делу будут пылиться в хранилище до конца света.
Мендес прихлебывал пиво и обдумывал услышанное. Неудивительно, что нервы Лорен Лоутон находятся в таком состоянии. Она живет почти в аду, конца этому не видно, и женщина ничего изменить не может.
— Я сегодня разговаривал с миссис Лоутон, — сообщил он, решив не рассказывать о том, как женщина с безумным блеском в глазах врезалась в его тележку для покупок. — Ей кажется, что она видела Роланда Балленкоа в Оук-Кнолле.
Таннер нахмурила брови.
— Он сейчас живет в Сан-Луис-Обиспо. Лорен Лоутон, конечно, может думать обо мне все, что ей заблагорассудится, но я не спускала с этого парня глаз.
— А местная полиция об этом знает?
— А как же! Балленкоа переехал туда года два назад. Я сразу же проинформировала местных копов об этом парне. Я не знала, что Лорен переехала в Оук-Кнолл, а то бы позвонила вам и все о ней рассказала.
Официант принес заказ. Таннер вонзила вилку в крабовый пирог с такой силой, словно он был ее врагом. Ела она с жадностью, как будто с неделю голодала.
— Удивлена, что она отсюда съехала, — приподняв голову, сказала Таннер.
Мендес пожал плечами, занятый поглощением заказанного им рыбного блюда.
